На сборном пункте всех построили в шеренгу. «Русские – шаг вперед!» – раздалась команда. Отец Виктории крепко схватил ее мать за руку, в последний момент, он понял, что жену нельзя отпускать. Она не послушала, советская девушка, ей сказал командир – шаг вперед, и она выдернула свою руку и пошла, с маленькой дочкой в пеленках. Тут же на глазах у мужа ее забрали в военный эшелон, и только тогда выяснилось, что иностранцев в Союз не впускают. Мать Виктории поехала на родину, а отец остался в Германии, с тех пор они больше никогда не виделись.

Каким-то чудом мать не посадили, хотя обвинения в шпионаже и предательстве были. После допросов в КГБ она пыталась покончить жизнь самоубийством. И, конечно, никаких разговоров о том, чтобы ее выпустили заграницу, быть не могло. В общем… это обычная история для того страшного времени. Непонятно только, почему оно породило таких романтичных и легкомысленных людей, как Виктория и Слободан.

О своих родителях она рассказала ему в купе скорого поезда. Я представляю, с какой энергией! До Москвы двое суток, для нее это – тьфу, она заочникам читала экспрессом за время летней сессии весь годовой курс, не замолкала по четыре пары в день целую неделю. И, конечно, она рассказала, как все-таки встретилась со своим родным отцом. Отец ее не забывал, женился, разумеется, родил новых детей, но про русскую дочку помнил. Он сам прислал ей вызов, когда государственная политика поменялась, и в шестьдесят шестом году она смогла приехать в Югославию.

Ей даже захотелось об этом написать. И вот как раз в тот самый август, когда они встретились со Слободаном, еще будучи у себя дома, Виктория села за печатную машинку и отстучала: «Первый раз я увидела своего отца, когда мне было двадцать лет…». Круто! Отличное начало мемуаров! Она несколько раз повторяла эту первую фразу над сковородкой у плиты, пока готовила себе перекусить. «Первый раз… – и лучок положила в шипящее масло, – я увидела своего отца…» – и колбаску туда же. «Когда мне было… – два яйца разбила сверху, – двадцать лет!» Она закрыла крышкой свою яичницу и вышла на балкон снять пересохшее белье и там опять смаковала свой удачный оборот: «Первый раз… я увидела… своего отца… когда мне было… двадцать лет!» Всего одна строка, и больше наша Виктория ничего не написала. Яичница у нее подгорела, она переключилась на сковородку и думала: «Какие мемуары? Ну какие еще мемуары?! Я полна сил! Мне хочется любви! Сейчас бы рюкзачок на спину – и в горы, с гитарами, с палатками, с геологами какими-нибудь».

Виктория поняла, что в городе одна в квартире больше ждать свою судьбу не может. Она решила отправиться в Сербию, в гости к сестре, на целый месяц. И если бы не страшная жара, из-за которой все устали, она бы с удовольствием осталась в Сербии еще, ну хоть на пару дней. Дети ее отца, сестра и брат, всегда принимали душевно, в отличие от Москвы, где жила другая сестра от второго брака матери, с которой они вместе выросли. В Москве все вечно были заняты, все говорили только о работе, о деньгах, всегда были умотанными, раздраженными… В Москве наша Виктория со своим свободным образом жизни казалась легкомысленной и непутевой. В Сербии она чувствовала себя своей, тут жизнь текла в другом ритме, тут любимое слово – «полАко», то есть потихоньку, постепенно. «Идэмо полАко», – говорила ей сестра, и они выходили вечером гулять по берегу Дуная, обсуждали женские делишки и, конечно, женихов. Сестра все время Викторию с кем-то из сербов знакомила, но что-то опять не срасталось, и они спокойно гуляли вдвоем, напевая старую песню:

Вышла мадьярка на берег Дуная, кинула в воду цветок…

На работу нужно было первого сентября, поэтому Виктория взяла билет на двадцать пятое августа. За билетом она отправилась сама, не тащила сестру по жаре, но как только вернулась со станции и назвала дату, сестра сразу заохала и сказала, что билет нужно срочно менять. Как же могла забыть Виктория, что двадцать шестого приезжает еще один жених, очень приятный экземпляр, сербский доктор из Германии, и он уже видел ее фото, и заочно она ему понравилась, а уж когда познакомятся, то дело будет в шляпе.

На следующий день женщины побежали менять билет, но ничего у них не вышло. В кассе сидел мужчина со смешными черными усами, с такими пушистыми, каких теперь уже никто не носит, и он ответил, что билетов нет. До сентября все билеты кончились. Как такое могло быть? Ведь еще вчера билеты были? «Не может быть! – удивилась Виктория. – Вчера работала женщина, она говорила, что билеты есть». Кассир невозмутимо улыбался. Лицо судьбы – это Виктория потом поняла – лицо судьбы бывает иногда смешным кассиром с черными пушистыми усами.

В ночь перед выездом сестры не спали, понятное дело, за месяц отпуска наговориться не успели. Виктория достала сербские динары и протянула их сестре.

– Возьми, вот у меня остались ваши деньги, подарок купишь дочке.

Сестра отказывалась, говорила, чтобы Виктория оставила эти деньги себе.

– Что оставлять? Я все равно бы их тут потратила!

– Хорошо, – согласилась сестра. – Я возьму, но ты оставь себе немного, на дорогу. После Белграда будет большая станция, ты там выйдешь и что-нибудь себе купишь.

– Да хватит, что я там куплю? Мне ничего не надо, все забирай!

– Нет, ты послушай, что я говорю! – упрямилась сестрица, это у них фамильное. – После Белграда будет остановка, ты выйдешь там и что-нибудь себе возьмешь!

– Отстань! Мне ничего не нужно! – упиралась Виктория.

– Говорю тебе! – повторяла сестра, – Ты выйдешь на стоянке! После Белграда!

Это было обычное женское препирательство. Но теперь наша Виктория предлагает мне поверить, что и кассир, и ее сестра были агентами судьбы. Она считает, что сестра вбила ей в голову нужную программку, она столько раз повторила, что Виктория должна выйти на станции и что-то себе взять, что Виктория уже сама не знала, для чего и зачем, но четко помнила, что ей обязательно нужно выйти из вагона на стоянке на следующей станции после Белграда. «На стоянке нужно выйти», – вот это запомнила Виктория.

Ну, хорошо… Допустим, неведомые силы все заранее рассчитали. Тогда сейчас я могу обозначить точку пересечения двух человеческих жизней, которую в народе принято именовать судьбой.

После Белграда объявили стоянку. Всего четыре минуты, и выходить-то не стоило, но Виктория, запрограммированная сестрой, взяла сумочку с деньгами и вышла. Потратить деньги было негде, отойти от вагона далеко она не могла, на перроне ни одного киоска не оказалось. Виктория прошлась по платформе, десять метров туда-сюда… И как раз в эту минуту Слободан зашел со своим чемоданом в вагон.

Сейчас будет еще один важный момент – снова билеты. На станции Слободана они продавались без мест, в билете стоял только номер вагона, и проводник рассаживал пассажиров на свое усмотрение: девочки к девочкам, мальчики к мальчикам. Пока проводник возился с другими пассажирами, нетерпеливый Слободан заглянул в купе нашей Виктории, он увидел, что там никого нет, решил, что купе свободно, и закинул свой чемодан на верхнюю полку. Через минуту вернулась Виктория, а Слободан уже сидит на месте и улыбается.

– Лицо аж светится! – вспоминала она. – Как будто дочь родную встретил! Как будто ждал меня всю жизнь!

Ну… это можно пропустить мимо ушей. Глаза у Слободана большие, взгляд открытый, лицо доброе, он так обычно и смотрит на мир – доверчиво и с радостью. Так что я бы тут не стала утверждать, что Слободана вдруг посетило некое ощущение, некое предчувствие судьбы, когда он первый раз увидел нашу Викторию, с мужчинами в таких вопросах никаких гарантий. Мужское обаяние – фактор слишком субъективный и опасный, чтобы на основании одной улыбки что-то там такое судьбоносное предполагать. Но факт остается фактом: она вернулась – он сидит. Вот так они и встретились.

– Я вам не помешаю? – спросил Слободан.

– Да что вы! – распушила хвост Виктория. – Мне очень приятно!

Иначе она и не могла ответить, она всегда была ужасно коммуникабельной, а кроме того, улыбка Слободана, мы же ее не собираемся вовсе сбрасывать со счетов, его улыбка сразу ее расположила.

– В Россию едете? – она спросила.

– Да, в Москву!

– Отлично! Значит, вместе будем ехать, не заскучаем!

– Вы русская? – Слободан засомневался. – Так хорошо говорите по-сербски…

И тут она пошла, пошла, пошла…

– О! Как я люблю сербский язык! У меня же отец был сербом, у меня тут сестра, и каждый раз, когда я уезжаю, мне становится очень грустно. Я всегда безумно радуюсь, если есть возможность поговорить еще немного на сербском и хотя бы таким способом в дороге продлить свое пребывание в этой прекрасной стране!

– Откуда родом ваш отец? – спросил Слободан.

– Из Боснии, – ответила Виктория.

– Так вы босанка! Босанки очень своенравные…

– Что есть, то есть! – расхохоталась Виктория. – А вы… Конечно, если не секрет… Вы едете в Москву по делу или в гости?

– Нет, не секрет, – Слободан тоже был очень рад поделиться. – В Москве у меня есть одно очень важное дело, я везу кольцо…

Виктория взглянула на него внимательнее. «Н-да, интересный дедок, – подумала она, – бодренький какой… жениться едет».

За окном тем временем стемнело. Включили свет, в купе зашел проводник и начал извиняться. Он объяснил госпоже, что господин попал в ее купе по ошибке, и он обязательно переведет его в другое купе, к мужчинам, так что никаких неудобств у госпожи не будет.

Слободан поднялся. Забрал свой чемодан. Ему совсем не хотелось переходить в мужское купе, в женском, разумеется, лучше.

– Приятно было познакомиться, – сказал он Виктории.

– И мне тоже очень приятно! – она ответила. – Давайте отдохнем сегодня, выспимся как следует, а утром будем разговаривать!

Что он почувствовал тогда, что он успел уловить за первые минуты знакомства – мы не знаем. Мужчины как собаки, не умеют говорить о своих чувствах, о чувствах мужчин можно только догадываться по вилянию хвостов. А он вилял. И утром, когда Виктория вышла в коридор с умывальным пакетом, Слободан ее уже ждал. И снова улыбался, и снова ей показалось, что он ждал ее всю жизнь. Хотя она сама над этим ощущением посмеялась и сразу себя одернула:

«Ох ты, какой проворный! Одной кольцо везет и с другой успевает глазки строить».

А ехать-то два дня до Москвы. Кто же хочет скучать всю дорогу? Купе Виктории все еще оставалось свободным, как будто тот самый усатый кассир намеренно не продавал в ее вагон лишние женские билеты. Виктория пригласила Слободана на кофе, достала печеньки, и тут вагончиками покатились истории.

Прежде всего, Слободан рассказал про кольцо. Оказывается, он вез в Москву не обручальное кольцо, а поршневое, и не просто поршневое, а такое, которого еще не было в природе, потому что Слободан лично сам его изобрел.

– Ах, вот оно что! – Виктория такой темкой сразу заинтересовалась. – Так вы у нас изобретатель! Практически Никола Тесла!

Он смущенно улыбнулся, комплимент ему понравился, сербы любят, когда их сравнивают с легендарным земляком, и каждый так или иначе ищет родство с великим ученым. И находит! Что самое смешное… Вся Сербия – сплошные родственники Теслы.

– Я всю жизнь работал на заводе поршневых колец, – сообщил Слободан. – Наши кольца уходили на весь мир. В Советский Союз отгружали вагонами. И все прекрасно жили! А потом, когда все это безобразие началось… Распался Советский Союз, раскололась Югославия… Американцы нас бомбили… Потом еще эти санкции… Наш завод обанкротили…

– Да, да, да, да… – кивала Виктория. – Все как у нас.

– Наш завод обанкротили специально! – разгорячился Слободан. – Завод купил один богатый человек, и сначала я обрадовался! А потом выяснилось, что этот человек ничего не понимал в технике, он купил наш завод подешевке и распродал его по кускам!

– Страшно! – вставила Виктория это любимое сербами междометие.

И Слободан повторил, точно так же, с оттяжечкой:

– Стра-а-ашно!

Вот так вот он остался без работы, и ему пришлось раньше времени выйти на пенсию. Но в этом был свой плюс. Появилась куча свободного времени, он снова полез в свои чертежи, ему всегда нравилось придумывать какие-то усовершенствования к известным механизмам. И тогда пришла мысль: Слободан решил спасти свой завод. Он придумал вечное поршневое кольцо. Такое кольцо будет служить гораздо дольше, чем обычное. Нужно сделать патент, потом найти инвестора, он восстановит производство, и мы завалим весь мир вечными поршневыми кольцами!

– Как интересно! Интересно! – захлопала Виктория. – Ведь это шаг, это серьезный шаг навстречу вечному двигателю! А в чем же секрет? В чем секрет вашего кольца? Если, конечно, это не секрет, – она захохотала, – поверьте, я не занимаюсь промышленным шпионажем!

Слободан не ожидал такой активной реакции. Он улыбнулся снисходительно.

– Ну, как вам объяснить… Вы женщина…

– Не беспокойтесь, – ответила Виктория. – Я хоть и женщина, но в физике немного понимаю. Я же училась на физтехе. Меня туда тетя отправила, она сказала, что там я быстро выйду замуж. Говорит мне: «Раз уж ты такая высокая, вся в отца, так иди к нам на физтех, у нас много мальчиков, хоть будет, из чего выбрать»

Тут Виктория расхохоталась еще громче. Она всегда хохочет, когда пересказывает эту историю. Потому что на физтехе она замуж так и не вышла. Она вообще повела себя странно, бросила физику, начала писать стихи и переметнулась из НИИ связи на журфак. Виктория оказалась не физиком, а лириком. Видимо, поэтому раннее замужество по классической схеме у нее не получилось. Два ее брака случились гораздо позже, как невеста она созрела далеко за тридцать, и оба знакомства с будущими мужьями случились благодаря ее новой работе в редакции молодежной газеты.