Полную ясность в солдатские умы, а в том числе и в мой, внес провал наступления в 1916 году на Юго-Западном фронте. Прорвав оборону противника на протяжении более четырехсот километров по фронту, русские войска неудержимым потоком устремились вперед. За два месяца боев было убито и ранено свыше миллиона солдат и офицеров противника, 450 тысяч взято в плен, захвачено около 600 орудий, 1800 пулеметов. Осуществив этот грандиозный прорыв, русские войска помешали немцам разгромить французов и англичан на Западном фронте и оттянули на себя все вражеские резервы. Даже нам, рядовым солдатам, было очевидно, что еще один-другой нажим – и противник капитулирует. Однако получилось совсем не так. Царские генералы не сумели закрепить и развить добытые большой кровью успехи. Не были подтянуты резервы, не подвезены боеприпасы, продовольствие. Враг получил возможность перегруппировать свои силы, и наше наступление захлебнулось. Подойдя в Карпатах к Кслиманскому перевалу, мы остановились. У солдат передовых частей не хватало боеприпасов, они голодали, были кое-как одеты и обуты, однако больше двух недель отбивали яростные атаки врага.

Каково же было наше возмущение, когда при отступлении мы увидели на тыловых базах большие запасы муки, масла, консервов и других продуктов, боеприпасы, вооружение и обмундирование.

Нам строжайше запрещалось уничтожать при отступлении военные склады и выводить из строя железнодорожные станции. Офицеры говорили, что этим, дескать, можно расшифровать противнику пути отступления своих частей и их местонахождение.

В районе Черновиц наша разведгруппа прикрывала отступление 47-й дивизии. На станции солдаты нашли в пакгаузах много обмундирования, конской сбруи, продовольствия. Там же, неподалеку от железнодорожного узла, обнаружили большие склады снарядов разных калибров, ручных гранат, винтовочных патронов. Зачем же оставлять все это врагу! Я был старшим группы и под свою ответственность приказал все уничтожить. Но как только мы вернулись в полк, начались допросы. Командование разыскивало виновников «диверсий». Оказывается, на других железнодорожных станциях солдаты арьергардных частей поступили так же, как и мы. На общих построениях офицеры уговаривали солдат выдать «преступников», ссылаясь при этом на приказ верховного главнокомандующего об их розыске.

– Что же это получается: или сам верховный немцам продался, или в ставке у него сидят изменники, – возмущаясь, говорили солдаты.

Нам, не искушенным в политике, становилось все яснее, что в страшных неудачах армии и страданиях народа виноват весь прогнивший царский строй. И когда до нас дошла весть о Февральской революции, о свержении царя, в полках началось брожение, появилось много разных агитаторов. Были тут и меньшевики, и эсеры, и анархисты… Кто только нас не агитировал! На чьей же стороне правда?

– Чутьем и разумом солдаты поняли, что правда только у большевиков. Из всех партий только они говорили: «Долой войну! Земля – крестьянам, фабрики – рабочим!» Эти лозунги, как нельзя лучше, выражали сокровенные думы и заветные мечты каждого из нас. Дорогие народу слова большевистской правды выслушивались с особым вниманием. Большевистские листовки и газеты зачитывались буквально до дыр.

Однажды, незадолго до Октябрьской революции, в небольшой деревушке командование полка устроило молебен. Полковой поп настроился прочитать очередную проповедь о том, как должно сражаться русское воинство. Солдаты полковой разведки и полковой пулеметной команды пришли на молебен с оружием и красными повязками на руках. Командир полка, возмущенный этой дерзкой выходкой, подбежал к нам и набросился на меня, как на старшего:

– Что это такое? Что за маскарад?

– Это не маскарад. Мы требуем, гражданин полковник: долой войну! – сказал и, признаться, испугался. «Влип – думаю. – Мало того, что «долой войну» перед всем полком выкрикнул, еще и полковника не высокоблагородием, а гражданином назвал. Теперь подведут под трибунал…»

Но случилось совсем другое. Полковник побагровел, как-то странно заикнулся и боком, боком попятился от нас. Солдаты сперва рассмеялись, а потом вдруг грозно грянули:

– Долой войну!

– Да здравствует революция!

Ряды смешались, стихийно возник митинг. Офицеры, меньшевистские и эсеровские агитаторы поносили Ленина, называли его немецким шпионом, всячески уговаривали продолжать войну «до победного конца». Но солдаты поняли, где правда. «Они за войну, ругают Ленина, – рассуждали солдаты, – а Ленин, наоборот, хочет покончить с войной… Значит наш он, Ленин-то, народный, солдатский вождь, и идти надо за ним, за Лениным…»

В нашем полку смело и целеустремленно действовала подпольная большевистская организация. Под ее руководством солдаты создали свой первый полковой комитет. В его состав избрали и меня.

Полковые комитеты и солдатские собрания дивизии приняли решение – не выполнять приказы Керенского, в наступление не идти, а полкам отходить с передовой в район станции Окница. Как ни усердствовало меньшевистско-эсеровское офицерье, солдаты точно выполняли указание своих комитетов.

В Окнице мы захватили много оружия, боеприпасов, обмундирования и продовольствия. На железнодорожной станции стихийно возник митинг. Фронтовики требовали немедленной отправки домой. На платформу, служившую трибуной, влез какой-то подполковник и начал уговаривать подчиниться приказу Керенского – вернуться на передовую и продолжать войну. Народ разгорячился. Не выдержал и я, взобрался на платформу, сбросил оттуда подполковника и сказал первую в своей жизни речь, призывая солдат самим кончать войну.

Не сумев убедить солдат вернуться на передовую, правительство Керенского, поддержанное российской контрреволюцией, приступило к подготовке кровавой расправы с непокорными полками. По приказу Временного правительства против нас были брошены вызванные из Румынии и Бессарабии воинские части, женские батальоны смерти, гайдамаки, а также бронепоезда.

После четырехдневных неравных боев с карателями солдатские комитеты дивизии приняли решение: уничтожить тяжелое вооружение, склады с военным имуществом и боеприпасами, раздать дивизионные деньги солдатам и мелкими группами разойтись по домам. Эта сложная операция была выполнена блестяще. Солдаты из своей среды выдвинули руководителей групп, которые вывели людей из кольца окружения. В одну ночь целая дивизия будто растаяла. Окница опустела.

Путь нам предстоял далекий и нелегкий. Повсюду рыскали гайдамаки, пытаясь изловить организаторов мятежей. Солдаты группы, в которой шел я, вздохнули с облегчением, когда переправились на левый берег Днепра где-то в районе Черкасс.

В пути мы услышали весть об Октябрьской революции, первых декретах Советской власти о мире и земле. Узнали, что в Харькове состоялся первый съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Украины, который постановил присоединиться к революционным рабочим и крестьянам России и следовать за ними по пути, указанному Лениным, самим брать власть в свои руки, забирать у буржуев и помещиков фабрики, заводы, землю. Дошла до нас весть и о вооруженном восстании в Киеве против Центральной Рады.

По дороге от Черкасс в Котельву набрели на какой-то партизанский отряд. Возглавлял его здоровенный бесшабашный матрос. Остались в отряде, думали вместе бороться за Советскую власть, а присмотрелись, видим – тут совсем не то: пьют, хулиганят, дерутся… В общем ясно – анархисты, с ними не по пути. Пробыли четыре дня и пошли дальше, но уже не группой, а по одному, по два-три человека.

В Котельву я пришел ночью, никем не замеченный, спрятался в хате у отца. Время было тревожное, гайдамаки, поддерживаемые кулачьем, убивали людей без разбора. Чуть что не так – и к стенке.

Мои родные выяснили, что в Котельву вернулось с фронта около двухсот человек. Все они, как и я, прячутся. Надо было приниматься за организацию партизанского отряда из солдат-фронтовиков и устанавливать советскую власть в Котельве. Отец и брат Алексей помогли мне связаться с односельчанами-фронтовиками: Бородаем, Тягнырядно, Гнилосыром, Шевченко, Радченко, Кошубой, Салашным, Гришко и некоторыми другими.

В клуне у отца мы провели свое первое совещание. Выработали план действий, распределили обязанности. Меня хлопцы избрали начальником штаба (так тогда назывался командир партизанского отряда), Бородая – комиссаром. Сбор отряда назначили через день в лесу, в пяти километрах от слободы. Явились 120 человек, из которых 70 имели винтовки, револьверы и охотничьи ружья. Многие привели с собой лошадей.

Бойцов без оружия, но с лошадьми назначили связными, часть оставили в резерве, а вооруженных разбили на боевые группы. Скрытно подошли к слободе и внезапным ударом захватили почту, телефонную станцию, волостное правление и полицию, находившуюся на казарменном положении.

Мы предполагали, что самым сложным будет бой с полицейскими. Эта задача возлагалась на группу под моим командованием. Однако решить ее удалось без потерь. Мы по-пластунски подползли к часовым, охранявшим казарму, и без шуму сняли их. Потом наша группа быстро окружила казарму. Через разбитое окно я предложил полицейским немедленно сдаться. В казарме поднялся шум. Видно, не все согласились капитулировать. Дали два залпа по окнам. Слышим – кричат:

– Не стреляйте, сдаемся!

Из окон полетело оружие – винтовки, наганы, шашки, а сами полицейские с поднятыми вверх руками по одному выходили на крыльцо казармы. Хлопцы их обыскали. Самых заядлых приверженцев Центральной Рады и кулаков задержали, остальных отпустили под честное слово, что против народа воевать больше не будут.

Одержав победу, партизаны ударили во все церковные колокола. На площади собралось более десяти тысяч человек. Все уже знали о случившемся и с большой радостью встретили сообщение о том, что отныне и навсегда вся власть в Котелевской волости принадлежит народу. Встал вопрос об избрании органов управления. Народ кричал:

– Пусть партизаны командуют, красные!

– Вы власть завоевали, вам и управлять!

Единогласно был избран волостной ревком под председательством Радченко. Меня выбрали председателем земельной комиссии, однако не снимались и обязанности начальника штаба партизанского отряда. Не успели проголосовать, как со всех сторон посыпались вопросы:

– Как с землей?

– Будем ли ее делить?

Слово взял только что избранный член ревкома директор школы Федченко. Слобожане считались с ним, так как он умел создавать видимость, что стоит на защите бедных. На самом деле он был ярко выраженный меньшевик-соглашатель. Федченко начал длинно и нудно объяснять, что забирать землю у помещиков и кулаков нужно, но делить ее еще нельзя. Необходимо прежде избрать особый комитет, который пригласит специалистов-землемеров, те произведут обмер и наметят, сколько и где каждому прирезать, на каких условиях и т. д. Крестьяне уразумели: коль так пойдет дело, долго им не видать матушку-землю, ради которой они взялись за оружие. Поднялся невероятный шум.

Тут только я по-настоящему почувствовал всю тяжесть ответственности. Молчать дальше было нельзя. Вышел вперед, поднял руку. Наступила тишина.

– Все земли помещиков, кулаков, монастырей отныне принадлежат народу. Делить ее начнем завтра, а сегодня, после митинга, пусть все десятские придут на заседание земельной комиссии. Заодно решим и о разделе кулацкого леса.

Многотысячная толпа воспрянула.

– Ура! – гремела площадь. – Да здравствует Советская власть!

Земельная комиссия собралась в помещении бывшей волостной управы в самой большой комнате. Народу набилось битком. Кроме членов комиссии, членов ревкома и десятских, пришли многие бедняки, были и зажиточные мужики.

– Ну, люди, так как же делить землю будем?

Опять поднялся шум. Самыми активными были бедняки.

– Забрать всю землю и делить подушно! – кричали они.

Кое-кто из подкулачников попытались было сбить крестьян с толку, повторяли доводы меньшевика Федченко: дескать, без специалистов-землемеров не обойтись. Но беднота так ополчилась, что они замолчали.

Уточнили количество помещичьей и кулацкой земли. Потом каждому десятскому указали, какую землю отвели его десятку. Условились, что в первую очередь нарезать участки безземельным. Закончили распределение под утро и прямо с заседания пошли в поле.

Радостные и счастливые, как на большой праздник, вышли люди на весеннюю пахоту. Работали от зари до зари, да только урожай собирать не пришлось. Предательское поведение Троцкого на мирных переговорах в Бресте обернулось нашествием кайзеровских орд. Горе и разорение принесли немцы на Украину. Немецкий кованый сапог подминал под себя все живое, революционное. Притихшие было кулаки повылазили из своих нор и за отнятую у них землю люто начали мстить партизанским семьям.

Сколько женщин, детей, стариков заживо сожгли они в заколоченных снаружи хатах, сколько людей изувечили, растерзали… Реками лилась кровь, раздавались стоны по всей Украине. Не миновала злая участь и нашу округу. Оскверненные трупы революционеров болтались на виселицах и в Опошне, и в Вельске, гибли семьи партизан в Диканьке и Пархомовке. Только нам, котелевским партизанам, удалось спасти своих близких. При отступлении мы взяли с собой заложников, самых именитых богатеев, двух попов, урядника и крепко-накрепко предупредили кулачье, что если пострадает хоть одна партизанская семья, заложники будут повешены.

Несколько месяцев пробыл наш отряд в Котелевском лесу. Оттуда мы контролировали район четырехугольника: Полтава – Зеньков – Ахтырка – Краснокутск. Совершали ночные налеты на немецкие гарнизоны в окрестных селах, нападали из засад на вражеские колонны, громили осиные гнезда продавшихся оккупантам петлюровских жовтоблакитныков.

Под ударами созданной из красногвардейских и партизанских отрядов Красной Армии оккупанты вынуждены были отступить на запад. Народ вновь взялся за плуг и косу, по которым так соскучились трудовые руки. Но и на сей раз недолго продолжалось затишье. Нагрянула новая беда: с юга шел Деникин. Опять пришлось бросать семью, мирный труд и идти в поход.

Накануне отхода к нам в Котельву приехал из Ахтырки секретарь уездного комитета партии Подвальный. Собрал он нас, слободских активистов, в ревкоме.

– Ну, как дела? – спрашивает.

– Да чтобы хороши были – сказать нельзя. Вот в лес уходить собираемся. Будем противника с тылу бить.

– Знаю, все знаю. Отряд Котелевский хороший. Только вот что, друзья, впереди у вас бои, а партийной организации еще нет.

Каждый из нас много слышал о партии, мечтал быть в ее рядах. Общие мысли высказал Бородай – отрядный комиссар:

– Большевистская партия правильная. Мы за нее, за товарища Ленина. Только, товарищ секретарь, сомнение у нас: сможем ли мы быть настоящими большевиками?

Подвальный рассмеялся.

– Вы, хлопцы, не сомневайтесь. Вы и есть самые настоящие большевики. Проводите, можно сказать, в жизнь политику партии, политику товарища Ленина.

– Тогда пишите, товарищ Подвальный, – раздалось сразу несколько голосов.

– Ты, Сидор, у нас командир, тебе и почет первому записаться, – промолвил Бородай.

Первым секретарем нашей партийной ячейки избрали Гнилосыра. На всю жизнь запомнил я день 29 мая, когда уполномоченный уездкома уже в походе вручил мне партийный билет.

Отступая, наш отряд в районе Ахтырки встретил группу партизанских отрядов, руководимых Пархоменко. С ними пошли дальше на север, постоянно отбиваясь от наседавших белогвардейских банд. Под Тулой наш Котелевский отряд красных партизан влился в создаваемые новые части Красной Армии. А ко мне, как назло, прицепился сыпной тиф. Сдали меня в санитарный поезд, и уж не помню, как очутился в Саратовском военном госпитале. Вышел из госпиталя худой, кожа да кости. В Саратовском губкоме товарищи предложили побыть в тылу, окрепнуть. Но я отказался, попросился на фронт. Послали в Уральск к Чапаеву. В дивизии назначили помощником начальника команды по сбору оружия. Она состояла из ста двадцати закаленных в боях красноармейцев и рабочих уральских заводов.

В то время молодая Советская республика не могла полностью снабдить многочисленные фронты самым необходимым – винтовками, пулеметами, патронами, снарядами, хотя все это было в стране. Контрреволюционные элементы – кулаки, купцы, духовенство, хозяева заводов, магазинов, мельниц – прятали огромное количество оружия. Особенно много его было у зажиточного уральского казачества – оплота царизма. Страны Антанты усиленно снабжали оружием не только армии Деникина, Колчака, Врангеля, но и многочисленные банды анархистов и эсеров, действовавшие в нашем тылу.

Нужно было обезвредить заклятых врагов революции, готовящих удар в спину. Нашей команде помог сам Василий Иванович Чапаев. После одного неудавшегося поиска он собрал нас и начал расспрашивать, где мы были, как искали оружие, что нашли.