Глава 5

Эпизод 1

1952 год. Осень.

Григорий направлен был в исправительный лагерь, который считался рабоче-крестьянским и был преобразован в сельскохозяйственную колонию, находившуюся на территории старого завода в Подмосковье, где в основном отбывали наказание провинившиеся перед законом люди по статьям за кражи, злоупотребление властью, за разные преступления против личности. В связи с близостью к Москве исправительного учреждения в нём не содержали опасных элементов с политическим статьями.

Охранник открыл дверь камеры и Григорий вошёл в помещение, держа в руках матрас, обвёл взглядом унылые, в серых тонах стены. Дверь за ним закрылась, оставив его один на один с неоспоримым фактом его жизненных перемен. В помещении было полно народа. При входе справа занавешенное куском материи место общего пользования. Посередине помещения стоял небольшой стол с лавками по сторонам, где вдоль стен тянулись длинной чередой двухэтажные нары. В конце помещения в углу слева от окна с решёткой на первом ярусе нар с закрытой занавеской отдыхал старший барака.

Люди, находившиеся в помещении, даже не вздрогнули и не обратили внимания на Григория, как ему показалось. На самом деле каждый из присутствующих, ожидая новизны ситуации в омуте застоялого однообразия существования, с замиранием сердца ждал начала разговора между новичком и Щуплым, который всегда выступал с провокационными разговорами и веселил народ, разводя новичков своими хитросплетёнными словами на поступки, которые ставили людей в зависимость от сокамерников.

Картинно, навстречу Григорию подошёл небольшого роста щупленький сиделец одетый верхом в майку, понизу в штаны длины выше щиколотки, по кличке Щуплый. Держа руки в карманах арестантских штанов он, с добродушной улыбкой и с выражением сожаления на небритом лице со впалыми щеками обратился к Григорию:

– Наше, вам, с кисточкой. И кто же вы будете такой красивый?

Григорий, не думая о подвохе и опечаленный приговором суда со сроком в семь лет ответил с тенью грусти в голосе:

– Григорий Медведев.

Щуплый начал своё театральное представление и сокамерники, с любопытством наблюдали за его действиями. Так, как особых развлечений не предвиделось, они смаковали эпизод разговора, делая вид, что им не интересно.

Щуплый продолжал в том же духе:

– Ой, ой, ой, и взаправду Медведь. Ну и за что же тебя к нам определили?

– Защищался от хулиганов, – ответил Григорий, – драка со смертельным исходом.

–Ой, ой, ой. Убивец значит? – наводил тень на плетень Щуплый.

– Какой убивец? – путался Григорий.

– Так да или нет?– провоцировал Щуплый.

– Не понимаю я вопроса твоего, – устало отговорился парень.

Щуплый присвистнул, прошёлся по периметру свободного места вокруг стола, продолжил витиеватую речь:

– Не ясно излагаю?

– Ясно, но не блещет, – отрезал Григорий, теряя терпение.

–Убил, значит, душегуб,– кривлялся Щуплый.

По камере пробежала волна приглушённого смеха, люди оживились и любопытство, овладело всеми, даже шторка заколыхалась занавешенная в углу на нарах.

Григорию самому стало смешно и, как бы придя в себя, он ответил простодушно:

– Сами померли.

Щуплый развёл руками и с деланным удивлением, промолвил:

– Красиво поёшь, заслушаешься тебя. Ты кто по жизни, певец России?

– Демобилизованный я из армии. Какое мне место занять? – уже терял терпение Григорий.

– Ну, так мы завсегда гвардейцев уважаем. Проходи, пожалуйста, вот прямо около нашего петушка Крюшона располагайся, возле параши. По нужде близко ходить, а то ты по первой ходке заплутаешь ночью, всех перебудишь, пока доберёшься до места назначения.

Все уже смеялись открыто, смотрели с любопытством на Григория, такого простодушного и откровенного.

Григорий тоже рассмеялся и спросил:

– А, петушок это что, прозвище?

Щуплый улыбаясь, продолжал:

– Нет, это его статус. Он, как птица, только не летает, а бегает по земле хвостом кверху, как павлин.

Сокамерники хохотали над ситуацией, которая превращалась в балаган и концерт, удался на славу. Григорий порядком устал и ему, хотелось прилечь. Он шагнул в сторону сидевшего с понурым видом мужика по прозвищу Крюшон.

– Поздоровайся вежливо, культурно, – продолжал Щуплый.

Григорий протянул руку для знакомства, а Крюшон вздрогнул и покосился на сокамерников.

С первого этажа нар из угла, рядом с занавеской раздался голос:

– Стой, замри!

Григорий инстинктивно остановился. С первого яруса нар встал высокого роста и крепкого телосложения мужчина, лет так по пятьдесят, как прикинул Григорий, потянулся, хрустя косточками плеч, подошёл к столу. Взяв чайник, он налил себе в кружку воды, выпил её медленно, не отводя глаз от Григория, затем сел на лавку у стола.

Что-то далёкое и знакомое в лице мужчины всплыло в памяти Григория. Он вдруг ясно вспомнил, где видел это лицо со шрамом около уха. Из памяти сознания Григория выплыла картина леса давно минувших событий. Мужчина этот стоит напротив Левшина в лесу. С дерева падает Гоша. Левшин направляет наган на Гошу, взводит курок. Гриша выходит из кустов с партизанами и бросается на ствол Левшина с криком не стрелять в брата Гошу.

Григорий про себя подумал, затаив дыхание:

«Казбек. Это точно он. Интересно помнит ли он меня? Манёвры, надо пока не подавать вида, что я узнал его».

Щуплый покосился на Казбека и встал в вызывающую позу. Сокамерники, видя изменившуюся ситуацию, привстали с нар, некоторые слезли на пол, наблюдали за ходом события, стоя рядом с Щуплым.

Григорий смотрел на Казбека, наклонив немного голову на бок, озаряясь добродушной улыбкой на открытом лице. Казбек не узнал Григория. Глядя в его открытый взгляд, серых с блеском отваги глаз и слыша простодушную речь, он просто пожалел парня, остановив его от ненужных действий. Долгие годы первого заключения оставили в нём неизгладимые из памяти картины, не писаных понятий отношения людей и его раздирало встрянуть в разговор. Казбек встряхнул головой, приходя в себя, понимая, что он здесь никто и зовут его никак, и права влезать в разговор Щуплого с парнем он не имеет.

Попав сюда специально, заметая следы от старых дел по совету Сапожника, Казбек прикинулся простым мужиком, попавшим по глупости за плёвое дело. Он был спокойным за себя. В лицо его кроме Сапожника мало кто помнил, да и тех, кто помнил, уже думалось, не было в живых. Но отступать уже было нельзя, так как он уже сделал ход и за это могли спросить с него, как полагается. Его просто бесил Щуплый. Сам он много лет соблюдал всегда неписаные правила зоны и глумиться над людьми, без основания было против его понимания.

– Ты чего лезешь не в своё дело? – проговорил Щуплый, глядя исподлобья на Казбека. – Ваш номер восемь, вас потом спросим. Народ сам согласен на шесте посидеть под крылом петушиным, по своей воле, а ты препятствуешь.

Щуплый подошёл к Григорию, любезно показал рукой на пустое место на нарах около туалета и проговорил:

– Проходи дорогой, вижу, устал ты с дороги. Поздоровайся с соседом, приляг. Чего томиться тебе?

Казбек шагнул к Щуплому и наотмашь ударил настырного сидельца ладонью по голове, затем, отступив назад, сел на скамью у стола.

Щуплый, казалось от лёгкого удара, отлетел к нарам, вскочил, как кошка на ноги и с невозмутимым видом, держа фасон, прошёлся по камере, сел за стол сбоку от Казбека, играя на лице скулами. Казбек кивнул головой Григорию со словами:

– Подойди, поговорим.

Григорий подошёл к столу.

– Рассказывай мил человек, кто ты? – произнёс Казбек добро.

– Григорий Медведев с двадцать восьмого года рождения. Попал сюда за превышение самообороны, срок отбывания наказания семь лет, – открылся Григорий.

Казбек присвистнул и, рассмеявшись, сказал:

– Это, как же ты оборонялся, что тебе семь лет впаяли?

– Сам не пойму, никого не трогал толком, а срок накрутили, мама не горюй, – чистосердечно рассказывал Григорий.

– Ну, ну, а мы слышали, что после твоей самообороны два жмура осталось на Арбате. Может, врут люди? – удивлялся Казбек.

Григорий, не моргнув глазом, ответил:

– Не врут, только и всю правду не договаривают. Не убивал я никого, так вышло. Я даже сам не поверил в то, что произошло. Я пистолет отвёл в сторону, стрелок своего и укокошил. И от ножа я увернулся. Нож, стрелявшему, в шею попал. Потом, тот, кто стрелял, говорят ещё двое суток жил, затем умер от сердечного приступа. Третий выжил, правда сказали дураком останется. Нож я из шеи раненого выдернул и на землю бросил. Отпечатки видно мои остались на рукоятке. Ну, в общем-то, и всё.

Сидельцы рассмеялись, и помещение наполнилась гомоном. Щуплый встал, засунул руки в карманы и сказал Григорию:

– Складно базар ведёшь. Я от пули увернулся и от ножичка ушёл.

– Щуплый, – проговорил Казбек, – освободи шконку надо мной, пусть парень располагается.

Шторка на нарах в углу под окном отодвинулась. На нарах сидел седой мужчина с холёным лицом по кличке Саша Шатен. Умное, красивое лицо с выразительными глазами смотрели куда-то поверх голов присутствующих. На вид ему было за пятьдесят лет. Все в камере замолчали.

– Тебе Сидор кто право давал решать, кому какое место полагается здесь? – произнёс сурово Шатен. – Ты у нас на положении числишься, за тебя люди слово дали с воли. Не знаю, правда, за какие заслуги, но просили к тебе претензий не предъявлять. Так ты и сиди себе спокойно, не лезь, куда тебя не просят.

Шатен встал, потянулся. Двое сидельцев Барсук и Топор вскочили с нар, встали около него. Барсук спросил у Шатена:

– Может чайку?

Топор, играя в руках заточкой, тоже вставил слово:

– Может Сидора поближе подозвать?

Казбек поднялся со скамейки со словами:

– Извини Саша, спал ты, я будить не решился тебя. Щуплый, тень, на плетень наводил. Не по понятиям это, ну, вот я ради твоего авторитета и выступил.

Григория остро резанула мысль:

«Так значит, тебя Казбек теперь Сидором кличут. Как я понял, никто про тебя ничего не знает, если старший сказал, «не знаю за какие заслуги». Ну, ты и тёмная лошадка. Левшин сказывал, что ты лихой бандит. Укрылся, значит, есть причина.

– Дивлюсь я на тебя Сидор. Ты без году неделя на нарах, а о понятиях рассуждаешь. У тебя кто-то из родственников чалился? Наверное, тебе по наследству законы наши передались? – сказал Шатен Казбеку и обратился к Григорию: – Ладно, парень, располагайся, где тебе Сидор указал. Вечером расскажешь мне перед сном свою страшную историю жизни.

Шатен прилёг на нары и, задёргивая шторку, вежливым голосом сказал Казбеку: