– Слушайте, – сказал он, переведя дыхание на другую скорость. – Есть ещё одна деталь. Мелкая. Но именно мелкое – сосёт кровь. На вашей странице с окнами… – он подвёл лист поближе к свету, – в водяном знаке, видите? Микропечать. – Он протянул Алисе фонарь. – Ничего не видно, пока не знаешь, куда смотреть. А теперь – в эту линию.

Алиса прищурилась. Кира наклонилась.

– «777», – сказала Алиса. – Повторяется по диагонали.

– Подпись машин, – кивнул Лев. – Их шутка. Они думают, что если спрятать на микроуровне, это станет милым. Но люди, которые прячут числа, как дети прячут сладкое, редко меняют привычки. Ночью были семёрки. В воде – семёрки. На бумаге – семёрки. Я не люблю совпадения, когда они работают как оркестр.

Снаружи кто-то потянул дверь. Щеколда тронулась – монеты там не было, и звук получился новым, незнакомым. Алиса уже стояла спиной к стене. Кира, не меняясь в лице, отступила на шаг внутрь, в тень. Лев погасил фонарь так, как гасит матч, не обжигаясь. Тишина встала на носки.

– Техосмотр, – сказал чей-то голос у двери, вежливый, как чистые фары. – Проверка замков.

Лев прошёл вперёд, до половины, чтобы его силуэт видели, а лица – нет.

– Занято, – сказал он буднично. – Протекает. Мы сами. Наряд не вызывали.

– Поступила заявка, – сказал голос. – От жильцов. Запах.

– Запах – это от нас. Работает вентиль. Поднимайтесь завтра к девяти, у меня тогда руки будут. Сейчас – нет.

Секунда. Две. У двери что-то поскреблось, как кошка, проверяющая, не оставили ли щель. Потом шаги отошли. Сначала один. Потом второй. Лев слышал, как издалека рычит двигатель, раз, другой, как будто кто-то учился управлять машиной, которой уже научили.

Он включил фонарь. Алиса выдохнула так, как будто до этого у неё была другая жизнь. Кира стояла так же, как стояла. Только пальцы на правой руке стали белее.

– Они вернутся, – сказала она. – Вы же понимаете.

– Конечно, – сказал Лев. – Но с ними проще, чем с «тишиной». Тишина возвращается чаще.

Он разложил на ящике три предмета: карточку «Колокол-2», монету, листок с «Часовней». Это было как выложить на стол три ноты, чтобы понять, в какой тональности ты живёшь.

– План, – сказал он. – Сегодня – вы уходите разными дорогами. Оригиналы – у меня. Копии – у Алисы. Карточку – я перенесу сам. QR стёрт – верно. Я оберну её так, чтобы она не пела. Утром – мы проверим дворовую сторону «Колокола-2». Не запись. Ритм. Если там кого-то учили петь, его можно услышать по дыханию. В среду – «Часовня». До этого – короткие шаги. Я не люблю длинные.

Кира кивнула.

– Я не могу дать вам свои пароли, – сказала она. – Я могу дать вам только время. Сегодня у них совещание у «Паломника». Они будут заняты собой. Это как время дождя – можно пересечь улицу. Но не задерживайтесь под небом.

– Мы умеем, – сказала Алиса. – Мы коротаем небо.

Лев сложил папку, спрятал так, как будто это не папка, а бесполезная вещь – старый каталог запасных частей. В этот момент телефон в его кармане легонько дёрнулся, как рыба в сетке. Он не доставал. Сообщение само вырастет, если его не читать. Иногда – так лучше.

– Ещё одно, – сказала Кира на пороге. – Мария… – она остановилась, как будто у слова «Мария» был бугорок. – В её последней заметке был рисунок. Три стрелки. Вниз. Вбок. И наверх. Подпись: «если поют – ищи, откуда дует». Я не понимаю. Вы – поймёте.

– Пойму, – сказал Лев. – Потому что это – про воздух. Они закрывают воздух цифрами. Но воздух всегда находит щели.

Они вышли по очереди. Алиса – первой, лёгкая, как люди, у которых в руках нет ничего, хотя там всё. Кира – следом, с той же прямой спиной. Лев – последним. Он поднял монету и вернул на щеколду. Пусть будет лишний звук. Иногда единственное, что остаётся, – это лишний звук.

На улице вечер уже переставал быть вечером, становясь ночью. В переулке скопились лужи, как десктопы у людей, которые не любят наводить порядок. У ворот мелькнула серость – куртка, лицо без памяти. Он не ускорил шаг. Он шёл ровно, как рынок, который решил делать вид, что его не манипулируют.

В машине он наконец посмотрел на телефон. Сообщение было коротким: «00:01:12 – не твоя минута». Внизу – точка. Он удалил. Не потому, что испугался. Потому что не считал нужным хранить чужие песни.

Он поехал в сторону, где город становится чернее, и на секунду вспомнил колокольню. Звук, ударивший по металлу, не исчез. Он ехал вместе с ним, как с тенью. Он думал о женщине, которая вчера ещё была строкой в табеле и успевала приносить кофе. Он думал о чужих трёх буквах в углу экрана. И о своих трёх предметах на столе. В эту ночь у него было всё, что нужно, чтобы начать. И ничего, чтобы закончить.

Отрывок из «Протокола Временных Окон» (копия, выдержка):

«…Определение СКЗ (события коммуникационной значимости) включает: регуляторные объявления, аудиторские заключения, публикации независимых исследований (канал В), контр-коммуникацию (канал С). Временные окна: Пн 10:00 – «Крест»; Ср 14:00 – «Часовня»; Пт 16:00 – «Звоны». Допускается маскирование окон посредством внутренней корректировки временных меток в пределах технических допусков (см. Прил. Е).

Примечание: отсутствие коммуницирования при СКЗ не является нарушением при условии синхронизации с «тишиной» (канал М)…»

Он перечитал слово «тишина» и понял, что в этих документах оно звучит громче любого «заявляем». Он закрыл глаза, дал голове объединить линии. Семёрки. Сорок семь. Часовня. Опциональность. Мария. В этом наборе не было музыки. Но был ритм.

Когда он припарковал машину у своего «куста», на земле у двери лежал маленький квадрат бумаги, как вырезанный зуб. На нём – расплывшееся от дождя «SRN». Без точки. Без дефиса. Как в той ночи. Он поднял, посмотрел, сжал в ладони. Бумага расклеилась, оставила на пальцах крохотные белые крошки. Лев стряхнул их в урну и подумал, что бумага – действительно лучше умирает, чем живёт. Другие вещи – наоборот.

Он вошёл внутрь. Комната приняла его так же, как принимает цифры – без вопросов, с неточной жалостью. На столе лежали листы. Он положил сверху монету. Колокол ударил в памяти один раз. Он понял, что глава закончилась раньше, чем он это заметил. А история – началась позже, чем все успели испугаться.