нее шерсть поднималась на загривке. Теперь она была готова это признать. Хотя похвалы Эстер ограничивались только словами, которые она произносила мимоходом, у Джессики они вызывали ревность и досаду, будто сестра покушалась на ее права.
– Некоторые отцы считают, будто оказывают благодеяние своим детям, когда выражают свою привязанность столь жестким способом, – сказала она. – Их методы воспитания оставляют желать лучшего, но намерения похвальны.
Что касалось ее собственного родителя, она не приписывала ему столь высоких мыслей и чувств, но это не имело значения.
– И на чем вы основываете эти свои убеждения? – спросил Алистер тихо, но с вызовом. – Вы-то всегда были совершенством. Я же, напротив, всегда оставался далек от этого.
– Но совершенство, как вы изволили выразиться, не достигается без усилий.
– Похоже, вы знаете, о чем говорите. – Он поднял руку, предваряя ее возражения. – Мастерсон испытывал чувства к моей матери. И она единственная причина того, что он проявил ко мне подобную щедрость. Я благодарен даже за те крохи, что он дал мне ради нее. Несмотря на его недобрые чувства ко мне, его любовь к ней вызывает мое одобрение и уважение.
– Откуда возникли эти недобрые чувства?
– Когда вы поделитесь со мной вашими тайнами, я поделюсь с вами своими.
Улыбка Алистера была сногсшибательной и искупала язвительность его отказа.
– Вы таинственная женщина, Джессика. И мне было бы спокойнее, если бы и я интриговал вас не меньше.
Джессика задумчиво жевала хлеб. Его вера в ее необычность подстегивала желание быть именно такой замечательной, какой он ее представлял. Ее воспитание было столь суровым, а любое нарушение правил каралось так строго, что она уверилась: все, что в ней заслуживало особого внимания, выделяло среди других