Командир знал, что говорил. Мы долетели, и по дороге забрали со Святого Носа ещё и две резиновые лодки по сто пятьдесят кило каждая и двухсотлитровую бочку бензина. Елозили над площадкой, ловили «подушку», с трудом взлетели, но долетели. Вернее, нас довёз командир, но когда мы увидели сквозь кисейные облака неясные очертания земли, поняли, что вполне могли от чего-то отказаться и не перегружать вертушку. Не думаю, что нам повезло, просто командир наш тоже был романтиком и настоящим лётчиком! И ещё он был Государевым человеком, простите за пафос. Ведь недра в любой стране принадлежат Государству.

Делай, как можешь и как умеешь, на благо Ему, но не мешай другим делать больше и лучше!

Да, витал, витал дух Северов над нами и газующей автоколонной, перемешиваясь с выхлопом. Честно говоря, вот за такие моменты я люблю встречать и провожать самолеты полярной авиации… Чувствуешь себя по-прежнему одним из…

Неожиданно люди и грузовики зашевелились, откуда-то вынырнул Дима с осунувшимся лицом, и мы первыми подъехали к воротам. Ай да «суперкарго»!

Солдат с автоматом проверил пропуск, подсвечивая себе фонарём, и выдохнул морозным воздухом:

– Проезжай!

Как-то слишком быстро наша «газель» свернула с центрального проезда в темноту. Лучи фар прыгали вверх-вниз, иногда упираясь в чугунно нависшие небеса. Разбитая деревенская дорога шла по лесу, нас болтало, словно мы ехали по танковому полигону, в заднюю стенку кабины что-то с грохотом стучало. Боюсь, что это были телевизоры.

Цепляясь мостами за гребень, «газель» выползла на опушку к невероятно высокому глухому забору, наклонённому в нашу сторону.

Дима, как всегда, молчал, только тыкал пальцем водителю, куда ехать.

Наконец, в заборе возник неширокий пролом, танковая трасса – или тропа контрабандистов? – змеёй ныряла в него, а вслед за ней нырнули и мы.

И оказались на краю лётного поля. В тридцати метрах от пролома стоял наш пузатый и крылатый Дед Мороз, перевозчик праздничной закуски.

Дима сразу побежал в самолёт, и через несколько минут щиток под хвостом уехал вверх, аппарель с тихим жужжанием опустилась, в свете плафонов голливудским героем возник невозмутимый «суперкарго» и махнул рукой.

Машину подогнали к аппарели, и мы с водителем стали сгружать на неё ящики с коньяком и водкой.

Тем временем Дима начал лихорадочно вскрывать пол внутри фюзеляжа. Он складывал пайолы гармошкой и ставил их вдоль стенки, к иллюминаторам. Обнажились дырчатые шпангоуты, показались толстые жгуты разноцветных проводов, какие-то релюшки, пускатели, коммутаторы…

Потом Дима схватил первый ящик и опустил его между шпангоутами, потом ещё один, и ещё. Он перешагивал через металлические рёбра, высоко поднимая ноги. Ящики вставали точно в размер, и количество их на аппарели быстро убывало.

Чёрт возьми, вот триумф советского самолётостроения!

Мы подавали спиртное конвейером, и почти закончили это дело, когда я увидел толстую тётку в норковой шубе и бесформенной мохеровой шапке, в которую обычно подкладывают для формы ещё что-то, вроде старых колготок. На лице у неё было написано изумление, а позади стоял до верху нагруженный «зилок».

Я понял, что это – заказчик.

Который оплачивает рейс.

Который стоит как раз, как две малолитражки.

– Э-э… – сказала тётка. – Э!

В свете далёких прожекторов блеснули её золотые зубы.

Вот оно, родное! Северное! Узна-ал, узнал своих по зубам и мохеровому головному убору.

– Ты не знаешь, как его зовут?! – грозным голосом спросила она меня.

– По-моему, Дима, – ответил я, пытаясь выиграть время. Почти все ящики сидели уже по своим местам, как воробушки в гнёздышках. – Это же борт-оператор, – резонно добавил я.

– Э-эй! – заревела тётка, подняв вверх руку. – Может, хватит уже, оператор?!

Глухой Дима, не поднимая глаз, стал укладывать пайолы. Видимо, у него тут же обострились какие-то другие чувства, например, шестое, то есть «чую ж…». На аппарели осталось два ящика, которые Дима утащил куда-то вглубь салона.

Первый тайм мы выиграли.

Пока грузчики таскали мешки с мукой и сахаром, мы перекурили в сторонке. Кстати, мешок муки – 80 кг, сахара – 50.

Гружёные машины продолжали подъезжать. Прискакали две «газели», видимо, блатные с бритоголовыми водителями, пришла «термичка» заказчика, вернулся снова загруженный «зил». Покряхтывая под мешками, – время, время! – грузчики сновали в самолёт и обратно. Один ящик разбился, из него на снег высыпались ананасы с вечнозелёными хохолками. Как северные помидоры.

Все сидели по своим машинам или, как и мы, стояли, засыпаемые снегом, покуривали с мрачными лицами вдоль невероятного забора, который, похоже, выполнял ещё и снегозащитную функцию.

Погрузкой командовала Мохеровая Шапка и зорко следила за контрабандой. Дима размещал груз внутри самолёта и мелькал то тут, то там, но подойти к нему было невозможно, и не было никакой лазейки, чтоб засунуть внутрь что-либо из «нашего».

Вдруг он чёртом выскочил из темноты откуда-то позади нас и прошелестел своим механическим голосом, словно сквозь зубы его шипел сжатый воздух:

– Бери окорочка пошли со мной.

Я взял две коробки подмышки и непринужденно двинулся к самолёту. Дескать, гуляю я тут, несу авиационный инструмент или тару пустую выношу. Дима взял несколько коробок с мороженым.

Мы зашли на тёмную сторону фюзеляжа, куда не попадал свет прожекторов, и «суперкарго», подёргав среди заклёпок какие-то защёлки, открыл на гладкой металлической поверхности лючок. За ним оказалась довольно объёмная полость, в которую я, оглядываясь по сторонам, засунул две свои коробки, потом сходил ещё за двумя, и так далее. Дима открывал всё новые и новые лючки, куда уложился почти весь морозоустойчивый груз.

Один лючок оказался занятым, и Диме это очень не понравилось, он что-то прошипел и захлопнул его.

Потом мы подошли к гондоле, в которую прячется шасси. Там, среди гидравлических трубок и телескопических амортизаторов борт-оператор уверенным движением выдернул какую-то затычку и стал запихивать туда, в темноту, коробки с мороженым.

Господи, я представил, как Ты будешь стараться помочь экипажу в борьбе с неубирающимся шасси или, наоборот, постараешься выпустить его, и внутри у меня всё похолодело, словно я сам находился в этом лючке на высоте десяти тысяч метров.

– Слушай, Дим, а там ничего… это… не заклинит?

– Иди к машине как дам знак кидайте всё подряд никого не слушайте ничего там не заклинит.

Вот! Не заклинит и всё. Не может заклинить, потому что – проверено, потому что советское – самое надёжное.

– А сколько всего будет загрузки, сколько там этих помидоров-то?

Хотя я уже и сам примерно представлял, что вес аппарата приближается к критической массе.

«Суперкарго» долго шевелил во тьме своими отмороженными губами и пальцами, потом ответил:

– Около двенадцати главное взлететь всё будет в порядке.

И я вернулся к машине, а Дима ещё несколько раз уходил к оседающему гиганту с сумками и кульками, как в ночную разведку за линию фронта.

Мохеровой Шапки видно не было, – наверное, загрузила своё и уехала оформлять документы. Тут уж «Газели» облепили самолёт, как гиены загнанную антилопу, какие-то люди таскали мешки и коробки в салон, уже до верху набитый грузом, обтянутым сеткой. Как ни странно, для всего находилось место!

По толпе провожающих прошёлся лёгкий шепоток: «Экипаж приехал!!!».

Теперь-то, подумал я, всё должно как-то упорядочиться, нельзя же так грузить воздушное судно, у которого впереди пять тысяч километров возбуждённой тропосферы. Как же крен и дифферент, дорогие мои?!

Одна из «газелей», недовольно урча, отползла в сторону, уступив место более сильному противнику.

С экипажем пришло две машины: «газель» и «волга», обе на прогнутых рессорах. Командир, второй пилот, штурман, радист, борт-инженер. И ещё один, которого все называли по имени-отчеству.

Я тоже знал его. Это был так называемый пилот-наставник, двадцать лет бороздивший небо Арктики вдоль и поперёк, снизу вверх и сверху вниз, и по диагонали, и по окружности. Много-много лётных часов. Буквально на износ, по-северному.

Ас.

Высокий, спокойный, уверенный в себе человек с сединою на висках. Поверх форменного кителя – гражданская поношенная куртка, и на голове барашковая шапка с козырьком, чтоб солнце не слепило.

Тихо и неторопливо, по нескольку раз на дню, в течение недели, пока заказчик собирал по продовольственным базам загрузку, он ходил на местный рынок с клетчатой сумкой на колесиках и возил.

Что возил?

Да не важно, что! Заслужил, и всё!

Кап-кап, – привёз.

Привёз, – кап-кап.

Таких асов в эскадрильи было несколько человек, и каждый из них имел право раз в месяц куда-нибудь слетать. Поучить, понаставлять молодёжь. Может быть, даже провести какие-то учения, на земле или прямо в полёте. Помочь принять решение в экстремальной ситуации, или даже создать её, чтоб потом – помочь.

Экипаж тоже чувствовал себя спокойно, уверенно, – молодёжь быстренько закидала свои полторы тонны и пошла готовиться к взлёту. А вот блатные как-то излишне суетились, долго искали укромные уголки, куда бы что сунуть, от глаз спрятать. Они же не специалисты, как «суперкарго». А сразу, вот так, на бегу, этому не научишься.

Возились, короче.

– Коля, – спокойно сказал пилот-наставник, – пойди движки включи. Может, побыстрей дело-то пойдёт.

Коля, второй, пошёл и включил. Принял наставление к действию.

Все, конечно, тут же забегали, кричат что-то друг другу, руками машут, но ничего не слышат, – двигатели-то ревут-свистят, ветер ураганный дует из турбин.

Поднялась полярная позёмка.

Отовсюду, из темноты, от машин, согнутые фигуры потащили уже всё подряд, как Дима и говорил. Мы тоже не зеваем, тащим прямо на аппарель. Но ставим немного как бы сбоку, скромно осторожно. Телевизоры с видиками вообще на снег поставили, мол, не наши, но если что – обратно заберём, до следующего рейса.

А чуть в отдалении, под крылом, стоит такая маленькая сумочка болоньевая, и в ней ящичек. Ящичек стоит, а сумочка вокруг него бьётся, вот-вот улетит, разорвётся в клочки. Но не улетает, – ящичек не даёт. Думаю, в нём килограммов двадцать-то было!

Восемь блатных пассажиров сидят на ящиках внутри перед аппарелью и тихо смотрят на остающихся, с жалостью, похоже: вам-то не повезло, вас-то не взяли, вы, значит, остаётесь, а мы уже там, за чертой, почти в небесах.

Откуда-то сверху, с груза, сваливается борт-оператор Дима и торжественно подползает к пульту и включает аппарель на подъём.

Жужжание есть, а подъёма нет.

Ещё раз.

Подъёма нет, а жужжание такое, как будто батарейки кончились. У-у-у… И тишина.

Вокруг ревёт, снег летит, все стоят, не знают, что делать.

И тут, перекрывая всю эту свистопляску, раздаётся зычный командный голос пилота-наставника:

– А ну, парни, взялись!!!

И все, кто был, мешая друг другу, ухватились за эту чёртову аппарель, уставленную, как на вокзале, вещами, и дружно воткнули её на место.

Клац!

Дрын-нь. Сорвалась с крючков!

А ну, ещё!!!

Клац!

Дрын-нь…

А ну!!!

Клац!

Дрын-нь…

Устали! Положили!

Дима сверху помогал, сидя на этой самой аппарели, делал зверски озабоченное лицо. Когда опускали, быстро убрался.

Пилот-наставник немного подождал и снова:

– А ну, так тя!!!

Клац!

Повисела немного. Дрын-нь…

Димина голова снова в прорези появилась, и он, глядя куда-то в толпу под хвостом, прошептал кому-то одними губами – всё равно не слышно ничего, но все поняли:

– Топор неси.

– А где он?! – прошелестело снизу.

– В туалете.

Этот кто-то шустро побежал в туалет, и через минуту Дима уже ловил хороший такой тяжёленький плотницкий топор.

Тут же сверху раздалось: – Бам-м! Бам-м!

По стратегическому металлу! По крючку этому, мля! Ненавистному.

У борт-оператора лицо было, как у Чарли Чаплина, когда он сам с собой из-за занавески дрался. И даже по лицу себя бил. У оператора лицо было даже более осмысленное, чем у Чарли. Ведь бил он наотмашь топором. По маленькому такому крючочку.

Хе-хе, повисло!

Повисело.

Дрын-нь…

Клац! Бам-м! Бам-м! Дрын-нь…

Клац! Бам-м! Бам-м! Дрын-нь…

Музыка, едрёнть! Сюита «Полёт валькирии»!

– О-пус-кай! – это, конечно же, пилот-наставник. На то он и наставник, и пилот, чтоб всегда вовремя найти единственно правильное решение!

Аплодисменты.

Наставник сам забрался на проклятую аппарель, внимательно осмотрел щель между нею и корпусом, и… и вынул оттуда расплющенную такую болоньевую сумочку. Может быть, ту самую, тут я душой кривить не буду. Но – расплющенную!