Глава 4: «МОКРОЕ И СУХОЕ»

Уйдя из кухни, Вова сидит в своей комнате и раздраженно курит: достало его уже это всё! Как придурки, повторяют одно и то же в пятисотый раз! И хоть бы что. Сдохнуть можно!

И с этим Сократом – ну сколько можно? «Дубль пятидесятый», – приходят ему на ум слова матери. Вова усмехается: куда там! Пятидесятый… Как бы не так. Скорее уж, сто пятидесятый. Нет, тысяча первый.

«Я ем, чтобы жить»! – тоже мне, мудрец. Философ хренов. И не важно, сидел он в бочке или нет – он вполне мог бы: они все задвинутые, на голову больные. Как там Сашка говорил? «Сократ был болтун и человек никчемный. Жена, Ксантиппа, пилила его с утра до ночи. – За что? – спросил тогда Вова. – А за то, – ответил брат, – что он не делал ни хрена, только языком молол. Напьется дрянного древнегреческого вина, его развезет, он и трендит. – А почему „дрянного“? – спросил Вова брата, смеясь. – А потому, – ответил Саша, – что не умели тогда делать приличное – так – плохонькая кислятинка. Да и это, с позволения сказать, „вино“ еще и водой разводили в пропорции два к одному. Что там пить? Но им хватало…»

Вспоминая этот диалог недельной давности, Вова смеется. Да уж, у Сашки язык подвешен – дай Боже, он как скажет… Да и знает он до фига и больше. Еще бы! С такой памятью. Его папаня тоже достал со своим Сократом и его тоже в дворники определил. Так Сашка ему такое выдал – и про Сократа, и про Платона, и про всю их честную компанию. У бати наконец-то натурально челюсть отвалилась.

Вова вспомнил теперь и этот короткий разговор, который произошел в его присутствии буквально два дня тому назад. Папенька Сашке про этого… Диогена: мол, в бочке жил, довольствовался малым, и всё такое. А Сашка ему: – Во-первых, не в бочке – откуда в древней Элладе бочки? От соленых огурцов, что ли? – Так везде пишут. – Дураки пишут. – Ну конечно! Ты же самый умный! – А Сашка: – Выходит так. (Не дает себя с какашкой смешать!). И спокойненько так продолжает: – Так вот. Он сидел не в бочке, а в пифосе – треснувшем и потому никуда не годном. – Пифосе? Это еще что такое? – В энциклопедии посмотри. А во-вторых, он там не жил, а только спал, да и то летом. Он, конечно, был идиотом, но не совсем же…»

Вспоминая эту перепалку, Вова смеется. В этот момент начинает открываться дверь. Какого черта?! – думает Вова. – Имею я право побыть в своей комнате один?! Он сильно раздражен.

Входит Сережа. Вова сразу смягчается. Ну, Серега… Это – другой разговор.

– Привет, Никодим, – говорит, улыбаясь, Вова.

– А почему Никодим? – спрашивает Сережа.

– Ну, Онуфрий. Или нет, Пафнутий.

Сережа смеется.

– Какие смешные имена! – говорит он. – А ты еще знаешь?

Вова затягивается, смотрит на брата прищурившись, доброжелательно-снисходительно

– Ну, Порфирий. Еще Прохор.

– А еще? – смеется Сережа.

– Деда спроси. Он их все знает. Он же латынь учил.

– Дед говорит, что имена в основном греческие.

– Может, и греческие. Да хоть китайские.

– А китайские какие? – дурачится брат.

Вова делает придурочное лицо, имитирует «китайца».

– Вань Юша Ли Си Цын, – произносит он.

– А японские? – Сережа хохочет, глядя на старшего брата: все-таки, у него здорово получается!

– Сикока Сикока, – Вова кивает головой, как китайский болванчик.

– А почему этими именами никого не называют?

– Какими?

– Ну, Пафнутий?

– А ты бы хотел, чтобы тебя так звали?

– Ой, нет! Они дурацкие какие-то.

– Это точно, Пафнутий, – ухмыляется Вова.

Сережа смеется, а потом спрашивает серьезно:

– А это правда, что это ты хотел, чтобы меня назвали Сережей?

– Мать рассказала?

– Ты правильно сделал, – уклоняется Сережа от прямого ответа.

Вова ничего на это не говорит, но видно, что он доволен.

Про то, как Сереже имя выбирали, имеется настоящая семейная сага.

«Жили-были Родители, и было у них два сына, Вова и Саша. Но вот, через девять лет пожелала мать еще… нет, не угадали! Не сыночка. А доченьку. Как хотелось, так и сталось: понесла она дитятко. И в положенное время разрешилась она от бремени. Да вот только…

Дитятко-то родилось такое, что… Господи, помилуй! Волосатое, страшное. На чертенка похожее. Да-да, в самом деле! С густой и жесткой черной шевелюрой. А хуже всего то, что между ног у него… Одним словом, не получилась доченька. А получился очередной… Мужик получился – вот кто! Поднесли это чудо-юдо к Матери и показали ей. Увидела она и заплакала…

Это часть первая. А вот часть вторая:

Пригорюнилась Мать. А Отец – то – тот наоборот: возрадовался и возликовал. Аж в пляс пустился! – Так, – говорит он Матери, – тебе и надо! А то… Захотела, понимаешь… Мужу свому суженому вопреки. Вот и получила… мужика!

«Хорошо! – думает Отец – еще один мужик в доме». Мужики – они все такие! Басурмане, что сказать! Увидал Отец чудо-юдо, что ему жена родила, и возвеселилось сердце его. Також и приятеля его, которого он с собой в родильные палаты захватил. Вместе они бражничали, вместе и приехали. И приятель тот – знатный и зело известный скоморох – как увидел то чудо-юдо волосатое, тож возрадовался и, показывая на него, говорит: «Ёжик!» Так и называл его с тех пор – «ёжиком». Тут оба зароготали и сей же час на радостях поехали в кружало и налились там браги хмельной по самое по некуда…

Но есть еще и часть третья: известное дело – Бог троицу любит.

Стало быть, Мать поплакала-поплакала, да и видит: делать нечего, придется третьего оглоеда растить. Отец тож, проспался от пирушки, опохмелился, как положено, и стали они решать, как чудо-юдо назвать. «Ёжик» – это хорошо, да ЗАГС не велит, а он барин суровый. И стали они судить, да рядить. Отец предлагает назвать чадо Димой, а Мать – ни в какую! Ей «Юра» дюже нравится. Так мало и того: сыночку их старшому Вове и вовсе какой-то там «Сережа» по душе. Никак к согласию не придут! И тут осенило их Провидение: – А давайте, – говорит сыночек Вова, – вот как сделаем: пускай Ёжик сам выберет себе имя! – Это как же? – удивились Отец и Мать. А вот как! – отвечает им Вова и объясняет, чего делать надобно.

И вот, написали они на трех бумажках три имени: Дима, Юра и Сережа, скатали эти бумажки в шарики, так что не поймешь, где какая, и чаду неразумному подсунули. А чадо, бессмысленно, как это водится у новорожденных, тыкая руками туда-сюда, ррраз! – и прихватило одну из бумажек и к себе ее потянуло. Они эту бумажку у чада отобрали, развернули честь по чести и прочли. А стояло там имя «Сережа» (имя – сразу скажем – для чуда-юда самое подходящее).»

Так и выбрал себе Сережа свое имя сам.

Вова это вспоминает, и у него на сердце тепло. На хорошем имени для брата настоял, хоть и был Вова тогда сам еще совсем мальчишкой.

– А что эти там? – спрашивает он Сережу, благодушно глядя на него.

– В кухне?

– Ну… Сидят?

– Сидят. Про Соньку говорят. Еще про какую-то Адусю. Еще про местком и про обсуждение на кафедре.

– Ну-ну, – Вовой овладевает неудержимая ирония. – Про искусство, значит. Про духовное. Культуру несут – не расплескать бы по дороге. Жрецы искусства.

– А почему жрецы? – спрашивает Сережа.

– Потому что жрут много.

– Много чего?

– Водки.

– Но ведь водка жидкая, – удивляется Сережа. – Разве ее можно жрать?

Он неприятно поражен: у взрослых столько путаницы! Раньше Сережа думал, что у взрослых – порядок, всё на своих местах, а оказывается… У них столько странного, как это правильно сказать? – Да – нелогичного. «Жрут водку» – это как?

– Так что, – вновь спрашивает Сережа брата, – водку можно жрать?

Вова затягивается в последний раз, давит окурок в пепельнице.

– Можно, – отвечает он. – Но лучше поменьше.

– Странно как-то получается, – рассуждает Сережа, – водка жидкая, но ее можно жрать. А вино тоже жидкое, но его почему-то называют сухим.

Вова усмехается.

– Один мой приятель в школе, – продолжает Сережа, – говорит, что оно в таблетках, как «сухое горючее», которым бабушка кур опаливает. А я говорю: чушь! Оно тоже жидкое, только называется сухим. А он мне: ну ты дурной! Кто же мокрое сухим назовет?

Вова смеется. Сережа немножко обижается.

– Вот тебе смешно, – говорит он, – а я почувствовал себя, как дурак.

– Ты не дурак, – успокаивает его старший брат. – А вино называют сухим, потому что…

Сережа ждет. Что же ему сказать? Вова и сам не вполне понимает, почему так говорят: «сухое вино». Действительно, чушь какая-то получается…

– Потому что после него сушит во рту, – находится он. – Усекаешь?

Сережа кивает. Похоже, это объяснение его удовлетворило. Но тут же он «выстреливает» новый вопрос:

– А правду отец говорит, что всю водку из одной бочки наливают?

– А ты его спроси, – весело отвечает Вова. – Он «шпециалист».

– Ты так смешно говоришь, потому что он на самом деле не специалист?

Вова улыбается: сообразителен брат.

– Умный, да? – говорит он. – Эдьюкейтид.

– Это по-английски? Что это значит?

– По-английски, – подтверждает Вова. – Это значит «образованный».

– Нет, – серьезно заявляет Сережа, – я еще не очень образованный.

Вова сдерживает смех.

– А расскажи что-нибудь про артистов, – просит Сережа.

Вова задумывается, но не надолго.

– Короче, – начинает он, – играют спектакль. А там по сюжету – дуэль.

– На шпагах? – уточняет Сережа. – Как мушкетеры?

– Нет, на пистолетах. Ну, и один другого должен пристрелить. Тот, конечно, должен упасть. А звук выстрела должен сделать специальный мужик за сценой. Звуковые эффекты называется. Ну, короче, стреляются они. А тот мужик за сценой набрался и где-то дрыхнет.

– И что дальше? – спрашивает Сережа – он уже увлекся.

– Ну, стреляет этот с пистолетом, – продолжает Вова, – курок нажимает, а звука нет. Он еще раз нажимает – ноль эффект. Что делать? А это ж спектакль идет, зрители ждут, сейчас поймут, что что-то не так, а спектакль сорвать нельзя.

– Почему нельзя?

– А так. Нельзя, и все. Работа такая. Хоть ляснись, а играть надо.

– И что они сделали?

– Ну, этот, который должен стрелять, – от отчаяния, от злости совсем рассвирепел. Тут бы что-то сымпровизировать, а ему ничего в голову не лезет.

– А сымпровизировать – это как?

– Ну, – объясняет Вова, – на ходу что-нибудь лепить, из головы, всё равно что, но чтобы натурально получалось. Главное, чтобы партнер не растерялся, подыграл. Артисты так часто делают, друг друга подкалывают. Ну вот. А у того ни фига в голову не приходит. Ну, он совсем озверел, и от бессилия как даст другому «дуэлянту» под жопу ногой!

Сережа смеется.

– А что тот? – спрашивает он.

Вова встает со стула и, продолжая рассказ, показывает всё жестами и мимикой. Играет.

– А тот не растерялся, – отвечает он. – За задницу руками схватился и воскликнул: «О Боже! Его ступня отравлена!» И – брык на пол.

– А зрители? – спрашивает Сережа сквозь хохот.

– А что зрители? Аплодируют.

– И артисты так часто делают? – спрашивает Сережа с сомнением. – Это ж прямо как в цирке.

– Ну а что? – произносит Вова меланхолично. – Обычное дело. Гляжу – артист. Подхожу ближе – клоун!

– А когда Кашпур вот так делает, – спрашивает Сережа, надувая щеки, как жаба – пытаясь сымитировать Кашпура, – это он импровизирует?

Вместо ответа Вова изображает Кашпура очень смешно – утрированно, но похоже.

Сережа опять смеется, просто заливается, но повторяет вопрос:

– Так он импровизирует?