Все субботы начинаются одинаково: завтрак, быстрая уборка, душ, поездка на рынок за продуктами на неделю – все расписано, как по часам.
Но сегодня Элиотт ворчит: он плохо спал из-за катаклизмов на работе и не хочет никуда выходить. Он работает менеджером по качеству в транснациональной компании, которая, несмотря на огромный торговый оборот, готовит массовые увольнения своих работников. Его лично это не коснется, но добрая сотня его коллег скоро окажется на улице. Вся местная пресса пестрит статьями на эту тему.
Для него это тяжелый удар.
– У нас вечером собрание кризисного штаба, оно заранее не планировалось. Я встречаюсь у Матьё с несколькими коллегами, ты не обидишься? По субботам мы с тобой обычно смотрим фильмы…
Мне хочется над ним подтрунить:
– Ты хотел сказать «антикризисного штаба»? Пиво, пицца и мороженое?
Элиотт проводит рукой по волосам; он знает, что именно этим все и закончится, но сегодня это не кажется ему смешным.
– Да… Всем досталось.
Я встаю на цыпочки и целую его в щеку.
– Не волнуйся за меня: я сделаю себе маникюр и дочитаю книжку. Пока я закупаюсь, может, запустишь стирку? Корзина уже полная. До скорого!
Упомянутый Матьё живет в деревне, в двадцати пяти километрах от Амьена. Элиотт уходит примерно в половине седьмого, а у меня нет желания ни читать, ни красить ногти. Чего я хочу, так это выйти из дома и с кем-нибудь встретиться. По возможности с кем-то, кого не бросал муж, и особенно с кем-то, кто сохраняет на лице улыбку, несмотря ни на что. Я точно знаю, кого хочу увидеть. Беру телефон и пишу сообщение Фран:
«Привет! Последние три недели я была довольно сильно занята, но если хочешь сегодня куда-нибудь сходить, я свободна, как ветер!»
Я не из тех, кто цепляется за дружбу, но Фран – как бы это сказать? – есть в ней что-то чарующее. Она такая солнечная, и у нее такая положительная энергетика, что мне с ней очень хорошо и, признаюсь, хочется общаться еще и еще.
Вскоре приходит ответ:
«Привет, отличная мысль! Тогда через час в „Баррио“?»
«Супер! Буду там!»
«Скоро увидимся!»
«Баррио» – это винный бар в Сент-Лё, я была в нем несколько раз. Этот квартал – один из моих любимых, и не только потому, что там я встретила Элиотта. Здесь, на берегах Соммы, самое большое количество старинных зданий, баров, ресторанов и модных кафе в городе.
Смотрю на свои поношенные «биркенштоки» и недовольно морщусь. Из-за непрекращающейся жары я не могу надеть ничего другого; кажется, что я раздалась раза в два по сравнению со своими обычными объемами и теперь не влезаю ни в одни плетеные сандалии. Кроме того, я понятия не имею, что надену, зато прекрасно знаю, что будет дальше. Как всегда, все оставшееся время я буду маяться, не зная, на чем остановиться. Новое платье, подарок Элиотта? Нет, в нем я как мешок.
Я бросаюсь в спальню и распахиваю шкаф. Есть, например, вот это кисейное платье цвета воды с широкими рукавами три четверти. Оно такое широкое, что меня даже не беспокоит, видны ли под ним мои жировые складки. Оно идеально для моей комплекции, но я знаю, что сдохну в нем от жары. Если мне нужно идеальное платье, надо просто сшить его самой, но я, увы, не умею шить. Что поделаешь.
Я быстро принимаю душ, надеваю утягивающие живот трусики и бюстгальтер без косточек. Поддерживать там нечего, потому что, к моему величайшему огорчению, хоть сама я и толстая, грудь у меня совсем маленькая. Я прячусь в свое зеленоватое платье, завязываю волосы в конский хвост и накладываю лаконичный макияж. Готово!
Когда ровно в восемь я приезжаю в Сент-Лё, террасы уже забиты до отказа. Перед «Баррио» играют музыканты – один на синтезаторе, другой на саксофоне. Клавишник также поет. Я ищу глазами Фран и сразу замечаю ее за столиком. Она сидит у парапета, а зонт над столиком удачно скрывает ее от солнца. Не знаю, давно ли она здесь, но перед ней уже стоит коктейль, который она не спеша потягивает. Фран тоже замечает меня и приветственно машет рукой.
Она встает, и мне приходится сделать над собой нечеловеческое усилие, чтобы скрыть изумление. Она надела шорты с широкими отворотами – сама я не осмеливаюсь носить такие с тех пор, как поняла, что ляжки у меня слишком толстые. С шортами она надела белую рубашку с глубоким вырезом, а концы завязала узлом на животе, совершенно не стесняясь своих жировых складок. В шортах и с хвостом на затылке она выглядит великолепно.
Я не говорю ей комплиментов, ведь в этом и заключается ее идея: чтобы хорошо себя чувствовать, красивая внешность не нужна – но черт возьми, она вся излучает уверенность и сияние, которым нельзя не позавидовать.
Машинально я оглядываюсь вокруг. Трое парней за столиком неподалеку за нами наблюдают. Не знаю, о чем они думают, но меня это напрягает. А Фран, кажется, их вообще не заметила.
– Давай, садись. Тебе не жарко в таком наряде? – спрашивает она, кивая на плотную ткань моего платья и длинные рукава.
Приходится соврать, чтобы не чувствовать себя дурой.
– Нет, что ты! В нем уютно, как в ночной рубашке. Надеваю его и больше ни о чем не думаю!
Разве что по спине у меня течет пот. Наверное, я смешна.
– Что будешь пить?
– Перрье с лимоном! – решаюсь я после недолгих раздумий.
– Не хочешь добавить немного джина? Или лимончелло, здесь так подают.
– Нет, спасибо, просто с ломтиком лимона.
– Как-то не слишком весело!
– Да, но алкоголь калорийный, а я не хочу, чтобы меня обсуждали.
Фран заказывает мне перрье, и тут я с облегчением замечаю, что те парни уходят. В этот момент музыканты начинают играть. Это джаз. Меня охватывает радостная дрожь.
Фран вздыхает и улыбается.
– Я очень люблю это место и концерты, которые здесь устраивают. Когда эта группа играет на улице, я почти всегда к ним подхожу. Их даже слышно из моей спальни, если открыть окно.
– Точно, ты ведь живешь прямо за баром, да?
– В пятидесяти метрах. Любишь джаз? – спрашивает она, замечая, как я постукиваю пальцами по столу.
– О, это очень длинная история любви. Студенткой я пела в баре под пианино, чтобы свести концы с концами.
– Не может быть! Правда? Здесь, в Амьене?
– Нет, в пригороде Парижа, во время учебы.
– Потрясающе. А сейчас поешь?
– Только в дýше.
Мои слова вызывают у нее улыбку.
– Откуда ты родом? Не из Амьена, насколько я поняла.
– Нет, я родилась в Версале. А ты?
– А я местная. Я родилась, выросла, училась и работаю здесь! А ты? Что тебя сюда привело?
– Стажировка по окончании учебы. В этом квартале я встретила Элиотта – он живет неподалеку, – да так тут и осталась.
– Детей не планируете?
Это для меня болезненная тема, но я стараюсь этого не показывать. Нам с Элиоттом постоянно задают подобные вопросы, но мой теперешний вес – серьезное препятствие беременности, так что я отгоняю эти мысли.
– Пока нет, а ты?
– О нет! Еще не встретила человека, с которым была бы готова решиться на такую авантюру.
Мой взгляд сразу находит ее левую руку: на ней нет ни помолвочного, ни обручального кольца.
– Я была замужем, – говорит она, и мне сразу становится неловко от собственной предсказуемости. – Брак продлился два года, а потом я поняла, что выходить замуж из таких побуждений, как я, было неправильно.
– Как это?
– Я встретила моего – теперь уже бывшего – мужа сразу по окончании учебы. Он работал дизайнером интерьеров уже пять лет и был таких же габаритов, как и я. Я тогда рассудила, что легче жить с парнем, похожим на меня и разделяющим мои интересы. Фред был влюблен, а я – нет. Я поняла это, когда ему предложили переезд в Германию и работу в масштабном проекте по реконструкции музея. А мне совершенно не захотелось ехать вместе с ним.
Она допивает свой бокал одним глотком.
– Вставай, пойдем!
– Что? Куда?
– Ты же сказала, что умеешь петь?
Я недоуменно хмурюсь.
– Ну, давай! Здесь привыкли, что клиенты иногда выходят к микрофону. Мне-то медведь на ухо наступил, но ты исправишь положение.
Я чувствую, как кровь резко отливает у меня от лица. Петь перед этими людьми? Никогда в жизни. Но Фран уже встала.
– Не уверена, что хочу…
– Не уверена – это не значит, что не хочешь! Давай, пошли, попросим у них что-нибудь попроще, чтобы ты распелась. Хотя, если ты поешь в дýше, это, может, и лишнее!
Она пытается шутить, но получается у нее плохо.
– Фран, правда, не надо…
– Да ладно, не стесняйся, сейчас все точно так же, как в двадцать лет!
Как раз-таки нет. Теперь все по-другому.
Но она этого не понимает и решительно прокладывает себе дорогу между столиками, чтобы договориться с музыкантами. Я вижу, как она указывает им на меня.
– Девушка в зеленом платье, вон там, выходите к нам!
Все головы поворачиваются в мою сторону, и меня волной накрывает стыд. Щеки горят огнем – наверное, я сейчас похожа на здоровый зеленый помидор в стадии вызревания.
Я отрицательно машу рукой, но ситуация усугубляется: парень просит посетителей меня подбодрить. Вокруг сразу же раздаются аплодисменты и свист. Ужас: меня, кажется, сейчас вырвет.
– Как вас зовут?
Я не в состоянии ответить, и Фран делает это за меня.
– Марни.
– Давайте, Марни, все вас ждут!
И все скандируют: «Мар-ни! Мар-ни! Мар-ни!»
Один из моих первых терапевтов как-то сказал мне, что стыд возникает у нас тогда, когда мы не соответствуем социальным нормам. Здесь, на террасе бара, общей нормой, очевидно, является худоба. Если я сейчас же не уйду, то опозорюсь перед всеми этими людьми.
Я хватаю сумку, встаю и слышу удовлетворенные возгласы.
Пройдя через всю террасу, я обращаюсь в бегство.
Ненавижу ее за то, что она сделала.
– Эй, Марни! Подожди!
Я останавливаюсь, видя, что Фран бежит за мной по мосту. Бежать еще далеко, а она уже задыхается.
– Мне очень жаль… Правда. Это было очень глупо с моей стороны, я не поняла, что тебе это так неприятно.
Во-первых, я не злопамятна, а во-вторых, Фран и я недостаточно близки, чтобы она знала о моих страхах.
– Все нормально, не волнуйся.
– Конечно, я волнуюсь! Ты не против пойти куда-нибудь в более спокойное место и поесть?
Щеки у нее раскраснелись, макияж от бега немного потек. Я улыбаюсь ей:
– Не против. Здесь неподалеку на улице Якобинцев есть симпатичное бистро, правда, там не часто бывают свободные места, но попробовать можно.
– Давай, веди!
Оно называется «Черемша», мы очень любим ходить туда с Элиоттом. Там спокойно, красиво, уютно и очень вкусно. Когда мы приходим, выясняется, что свободен только один столик на двоих рядом с барной стойкой. Мы заказываем два бокала вина и еду, и Фран смотрит на меня, улыбаясь.
– Это давняя история?
– Что?
– Твоя блеммофобия[14]?
Я на мгновение теряю дар речи.
– Я не боюсь, когда на меня смотрят, Фран, я просто этого не люблю – это разные вещи.
– Ты не любишь, когда на тебя смотрят, потому что боишься того, что о тебе подумают.
Я вздыхаю: этот разговор мы с Элиоттом вели уже раз сто, и я не собираюсь входить в эту реку еще и с Фран.
– Ошибаешься, я не боюсь. Я знаю, что они обо мне думают, и ты тоже знаешь.
Она вдруг насмешливо хмыкает.
– Ты действительно думаешь, что люди оценивают тебя ниже, чем ты сама?
– Что?
– Им на тебя плевать, и вот почему: ты недостаточно толстая, чтобы они тебя заметили или чтобы обсуждать тебя вечером дома за пиццей и колой.
Я закипаю и сразу же начинаю винить себя за это.
– Я жирная.
– У тебя умеренное ожирение. Это означает, что ты тратишь много усилий, чтобы найти себе шмотки, но не всегда; что в автобусе или в самолете ты еще можешь найти удобное положение; что ты можешь завязывать и развязывать шнурки без одышки, а когда люди тебя видят, они не думают, что ты липкая от пота. Ты считаешь себя толстой, но сама видишь, что есть варианты и хуже.
Растерявшись, я открываю рот, чтобы возразить, но она продолжает:
– У меня рост метр семьдесят и вес сто тридцать два, наверное, даже больше – я уже очень давно не взвешивалась. Фактически, если я верю в волшебную формулу ИМТ, у меня сильное ожирение и как минимум сорок-пятьдесят лишних килограммов. Я гораздо толще тебя, но даже я вижу, что есть люди, у которых все еще хуже.
Этот разговор уже раздражает меня сильнее, чем хотелось бы.
– Фран, ты должна бы знать, что это вопрос не столько веса, сколько уважения к себе, самооценки. Странно слышать от тебя такие вещи. Можно быть худой и все равно себя не любить.
– Ты права. Подростком я плохо себя чувствовала в собственном теле и попросила родителей найти мне курс лечения от ожирения. Я сильно похудела, но у меня так и не получилось полюбить себя. Мораль: как видишь, я снова набрала вес, с годами даже больше прежнего. Я понимаю, о чем ты говоришь, Марни, но ты можешь быть толстой и иметь право делать все то же, что и худые: носить купальники, пояс для чулок, кататься на лыжах – и петь на публику. Ты ведь знаешь, что умеешь петь, и тебе этого не хватает.
Я вздыхаю.
– Что ты можешь об этом знать?
– Мне достаточно на тебя посмотреть. Можно спросить?
– Давай.
– Что ты перестала делать, когда решила, что слишком толстая? Или что, по-твоему, не можешь делать?
– Э-э-э… Кататься верхом? Лошадку все-таки жалко!
Она хмурится.
– Я серьезно!
– Ах да, извини… Например, прыгать с парашютом, с тарзанкой или кататься на зиплайне[15], чтобы гарантированно разбиться? Нет, на это я не решусь.
Фран явно раздосадована тем, как дерзко я ей отвечаю, но в этот момент официант приносит нам закуски.
Как только он уходит, она возобновляет разговор.
– Ну, а кроме этих бесполезных вещей, на которые ты наложила табу? Что насчет повседневной жизни?
Хм… Я словно ужинаю с коучем по самооценке и больше не могу прятать голову в песок.
Вздохнув, я начинаю перечислять:
– Я не ношу шорты, стараюсь не показывать руки, закрываю ставни, когда мы с Элиоттом занимается любовью…
Она возводит глаза к небу и корчит гримасу.
– Ты меня осуждаешь?
– Вовсе нет, но он наверняка изучил тебя всю, что бы ты ни пыталась от него скрыть.
– Надежда помогает жить.
– А ложь убивает.
Она произносит эту фразу без малейшего намека на шутку.
– Я никому не вру, Фран.
– Ошибаешься, врешь самой себе: ты убедила себя, что не можешь быть свободной.
Кажется, она меня задела…
Я ковыряюсь в тарелке. Севиче из лосося скоро превратится в кашу.
– Фран, а у тебя нет никаких табу, тебе все легко?
Она вздыхает, и в ее глазах я читаю готовность к любому испытанию.
– Я больше не могу тратить время на ограничения, в том числе и свои собственные. Речь идет не о любви или ненависти к себе, а о том, чтобы жить с любыми этими чувствами и наслаждаться каждой минутой. Жить, Марни, на полную катушку. Если тебе что и надо запомнить, то вот что: сожаления приходят быстрее, чем ты думаешь.
И она кладет в рот кусок курицы в имбирном соусе.
* * *
В четверг у меня встреча с терапевтом. Элен Рубен внимательно слушает мой рассказ о неудачном опыте в квартале Сент-Лё и сразу переводит разговор на слова Фран о сожалениях.
– И что вы по этому поводу думаете?
Мы не виделись две недели, и, должна признаться, здесь мне удается привести мысли в порядок. На этот раз я даже вооружилась веером, и теперь жара почти терпима.
– Поразительная и пугающая мысль.
– Почему пугающая?
– Потому что до сих пор я никогда не смотрела на вещи таким образом, словно я слишком молода, чтобы замечать, как проходят годы. Но мне тридцать пять лет, и я понимаю, что полжизни лишала себя того, что, вероятно, уже никогда не смогу наверстать.
Она вытягивает ноги, скрещивает их снова и смотрит на меня.
– Я задам вам один вопрос. Что бы вы предпочли: иметь тело своей мечты или принять себя такой, какая вы есть?
О проекте
О подписке