Пускай сказка останется сказкой, иначе пламенный мот ор в чьем-то сердце определенно взорвется и коллективный организм перестанет правильно работать. Моя мама никогда не пела таких песен. Она не верила ни в какие сказки и мечтала привить мне чувство реальности. Ей было всего шесть лет, когда гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза, ей пришлось эвакуироваться в Сибирь со своей мамой и братом. Слишком много она об этом не рассказывала, но я узнала все подробности ее военного детства, когда заполняла два года назад документы для получения пособия от немецкого правительства. Она отнеслась к этому документу так, как будто это был дневник, которого она никогда не вела. Я включаю сюда некоторые ее воспоминания, которые не подошли для официальных бумаг. Так как Ленинград находился в осаде нацистских войск, семьи с детьми должны были отправиться в эвакуацию. Моя шестилетняя мама и ее девятилетний брат были разлучены с матерью и под постоянными бомбежками в битком набитом вагоне поехали в Ярославль, но немецкие войска уже приближались и к этому городу, так что они спасались на переполненном кричащими людьми пароходе в Саратов, где наконец воссоединились со своей матерью и кузенами и отправились дальше – в Сибирь. Моя мама была младшей, еще была ее старшая двоюродная сестра, избалованная голубоглазая Марочка, и мамин старший брат, который периодически дразнил ее. Они жили в окружении сибирских лесов, где совсем не сказочные волки пели по ночам свои ужасные воющие колыбельные. «Снегом заносило подоконник, а иногда и пол нашей комнаты, – рассказывает мама, – руки мои до сих пор хранят следы обморожения». Местные жители далеко не всегда хорошо относились к евреям, эвакуированным из Ленинграда. Когда мама шла в школу, местные мальчишки вслед ей кричали дразнилку: «Жид, жид, жид по веревочке бежит». Однажды маминой маме, бабушке Розе, пришлось оставить детей одних дома, чтобы пойти через тайгу в соседний город. Ей нужно было продать бо́льшую часть своих вещей, чтобы купить им еду. Пока ее не было, а дети были одни, местный мужик остановился возле их дома. Он сказал им, что Роза заблудилась в лесу, у нее нет с собой пищи, она голодает. Попросил детишек дать ему еду, чтобы отнести ей. Мама и ее брат Миша отдали ему все запасы продуктов, которые были в доме. Бабушка Роза вернулась в пустой дом.

Она не встречала этого мужика в лесу, а он скрылся со всеми их запасами на зиму. Это было новое воплощение Красной Шапочки, созданное без костюмов и декораций для темной сибирской ночи. Мужик не был волком, он не съел маленьких детей, он просто обрек их на голод.

«Я не помню, чтобы я улыбалась где-то до одиннадцати лет. Когда кончилась война, я снова начала улыбаться и смеяться», – написала моя мама в своей анкете. Я редактировала ее текст с истинным западным прагматизмом, чтобы убедиться, что она вписала нужную информацию в нужную графу. «Ты что, правда хочешь сказать, что ты не смеялась до одиннадцати лет? Ты же знаешь, что их интересуют конкретные факты, ты должна точно указать, в каких ты была городах, как вы спасались на поезде и пароходе под немецкими бомбежками, как ты жила с обморожениями, полученными в Сибири, как все это травмировало тебя». – «Почему ты всегда пытаешься все приукрасить?» – спрашивает моя мама. «Просто пиши все как было».

Моя мама больше всего радовалась, когда видела что-то красивое или новое в реальности, а не в книгах. Книги оставались для нее лишь наивным обманом. Ребята, не дайте себя обмануть, жизнь страшнее, чем сказки. Плаванье было ее радостью. На поверхности воды она чувствовала себя свободной, уплывая от берега в сторону горизонта, где она может спастись от темного леса ее жизни и от нас. Именно мама научила меня плавать. Мы до сих пор плаваем вместе, но я не такая смелая. Обычно я не заплываю далеко от берега, я всегда должна быть уверена, что смогу достать ногами дно. Она и сейчас плавает гораздо лучше меня. Я выхожу на берег и читаю в тени, поглядывая, как мама плавает вдалеке, в самом центре озера. «Жизнь – не литература», – говорит мне мама с легким упреком. Само собой, ведь я – профессор литературы, и это каким-то образом влияет на мою жизнь.

Для моего отца различие между жизнью, книгами или фильмами не было настолько существенным. В этом он – настоящий человек 60-х годов. Должно быть правильное настроение, нужная интонация и разделенный опыт. Во время войны ему было десять лет: его отец в период блокады остался в Ленинграде, а его мать – моя бабушка – была арестована и провела шесть лет в ГУЛАГе. Подростком, во время войны, он рос, веря, что есть «мы» и «они», настоящие друзья и реальные враги, и важно отделять одних от других. Возможно, не найдя в своей жизни такой четкой границы, отец, играя со взрослыми сверстниками, любил организовывать выдуманные сообщества, клубы, государства в государстве. Сначала он организовал «Клуб заядлых болельщиков “Зенита”» – «КЗБЗ», посвященный ленинградской футбольной команде, которая потерпела поражение именно в тот день, когда я родилась. Потом папа создал дело всей своей жизни, киноклуб «Кино и ты», во Дворце культуры Ленсовета на площади Льва Толстого, возле нашего дома. Этот клуб предназначался в большей степени не для того, чтобы смотреть фильмы, которые не шли на большом экране в официальных советских кинотеатрах, – фильмы были преимущественно лишь предлогом поговорить о жизни, – а с целью создать сообщество настоящих друзей, членов киноклуба. Клуб моего отца был чем-то вроде маленького сказочного королевства 1960-х годов: с детскими законами, с чуть большей свободой слова. Там много говорили: не действовали, а мечтали. Киноклуб был моей детской площадкой. Меня приводили туда с ранних лет. Когда я была маленькой, папа время от времени читал мне сказки и гладил меня по голове, как будто я была маленьким сказочным животным. Он даже звал меня «зверь» и говорил, чтобы я не боялась.

С пяти лет родители стали оставлять меня дома одну. Далеко они не уходили, всего лишь во Дворец культуры, играть в свои взрослые игры в папин киноклуб – на другой стороне площади. За фильмами итальянского неореализма, черно-белыми, с манящими открытыми концовками, шли польские экзистенциальные драмы и французские комедии, после фильмов было обсуждение. Так как некоторые фильмы были не предназначены для пятилетних детей, меня оставляли одну в нашей комнате в коммунальной квартире с пьяными соседями. В США, конечно, немыслимо оставлять детей одних, но во времена моего детства, в Советском Союзе, это было нормой. Удивительно, но о том периоде, когда меня оставляли дома одну, у меня остались хорошие воспоминания.

Каким-то образом я создавала свое собственное пространство, где весело проводила время, ощущая свободу с проблесками страха. Мама говорила, что тогда я была послушной девочкой. Родители ставили будильник на 9:30, в это время я должна была лечь в постель и ждать, когда они вернутся домой. Иногда они заставали меня спящей в одежде и даже в фартуке, потому что я была такой исполнительной, что старалась лечь вовремя. Родители, вас обманули. Конечно, я не слушалась. Я играла столько, сколько хотела, и как только я слышала их шаги на лестнице, я прыгала в кровать и притворялась спящей, прямо как волк в бабушкиной одежде.

Моя бабушка Соня не одобряла то, что родители оставляют меня одну в коммунальной квартире. Она обычно звонила мне по телефону и спрашивала: «Светочка, ты посмотрела под кровать? Встань на колени и посмотри. Может быть, там прячется злой вор? Ты проверила дверь черного хода? Накинут ли большой крюк, закрыта ли дверь на цепочку? Ты проверила за рыбацкой сетью в темном углу?» К счастью, у нас было всего полторы комнаты, там было мало места, где бы мог спрятаться злой вор. Моя бабушка выжила в ГУЛАГе. У нее были ночные кошмары, как будто ее снова арестовывают. Непроизвольно я унаследовала некоторые из них. Помимо поиска злых воров под кроватью я находила чем заняться в перерывах, пока мои дорогие родители развлекались. Книги составляли мне компанию. Я обнаружила, что с ними интересней, чем с моим любимым плюшевым жирафом или с гэдээровской резиновой куклой Нелли с блестящими светлыми волосами и стеклянными глазами. Однажды я открутила кукле голову, чтобы посмотреть, что там внутри. Там ничего не было, кроме пустоты в розовой резине. Книги пахли гораздо лучше: смесью советской типографской краски и непредсказуемых приключений.

Однажды, когда мне было пять с половиной лет, мои родители вернулись из киноклуба и попали в новую сказку. Они увидели, что вместо чтения книги, которую они мне оставили, я начала писать свою. Моими героями были по большей части овощи красного цвета: Синьора Морковка и Синьор Помидор (мое почтение Джанни Родари, итальянскому писателю-коммунисту). Что они друг с другом делали, я не помню. Была еще одна реалистичная история, показывающая маленькую девочку, которая пошла играть в парк на детскую горку, сделанную в форме спутника. Девочки не летают в космос, а только скатываются по скользкой дорожке. (Я, как всегда, приукрашиваю. Мои ранние истории начинались и заканчивались тем, что я узнавала из медиаресурсов, а персонажи не были прописаны.)

На обложках моих первых книжек я не ставила своего имени, хотя уже знала, как оно произносится. Вместо этого я писала печатными буквами «СКАЗКИ БРАТЬЕВ ГРИММ». Я считала, что это единственная книга, в которую можно вкладываться как в книгу жизни. Сборник избранных сказок со скользкими путями и кривыми дорожками, запуганными Гретелями и мудрыми Василисами. Так маленькая Красная Шапочка стала маленькой сестрой Гримм.

Эта сестра-писатель была замечательной нянькой. Писательство спасало меня от злобных воров и пьяного соседа, писающего в коридоре. Мне не хотелось иметь слишком много игрушек, которые обычно быстро устаревали и надоедали. У меня не было планшета, послушного кончикам пальцев, который бы испортил меня мгновенным ответом, – мое почтение программистам и изобретателям. Виртуальная Реальность Воображения (ВРВ) – это было единственное доступное мне советское программное приложение, плюс покупка цветных карандашей.

Литература стала моим лучшим воображаемым другом. Не какой-то особый литературный герой, а литература как таковая, открывающая проход в иной мир, созданный письменной речью и картинками, альтернативное пространство вне пространства и время вне времени.

Моей любимой страницей всегда была та, что в конце книги, – простой чистый лист. Я могла там что-то нарисовать или попрактиковаться в каллиграфии. Литература была для меня самой лучшей игрой, в которую я могла играть в одиночестве или же с созданиями любого вида, живыми или мертвыми, реальными или фантастическими, от Темного леса маленькой Красной Шапочки до реки Лимпопо из «Доктора Айболита».

Литература помогала переживать лучшие любовные истории. Не могла же я влюбляться в маленьких потных прыщавых мальчиков из 6-го «В» класса. Вместо этого я придумала воображаемого принца, очарованного мной, даже писала сама себе секретные послания, якобы от него, которые я демонстративно оставляла на виду у реальных мальчиков из 6-го «В».

У него было сказочное иностранное имя Дмитрий Бруни, помесь Карамазова с д’Артаньяном.

В шестом классе я участвовала в олимпиаде по литературе. Мы должны были написать сочинение на тему «Мой любимый герой». Рекомендуемый список предпочтений включал молодого Ленина, мечтающего о большевистской партии, Павлика Морозова из 1930-х годов, который донес на своего отца во имя Родины, и Васька Трубачева, который тоже совершил нечто исключительно положительное. Мой выбор мушкетера д’Артаньяна стоил мне диплома. Я получила похвальную грамоту и тихий выговор за выбор иностранного героя.

Был ли д’Артаньян с его тонкими черными усиками учтивым волком в мушкетерском наряде? Даже мой папа начал беспокоиться по поводу моей страсти к д’Артаньяну и, подбадриваемый моей мамой, решил поговорить со мной, чтобы отвратить меня от этого смуглого привлекательного и рискового господина, который в любом случае оставался для меня эмоционально и психологически недоступным. «Ты знала, что д’Артаньян никогда не чистил зубы? – спросил папа тоном заговорщика. – Наверняка от него воняло. Видела ли ты хоть одно упоминание в книге о том, что он чистит зубы?»

Он был прав. В книге об этом ничего не сообщалось. Я была потрясена. Запах кислого дыхания д’Артаньяна преследовал меня ночью. Эта история полностью разрушила мою веру в высокого смуглого и очаровательного мужчину из Прошлого. Помню, что, когда я приехала в Америку, нас при прохождении адаптационной программы для иммигрантов в первую очередь обучали регулярно чистить зубы, пользоваться дезодорантом и контрацептивами. Молва о плохих зубах советских людей дошла до Запада. Мы должны были подогнать нашу гигиену ротовой полости под стандарты Нового Света. После тридцати лет жизни в Америке я могу подтвердить, что у местных дыхание более свежее, чем у тех, кто прибыл из Старого Света, но я все еще скучаю по моему благородному смелому герою и другу мушкетеру. Не потеряли ли вы зубную нить?