Ясный зимний день, легкий морозец. Снег искрится на солнце тысячами мелких искорок – словно кто-то рассыпал неисчислимое множество крохотных осколков стекла, так что глазам больно.
Дед и Сережа гуляют. На Деде зимняя шапка- «пирожок», на носу – очки. Из-за пазухи виднеется белая головка «чекушки», засунутой во внутренний карман старого заношенного пальто с меховым воротником, давно «полысевшим» и потерявшим вид. Это пальто он привез еще из Самары. Тьфу ты! Из Куйбышева. Дед вздохнул: как давно он уже не был дома! И побывает ли еще? Это под большим вопросом – здоровье что-то в последнее время стало сдавать.
Сын приходского священника из села Кременки Симбирской губернии, он в свое время учился в духовной семинарии, собираясь пойти по стопам отца – и почти закончил ее. Но тут – 1917 год, большевики… Э-эх, да что говорить! Семинарию закрыли. Дед хотел было поступить в университет – на любимую математику, но он был сыном священника – как там? «Чуждое социальное происхождение» – надо же как завернули! Так и пришлось поступить на курсы бухгалтеров. Бухгалтеры – они всем нужны. -Что-то меня потянуло на воспоминания – расклеиваюсь я, – думает он и усмехается. – Чай, не мемуары писать…
– Дед, а что такое «сутырь»? – неожиданно спрашивает Сережа.
Ну и вопросы он всегда задает! Но настроение сразу поднимается – Дед улыбается, ему становится смешно, и он смеется сиплым прокуренным хохотком.
– А ты где это слыхал-то?
– Это ты говорил: Мария, ты мне сутырь сделай!
– А она чего?
– Кто?
– Мария, – Дед спохватывается: – Тьфу ты! Бабка твоя!
– Она сказала: «Да ну тя, дурень старый! Кто ж его будет есть? Разве ты с Ильей? Нормальны люди такое не едят». Почему она так сказала? Вы что, ненормальные?
Дед смущен, чтобы выиграть время для ответа, закуривает «Беломорину». Молчит. Да и что тут ответишь? Ох Мария! И что за человек? Она не всегда была такая. Или всегда? Да нет, она была лучше. Это от старости, от нездоровья. Сердце у Марии начало серьезно барахлить… Вот в чем дело, – верный себе, Дед старается не думать ни о ком плохо. Но что парню-то сказать?
– Так почему она так говорит? – Сережа упрямо повторяет вопрос.
– Вот и всегда он так, – думает Дед. – Любознательный, – так Дед это трактует.
Родители же считают, что он занудный – ни за что не откажется от вопроса, будет повторять его до бесконечности, пока не добьется хоть какого-то ответа. Не понимает, что раз не отвечают, значит, надо отстать. Или делает вид, что не понимает.
Но сам Сережа это занудством не считает. Он резонно полагает, что если знаешь ответ на вопрос, то и ответь. Если не уверен, то скажи, что не уверен – и ответь неуверенно. А если не знаешь, тогда так и скажи – «не знаю». А так – ни то, ни сё – это неправильно! Вот Дед лучше – он всегда старается ответить.
Дед прерывает, наконец, свое молчание – надо же что-то отвечать!
– Да мало ли чего она болтат? – говорит он. – Ты ее больно-то не слушай. Шутит она так.
– По-моему, она не шутила. Она вообще всегда говорит серьезно.
– Дурь всяку тоже можно говорить серьезно. Язык-то без костей, прости Господи!
– А у других есть кости в языке?
– У других есть, только у нее нету.
Дед смеется.
Сережа смотрит на него недоверчиво, о чем-то думает.
– А все-таки, что такое «сутырь»? – упрямо возвращается он к первоначальному вопросу.
– Ну, это когда все подряд в миску побросать, а потом перемешать, – Дед делает руками вращательные движения, «перемешивает».
– А что «все подряд»?
– Ну, чего под руку попадется.
– Это салат?
Ну вот еще! Салат… Дед смущен – как это объяснить?
– Да нет, не салат, – отвечает он. – Это вроде как…
Он задумывается.
– И это едят ненормальные? – задает Сережа следующий вопрос – просто спрашивающая машинка! Ну что на это можно ответить..?
– Санкта симплицитас! – вырывается у Деда.
– Это по-латыни, да? Что это значит?
Ох и сообразителен внук! Дед одобрительно гладит его по голове, на которую надета зимняя меховая шапка с завязанными «ушами».
– По-латыни, – подтверждает он. – Умный ты, Сережка. Языки учить будешь. Это значит «святая простота».
– Это ты про меня?
Дед улыбается и вновь гладит внука по голове.
– А Мария? – опять спрашивает Сережа.
– Ну кака она тебе Мария? – смеется Дед. – Бабка она твоя. Это мне она Мария.
– А бабка? Она тоже «санкта симплицитас»?
Ох, ну и вопрос!
– Давай лучше о чем другом спроси.
О другом? Ну хорошо… Сережа думает. А, ну да!
– А что такое «гутта кават лапидем»? – спрашивает он.
– Ну и память у тебя!
– Да ты же все время это повторяешь. И в школе в гардеробе, когда меня забирал, тоже это говорил. На тебя еще все так странно посмотрели.
О да! Можно себе представить. Таких слов школьный гардероб тысяча девятьсот семидесятых наверняка еще не слыхал…
– Gutta cavat lapidem – это по-латыни, – объясняет Дед. – «Вода камень точит». А полностью так: «Вода камень точит не силой, но частым падением». Это значит: понемножку, понемножку, не силой, но упорством всего можно добиться, и даже камень источить.
– А какой еще язык ты знаешь?
– Еще греческий.
– А ты где их учил? Разве их в школе учат?
– Я учил в духовной семинарии.
– А где есть духовные семинарии?
– Теперь уже почти нигде…, – вздыхает Дед.
И решительно договаривает:
– Да ладно об этом!
В самом деле, сколько их еще осталось? Наверняка кот наплакал…
Но Сережа вновь отвлекает его от грустных мыслей, задав очередной вопрос:
– А что такое «смасть вселенская»? – спрашивает он.
– Все-то ты запоминаешь! – хохочет Дед.
Он проводит Сереже пятерней по лицу и по носу снизу вверх, растрепав при этом волосы.
– А вот это – «смасть всеобщая»! – добавляет он и проводит рукой теперь уже сверху вниз.
Оба смеются. Затем Сережа замолкает на какое-то время и, глядя на Деда, задумчиво замечает:
– А, по-моему, вы с Ильей вроде нормальные.
Дед, который в этот момент делал затяжку, поперхнувшись папиросой, начинает кашлять.
– Дед много курит, и поэтому он так кашляет, – думает Сережа.
И тут он решается, наконец, задать вопрос, который ужасно интересует его и который давно не дает ему покоя:
– Дед, – спрашивает он, – а как ты зенки наливаешь?
Ну что ты тут будешь делать? Снова – кухня. Так уж выходит, что именно здесь концентрируется все главное, основное, что происходит в доме. Именно вокруг кухни вращается жизнь семьи, тут протекает общение, разворачиваются дискуссии и скандалы. Тут, можно сказать, веет скромным обаянием советской интеллигенции…
Вот и сегодня, хотя в квартире места полно, все набились в кухню. Отец со своим другом и коллегой Анатолием Кашпуром далают квашеную капусту: шинкуют, солят, закладывают в большую кастрюлю килограммов на десять.
И радио тут как тут: сладким, как патока, голосом оно сообщает, что «для нашых дарагiх радыёслухачоӯ мы пачынаем канцэрт по заяӯках»3. Этот саундтрек сопровождает всё, что делается в доме.
Под это звуковое сопровождение разворачивается действие. Мизансцена такова: Бабка дожаривает беляши, ставит на стол. Все при деле – кончив шинковать, Отец выставляет на стол водку – как же без нее! Мать расставляет тарелки и раскладывает по ним соленые огурцы. Зовут Деда («Без Борис Сергеича? Как можно?») Заглядывает на кухню Вова – один из немногих обитателей этой квартиры, кто на кухню не частит – по большей части, когда бывает дома, он проводит время в своей комнате, благо она у него есть (мечта младших братьев). Все рассаживаются за столом на своих излюбленных и ставших уже традиционными местах. Предстоит… как бы это сказать покультурнее?
…А зачем покультурнее? Предстоит попойка, поддача – называйте, как хотите. Все равно, даже если это мероприятие назвать торжественным приемом или дискуссионным клубом, характер его от этого не изменится. Еще один не слишком частый гость кухни – Саша – называет это «ансамблем песни и пьянки при Госцирке». Кстати, хотя Саши и нет среди присутствующих, это вовсе не означает, что у него отсутутвует интерес к подобным посиделкам. Правда, он обычно для этого выбирает другую компанию…
А пока что за большим круглым столом – пятеро: Отец, Мать, Дед, Вова и Кашпур (он тут – свой человек). Повод? Не все ли равно? Разве бывало когда-нибудь, чтоб за этим дело стало? Квашение капусты – отличный повод, ничем не хуже любого другого. Как говорится, была бы причина, а уж повод найдется всегда. Не зря же трудились, старались – 10 кг капусты нашинковать – это вам не фиги воробьям показывать! Шинковали усердно, морально готовились к застолью, предвкушали. И вот, наконец-то! Чичас!
Анатолий Кашпур работает вместе с Отцом. Он – актер и преподаватель сценической речи, давний друг семьи. Выглядит он очень колоритно: в полосатой рубашке, с красной физиономией и огромным животом, он периодически сжимает губы и надувает щеки – такая у него манера. Лицо его излучает полное удовлетворение. Толя – еще и бывший однокурсник Матери по Театральному институту, и кто бы поверил сейчас, глядя на него, что когда-то – в начале пятидесятых – он был тоненьким и изящным, и они с Ириной были лучшими танцорами на курсе и всегда танцевали в первой паре?
Дед, как всегда, в углу, тихонько покуривает. Бабка хлопочет вокруг стола. На столе, на почетном месте – в самом центре – высится горка беляшей и стоит водка. Это и есть главные участники представления: с водкой всё ясно, а беляши… Это – фирменное блюдо Бабки, им славится этот дом.
– Марь Степанна, ваши беляши – это произведение искусства! – масляным голосом заявляет Кашпур, откусывая беляш.
Бабка отмахивается – но не так, как обычно, словно отталкивая кого-то от себя – нет! Она явно польщена и довольна похвалой, хоть и слышит ее не впервые. Она, в общем-то, уже привыкла к комплиментам в адрес своей выпечки, особенно беляшей… Но ведь это всегда приятно, тем более что Толя нашел такие хорошие слова: «произведение искусства». Правильно! Не только этот профессор кислых щей занимается тут искусством – искусство, оно разное бывает. И Бабка отмахивается не без кокетства – «ну что ты, ей-богу?»
– Да како там искусство! – скромно возражает она. – Тесто замесила, мясо прокрутила, слепила да пожарила. И всех дел-то!
– Ну, прямо так вот все просто! Это уметь надо! Что ж это у других-то не вкусные получаются?
– У кого не получатся-то? – сразу заинтересовалась Бабка.
– Ну,… – отвечает Кашпур расплывчато. – Вот вы когда-нибудь беляши из кулинарии ели?
– Да какие ж это беляши? – Бабка приходит в ужас. – Комки какие-то! На них и смотреть-то страшно!
– Во сне увидишь, не проснешься, – вставляет Мать.
– А ты чего, во сне беляши видала? Ох, не к добру это!
– Ну, такие беляши – это точно не к добру. Ими и отравиться можно.
– И травятся! – подхватывает Кашпур. – Вот тут недавно Юра…
– Толя, ну не за столом же! – удерживает бывшего сокурсника Мать.
Но Бабка по-прежнему напугана: она убеждена – такие сны добром не кончаются.
– Мам, я пошутила, – успокаивает ее дочь. – Ничего я во сне не видела.
– А я жру зельц из забегаловки, – вступает Отец. – И ни хрена! Я вообще могу гвозди жрать! И действительно однажды гвоздь попал.
– Где? – подыгрывает Кашпур, хотя уже знает продолжение: его все уже знают.
– В зельце.
Мать затягивается «беломориной» и возводит глаза к потолку, а затем, изображая руками киношную «хлопушку», щелкает и громко возглашает:
– Дубль пятидесятый! Прогнали всю сцену еще раз!
Вова раздраженно отворачивается и начинает грызть ноготь. Игнорируя всё это, Отец продолжает:
– Захожу в забегаловку.
– Ну, а куда еще? – комментирует жена. – Ясно, не в филармонию…
Отец раздраженно вскидывается:
– Я, между прочим, в Консерватории на вокале два года занимался! Я классическую оперу, как свои пять пальцев знаю.
В свое время он действительно учился в консерватории – где он только не учился! В то время, в конце сороковых, он был молодым и жадным до знаний, жадным до жизни. Он, в общем-то, и сейчас такой. Но тогда…
Ему всё хотелось перепробовать, охватить. Человек талантливый и неуемный, с богатым и еще нерастраченным творческим темпераментом, он занимался одновременно с Театральным институтом еще на отделении вокала в Консерватории и на журфаке в Университете.
А до этого, в конце войны, он, еще семнадцатилетним, успел поучиться в Мореходном училище в Одессе. И кто знает, что было бы с ним дальше, если б он тогда не увидел спектакль Вахтанговского театра «Сирано де Бержерак» с Михаилом Астанговым в заглавной роли? Но он его увидел – и круто поменял свои планы…
– У меня, к твоему сведению, голос певческий, – продолжает он. – Я романсы исполнял.
– Конечно. После пятой стопки, – Мать утрированно соглашается, кивая головой. – Заодно и глотку прополоскать, чтоб голос не пропал.
Отец наливается краской.
– Так что гвоздь? – Кашпур уводит разговор из опасной точки.
– Нормальный гвоздь, – отвечает Отец. – Здоровенный. Прямо в зельце. Я откусил – смотрю – торчит. Это же чудо, что я его не проглотил. Он же мне все кишки пропорол бы!
– Так ты же говорил, что можешь гвозди жрать, – не сдерживается Вова. – Какие проблемы?
Отец сел в лужу – так? Нет, это вы так думаете. А на самом деле…
Его апломб непрошибаем – он в таких случаях действует согласно мнению, что лучшая оборона – это нападение.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – переходя в атаку, отвечает он сыну. – Это метафора, троп. Но ты же таких слов, наверное, не знаешь! Все пластинки слушаешь и футбол по «ящику» смотришь. А надо вот это вот набивать! – он стучит себя ладонью по лбу – Башку!
– Ну, конечно! Набил башку фигней, а брюхо гвоздями – глядь, интеллигент! А я кандидат в дворники.
– А ты и есть кандидат в дворники! – говорит он заученно, словно совершенно позабыв о том, что сын уже закончил институт и играет в театре. – Еще Сократ сказал: «Я не живу для того, чтобы есть, а ем для того, чтобы жить».
– Да черт с ним, с Сократом твоим! Сидел, как придурок, в бочке и трендел!
– Вообще-то, это не Сократ в бочке сидел, а Диоген, – миролюбиво уточняет Дед.
– Да один хрен!
– А еще, – спокойно продолжает Дед, – он ходил днем с фонарем, а когда его спрашивали, что он делает, отвечал: «Гоминем кверо» – Ищу человека.
– Я же говорю – придурок! – фыркает Вова.
Обращаясь как бы ко всем, но глядя при этом на мужа, Мать резко говорит:
– Смените пластинку!
– Марь Степанна, – выполняя полученную инструкцию, Кашпур обращается к Бабке, – а сколько вы соли в беляши кладете?
Бабка растеряна. Этого вопроса она никак не ожидала. А в самом деле, сколько она дает соли?
– Да не знаю… – говорит она. – Как рука возьмет.
– Как это точно! «Как рука возьмет»! Вот что значит мастер! Настоящие беляши по рецепту не приготовишь.
Вова, с видом человека, сытого по горло, встает из-за стола и уходит.
– Вот беда-то! – думает Бабка, – совсем он ничего и не поел почти! Пристал к нему этот…
Она предпринимает слабую попытку:
– Вовочка, еще поешь, – удрученно произносит она.
Но «Вовочка» уже в коридоре – ему это всё уже…
– Ну, вздрогнем! – произносит Отец не без наигрыша и поднимает стопку. – За капусту!
Кашпур повторяет его действие и добавляет:
– И за ваши чудесные беляши, Марь Степанна!
Все, кроме Бабки, выпивают.
Она не пьет: не то что водку! Об этом и речи нет! Даже вино, – за исключением кагора по церковным праздникам. Она не то чтобы сильно богомольная, но как же иначе? Чай не День Конституции отмечать!
– Ух, ты – сказали рабята! – в очередной раз выкрикивает Отец.
Бабка презрительно подпирает подбородок рукой: кому чего, а этот знай свое…
– Чай, работы-то много, Илья? – решает Дед поддержать разговор – он зятя уважает, и тот к нему относится так же: как сказали бы в 21 веке, с респектом.
– Как всегда, Борис Сергеич, то есть, я должен быть в нескольких местах одновременно. Я уже и так, и эдак изгаляюсь, чтобы как-то успевать.
– Да уж, это надо уметь – успеть всюду одновременно! – иронически замечает жена. – Прямо уникум! Расщепляешься, или как? Поделись секретом.
– Этот твой юморок совершенно неуместен! Я с утра до вечера ишачу. А завтра еще и поминки.
– Аскольда? Ты идешь? Без тебя никак нельзя?
– Ты же понимаешь, я просто не могу не пойти!
Мать молча курит, она недовольна. Ее сердце плачет: ей хочется хоть немного внимания. Хочется побыть с ним наедине, а он вечно занят, в голове у него всегда работа. На студентов, на коллег и на собутыльников ему времени хватает, а на нее уже ничего не остается. Она уже и не помнит, когда они в последний раз нормально поговорили, пообщались: только пикируются. Или играют роль отца с матерью. За делами, за «текучкой» потеряли друг друга…
– Это что ж, он в самом деле Аскольд? – вновь подает реплику Дед. – Прямо по паспорту?
– Да, Борис Сергеич. Имя, конечно, с претензией, но что уж теперь…
– Имя —то языческое. В святцах его отродясь не было. Это ж варяг был.
– Да, я знаю. Еще опера есть – «Аскольдова могила».
Все хохочут. Отец в недоумении, потом и до него доходит.
– Да уж, нечего сказать – в «десятку», – замечает Мать. – Именно, что могила.
– Я это и имел в виду, – с напускной уверенностью, стараясь выглядеть иронично, говорит Отец.
Мать чуть не поперхнулась. Вдыхает и выпускает воздух. Его умение сохранить лицо, ее всегда потрясает.
– К Аскольду только Дира и не хватает, – говорит Дед, не замечая этого. – У него, случаем, брата нет? Аскольд и Дир – подходяще.
– Что за Дир, папа? – спрашивает Мать.
– Это из летописи, Ирина. Аскольд с Диром в Киеве княжили еще до Олега.
– Это вещего, что ли?
– Его самого.
– А чего с этим Сокольдом приключилось? – спрашивает Бабка, выслушав этот диалог с раздражением. – Старый, что ль?
Дед крякает, качает головой.
Бабке отвечает дочь:
– Нет, мама, не старый, лет сорок пять.
В этот момент в кухню входит Сережа. Отец его не сразу замечает.
– Да вообще непонятно, итить твою! – говорит он. – Здоровый мужик, как шкаф! Кровь с молоком! Ни хрена не болело – и бац! Помер!
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке
Другие проекты