Цитаты из книг автора «Шенг Схейен»

В Вене Сергей впервые посетил оперный театр. В Венской опере восемнадцатилетние юноши слушают «Свадьбу Фигаро» Моцарта, «Севильского цирюльника» Россини, вагнеровских «Лоэнгрина» и «Летучего голландца», а также вердиевскую «Аиду».

Александр Бенуа дает понять, что Дмитрий уже в гимназии вступал в гомосексуальные отношения с некоторыми из своих соучеников, особенно с будущим художником Константином, или Костей, Сомовым, которому предстояло занять важное место в кругу Дягилева4. В дальнейшем Дмитрий стал серьезным публицистом и специализировался в основном на философских и литературно-критических вопросах

Мейнингенского театра,[36] приезжавшего на гастроли в Санкт-Петербург в 1885 и в 1890 годах и оказавшего столь заметное влияние на Станиславского.

Для Дягилева человек, не отдающий себя целиком своей страсти, делящий жизнь на две части, одна из которых заботится о пропитании, другая дает простор разуму и душе, – не целое существо, а трагическая половинка. Буржуазного разделения на профессию и любительство он не признавал. Жизнь для него состояла из череды работы и отдыха. А

серьезные претензии, совершенно не пытаясь его завлечь. Хореография Нижинского была лишена всякого эротизма, так же как и созданные Рерихом свободные, в древнеславянском стиле платья из непрозрачных материалов, полностью скрывавшие формы тела, декольте и вообще не позволявшие увидеть ни единого участка кожи. Анализируя произошедшие беспорядки, – а это, по единогласному свидетельству очевидцев, были именно беспорядки, – можно сказать, что происходящее походило на бунт снобов. Этих снобов, опасавшихся конкуренции в борьбе за статус самой прогрессивной публики и готовых восторгаться обнажающейся в танце Мата Хари и имитировавшим совокупление фавном Нижинского, поставили лицом к лицу с произведением искусства, которое не просто должно было подтвердить высокий статус их изысканного декадентства, а требовало серьезного к себе отношения. И к этому они оказались не готовы. Существует множество версий произошедшего в тот вечер, однако из близкого окружения Дягилева лишь Кесслер описал хронику событий в своем дневнике по горячим следам на следующий день. Его рассказ дополняют известные более широкому кругу читателей свидетельства Рамберт, Монтё и Стравинского. Кесслер, пришедший в полное замешательство от представления, пять дней спустя в письме Гуго фон Гофмансталю охарактеризовал увиденное как «грандиозное и абсолютно новое искусство группового ритмичного движения. То, чего достиг здесь Н[ижинский], так же резко отличается от хореографии Фокина, как Гоген от Бугро[243]»71.

Впоследствии Кокто сетовал на то, что новый театр Астрюка, декорированный в более строгом стиле позднего ар-нуво, был слишком практично устроен, что его обстановка не впечатлила публику, привыкшую к блистающим роскошью залам и «теплу красного бархата и золота»70, и что «Весну священную» встретили бы с большим энтузиазмом в менее претенциозном антураже. Претенциозность – это, вероятно, ключевое слово. Несомненно, в предшествующие годы публика терпела музыкальные и хореографические эксперименты Дягилева, так как одновременно с этим ей преподносили экзотику, эротику и роскошь; а теперь зрителю подали нечто, что предъявляло к нему чрезвычайно се

Истории живописи XIX столетия» Рихарда Мутера

Как и Тенишева, Мамонтов основал коммуну, Абрамцево, куда приглашал работать художников в содружестве и на пленэре. С 90-х годов Абрамцево Мамонтова и Талашкино Тенишевой превратились в центры русского Движения искусств и ремесел (Art and Crafts Movement), с которым сегодня принято связывать зарождение «русского стиля».

«В одном, не зависящем ни от каких объективных условий, развитии художественной личности я вижу поступательное движение всей истории искусств, и с этой точки зрения все эпохи последней имеют одинаковую равноценную важность и достоинство […] …Мы воспитывались на Джотто, на Шекспире и на Бахе, это самые первые и самые великие боги нашей художественной мифологии, но правда, что мы не побоялись поставить рядом с ними Пювиса, Достоевского и Вагнера […] Во всем нашем отношении к искусству мы прежде всего требовали самостоятельности и свободы […] Мы отвергли всякий намек на несамостоятельность искусства и поставили за исходный пункт самого человека, как единственно свободное существо»

самым значимым было то, что Дягилев смог завоевать репутацию новатора среди парижских представителей авангарда. Марсель Пруст, который в 1910 году дважды посетил спектакли русской труппы, сравнил шумиху вокруг Дягилева и его артистов с ситуацией вокруг дела Дрейфуса: «[Русский балет] представляет собой очаровательное нашествие, против соблазнов которого могли протестовать только критики, не обладающие и толикой вкуса, и, в отличие от дела Дрейфуса, он пробудил в Париже не такое болезненное, более невинное, эстетическое любопытство, хотя, вероятно, столь же острое»1.