Глава 23
Возвращение

Вопреки сербским и русским традициям, создание новой интернациональной семьи решили не афишировать. Слишком неспокойно было в сербском крае, слишком большое внимание косовская мафия уделяла миротворцам и при случае могла легко отыграться за свои обиды на здоровье и жизни близких людей. Таковых в зоне боевых действий лучше вообще не иметь или хотя бы не рекламировать их присутствие.

Венчались в крошечной православной церкви близ Подгорицы. На ритуале настоял Марко-старший, на экстерриториальности – Ёжик. Тревожный вопрос Григория о возможных проблемах с властями Черногории во время безвизового свадебного путешествия старый партизан парировал, покровительственно хмыкнув и перечислив своих черногорских однополчан, учеников, хороших друзей и родственников, регулярно приезжающих и приглашающих к себе. Услышав про дедушку черногорского премьера и дядю начальника полиции, Распутин согласился. А когда дед провёл их машину в обход всех блокпостов какими-то партизанскими тропами, последние волнения отпали и остались только маленькие человеческие радости, без которых все подвиги, победы, геройство и риск для жизни повисают в безвоздушном пространстве и не имеют никакого смысла.

На следующий день Ежов и Распутин сидели на причале у подножия лестницы, круто забирающейся по отвесной скале к приютившему их коттеджу, уединённо стоящему на высоком берегу каменистой бухты залива Траште. У самых ног мурлыкало сонное Адриатическое море. Полудикий малообжитый полуостров Луштица, казалось, впал в летаргический сон, полностью подчинившись тяжёлому солнечному прессу, выжимающему всё живое с открытого пространства в тень домов и навесов, в прохладу скучающих по дождям деревьев.

Категорически отказавшись от участия в визитах вежливости к родственникам Марко и Душенки, сославшись на необходимость конспирации и получив одобрение старого партизана за такую осторожность, друзья выторговали в своё распоряжение целый день счастливого ничегонеделания, такого редкого в их профессии.

– У меня ведь тоже есть для тебя небольшой свадебный подарок, – хитро улыбнулся Ежов, убедившись, что рядом нет никого даже на расстоянии миномётного выстрела.

– Только не говори, что неизвестный спонсор купил для меня акции Microsoft, – отшутился Распутин, занимаясь кургузой пузатой глиняной ёмкостью с волшебной амброзией местных виноделов. – Я совершенно не разбираюсь в биржевых нюансах и обязательно прогорю.

– Хорошо, – согласился Ежов, – акции и биржу оставлю себе, а тебе хочу сообщить, что мой план утверждён руководством управления, и с этого месяца ты восстановлен на службе и переведён в моё подчинение в качестве агента под прикрытием. Все учётные карточки псевдонимичны, раскрытие твоего инкогнито исключено. Нынешний статус, место службы, публичная фамилия никому не известны, кроме меня и моего непосредственного начальника. Поздравляю с легализацией и восстановлением твоего доброго имени на Родине, товарищ старший лейтенант! Да-да, не удивляйся и продолжай откупоривать амфору. Звёздочки обмоем на удачу, чем бог послал.

– Командир, – Григорий остался сидеть, пытаясь осмыслить сказанное Ёжиком, – воскресил! А то я как какой-то огрызок непонятной принадлежности.

– Раз воскресил… – Лёшка поднялся и одёрнул рубашку. – Встать! Смирно! Что должен отвечать боец при объявлении о присвоении очередного звания?

– Служу Отечеству! – подскочил Распутин, роняя кувшин.

– Ну вот… – Ежов с сожалением посмотрел на разлившееся по ступеням красное вино. – Остались без фронтовых ста грамм, зато с салютом. Вольно, Гриша! Дай я тебя обниму! С возвращением! А потом наряд вне очереди за неуставной ответ, хотя по существу всё сказано правильно!

– Да я готов неделю полы мыть!

Распутин стиснул майора в своих огромных руках.

– Отставить душить начальство! – закряхтел Лёшка в объятиях легионера. – И полы тоже отставить. Уф-ф…

Отпущенный Григорием, Ежов плюхнулся обратно на ступеньки и повёл плечами…

– Если жену так обнимешь – сломаешь, медведь, – пробормотал он добродушно. – А если серьёзно, Гриша, то главное твоё задание – Дальберг: его планы, связи, круг интересующих вопросов. Тут я тебе подыграю, прикинувшись ренегатом. Ты про меня ему написал?

– Сразу же, как только ты дал отмашку…

– Добро! Ему надо ощутить, какого ценного кадра он приобрёл в твоём лице, но тебе нельзя переиграть с энтузиазмом. Поэтому торговаться мы с ним будем отчаянно, а дезу пихать дозированно, разбавляя лошадиными порциями проверяемой правдивой информации…

Они увлечённо обсуждали шахматные ходы, чувствуя себя в одном шаге от политических кулис, за которые простые смертные обычно не допускаются. Близость больших тайн одновременно притягивала и пугала, будоражила кровь и распаляла фантазию, воспитанную на приключениях графа Монте-Кристо, мушкетёров де Тревиля и охотников за королевскими подвесками. Они строили планы, которые жизнь перечеркнёт уже через неделю, когда две тысячи боевиков под руководством Басаева и Хаттаба вторгнутся в Дагестан и начнётся Вторая чеченская война.

Через два дня, 9 августа 1999 года, премьер-министром России будет назначен никому не известный, политически невзрачный и внешне неказистый глава ФСБ Владимир Путин. А ещё через десять дней Ёжик со своей группой будет срочно отозван на Большую землю и оставит Распутина наедине с поставленной задачей и тяжкими думами о незавидной судьбе своего друга и такого далёкого, жестокого, но всё-таки дорогого сердцу Отечества.

Слова Дальберга насчёт данной американцам кости, которой они гарантированно подавятся, стали приобретать новый, зловещий смысл. Давиться нынешнему заокеанскому гегемону, как и всем предшествующим претендентам на мировое господство, предстояло Россией.

* * *

Скучать без Ёжика долго не пришлось. Через несколько дней после его отъезда Григория вызвал к себе командир роты и вручил открытое командировочное предписание в Страсбург, «в распоряжение встречающего». Распутин всё понял без слов.

Во Францию твёрдо решил лететь с Душенкой и попытаться на месте уговорить её хоть какое-то время пожить там, подальше от войны. Оставлять её одну не хотелось даже на минуту. Она, как бездомный щенок, почувствовав широкую спину взрослого мужчины, торопилась прислониться к ней, схватиться за сильную руку как за спасательный круг и не отпускать ни при каких обстоятельствах.

К тому же её несомненные способности и музыкальный слух позволили стремительно осваивать незнакомые языки. Пока её речь представляла собой очаровательную, непереводимую смесь русского, английского, французского и сербского. Но с каждым днём увеличивалось количество новых, правильно произносимых слов, и Григорий надеялся к концу года услышать сносно понимаемый говор хотя бы на одном из них. Сам он с удивлением обнаружил, что влюблённым для общения достаточно очень скромного словаря межнационального общения, во всяком случае в медовый месяц.

Командование KFOR сквозь пальцы смотрело на амурные дела подчинённых, предпочитая не вступать в жёсткое противостояние с мужским коллективом, страдающим без семейного тепла и женской ласки. Европейская виза у Душенки была, её выправил Айвар, когда заманивал лестной работой в Италии. «Хоть какая-то польза от ублюдка», – пробормотал Григорий, проверяя паспорт супруги.

Маршрут до места назначения он изменил. До австрийского Граца добрались самолётом, взяли в аренду машину и с ветерком помчались на запад, останавливаясь в романтичном Зальцбурге, сонном Аугсбурге и деловом Штутгарте. Оставив утомлённую дорогой жену в отеле Баден-Бадена, от которого ходил чартер до ближайшего аутлета, Григорий покатил на встречу с Дальбергом. Попрощались полгода назад неоднозначно. Как-то оно будет сейчас?

* * *

Иезуит принимал легионера в той самой библиотеке, где состоялся их последний разговор. Вид у него был потрёпанный, будто аристократ не просыхал трое суток, под глазами набрякли мешки, носогубные складки стали резче, глубже, и только глаза остались такими же колючими, внимательными, изучающими. Предложив присесть на то же кресло, что ещё помнило Распутина, он плеснул себе красного вина из бутылки без этикетки и расслабленным жестом предложил гостю выбирать напитки и закуску.

– Ты удивил меня, Жорж… – Дальберг сказал это таким безразличным тоном, как если бы произнёс «ты совсем не оригинален». – Не ожидал от тебя такой страсти к путешествиям по Европе, да ещё в компании с хорошенькой леди. Познакомишь?

«Обойдёшься», – хотел надерзить Григорий, но вместо этого ответил, стараясь придать голосу максимум удивления:

– Откуда такая осведомлённость, Петер? Ты начал интересоваться моей личной жизнью и следить за мной?

– Ну, может быть. Самую малость, – равнодушным голосом отозвался Дальберг. – С того памятного дня, когда твой глазастый напарник обнаружил незваных гостей в моих владениях, я несколько изменил собственное отношение к безопасности и предпринял некоторые меры для борьбы с неожиданностями.

– Ты чего-то или кого-то боишься? – поинтересовался Распутин, наполняя свой бокал из той же бутылки, что и хозяин дома.

– Все мы боимся чего-то или кого-то, – поморщился иезуит, – но в данном случае это была больше забота о твоей безопасности, ведь подвиги рождают не только славу, но и желание мстить. Я должен был убедиться, что за тобой по пятам никто не следует с этой целью.

– Ну прости, я не знал, что стал такой важной птицей, – съязвил Григорий, – и…

– Прощаю, – перебил его Дальберг. – Но раз мы всё-таки будем работать вместе, на будущее прошу тебя согласовывать свою активность и маршруты передвижения.

– Хорошо. – Распутин поставил бокал на столик. – Раз мы будем работать вместе, хотелось бы знать, что конкретно сегодня является главной опасностью и кто тот враг, что эту опасность генерирует?

– Резонно, – ответил Дальберг, также отставляя бокал и поднимаясь из кресла. – Сиди-сиди, мне полезно размять ноги.

Аристократ подошёл к камину, погладил старинную кладку, провёл рукой по мрамору отделочной плиты, будто решая, что конкретно он может сказать этому загадочному русскому. Делая вид, что любуется резными каминными накладками, Дальберг усиленно «складывал пазл». Пауза затянулась.

– Петер, – осторожно сказал Григорий, – я вижу, что ты устал и несколько раздражён. Может, стоит отложить наш разговор на некоторое время?

– Да, Жорж, я действительно слегка не в себе, – неожиданно скрипучим голосом ответил Дальберг, опершись на каминную полку. – Как бы тебе объяснить… Представь себя виноделом, потомком тех, кто столетиями выращивал лозу, выделывал из винограда тонкое вино, превращал его в драгоценный коньяк путём перегонок и многолетней выдержки в строго определённых условиях. Представь, что дело нескольких поколений почти закончено. Ты раскрываешь сосуд с этим божественным напитком и готовишься принять гостей, чтобы продемонстрировать им это волшебство. И вдруг, отвлёкшись на минуту на домашние дела, обнаруживаешь в своей гостиной дальнего родственника, не испорченного хорошими манерами. Этот enfant terrible разводит амброзию кока-колой, пробует и говорит: «Что-то льда не хватает». Вот что ты сам почувствуешь?

– Убить мало, – ответил Распутин максимально серьёзно, стараясь не захохотать, вспомнив совместные с Ежовым коньячные эксперименты в условиях летней жары на Балканах.

– Вот именно, Жорж! Мало! – Иезуит лязгнул зубами, будто состав – сцепками, и его глаза вспыхнули злым огнём. – Так вот сейчас на моих глазах англосаксы губят дело моё и многих поколений моих предков. Я всегда знал, что эта цивилизация беглых каторжников мелка и мелочна, как сдача в супермаркете, но не думал, что они настолько непроходимо тупы – до потери инстинкта самосохранения.

Дальберг нечаянно смахнул с каминной полки какую-то статуэтку. Жалобно звякнув, она ударилась о пол и развалилась на несколько частей, но он даже не заметил её падения, приковав свой взгляд к глазам Распутина.

– Давай сделаем так, Жорж, – медленно, с расстановкой, произнёс иезуит, – я сейчас буду говорить, а чьи уши услышат сказанное, будешь решать ты сам.

Распутин молча кивнул, прикидывая, кого ещё, кроме Ежова, может иметь в виду Дальберг.

Тот вернулся в кресло, сцепил руки в замок и начал размеренно вещать, как метроном, упершись взглядом в полки с книгами:

– Мне не стыдно признаться, что потомственная аристократия Европы столетиями работала против русского государства, иногда даже воевала с ним, но никто и никогда при этом не воевал против русских! Мы никогда не смешивали интересы сюзерена и вассалов, поэтому восхищались Пушкиным, плетя интриги против Николая Первого, зачитывались Толстым, подтачивая режим Александра Второго, дружили с Буниным и Рахманиновым, противодействуя Сталину. Мы всегда были врагами русского государства, но союзниками русских, как бы парадоксально это ни звучало.