– Это пропуск в дата-центр, – сказала Кира. – «Колокол-2». Он у нас на обслуживании – часть инфраструктуры потоков и резервирования. У меня есть формальный доступ как у лица, которое должно понимать, где и как хранятся журналы событий. QR – стёрт. Это сделала я. Вчера.

Лев взял карточку, не касаясь пальцами её пальцев. Карточка была тёплой. На обороте – номер, который нельзя запомнить, но можно узнать. Он записал «колокол-2». Рядом – «QR стёрт: нести по воздуху нельзя». И: «дрейф 47?»

– Вы слышали про сорок семь миллисекунд? – спросил он.

Кира моргнула.

– Вы много слышите, – сказала она. – Да. Внутри «Колокола-2» есть «особенность». Их инженеры называют это «корректировкой». Я называю это «портной». На рубидиевом генераторе пару лет назад была калибровка. Кто-то сделал «патч» в NTP с фиксированным сдвигом. В отчёте это выглядело, как забота о согласованности с основной тайной. В практике – как удобная щель между двумя мирами. Если очень хочется, через эту щель можно протолкнуть что-нибудь мимо чужих глаз. Например, чтобы публичная лента думала, что она совпадает с прямыми каналами, пока внутри идёт своя музыка. У нас это называется «timewash». В тикетах – «-47». Без лишних слов.

Лев кивнул. Цифра упала на ту же строку, где уже лежала прошлой ночью.

– Вчера в девять десять наш технарь подтвердил «офлайн» камеры на парковке, – продолжала Кира. – Это правда: камера ломалась. Но не правда – время. Там, где должна быть секунда, – дырка. Я люблю дырки в документах меньше, чем дырки в стенах.

– Кто давил? – спросила Алиса. – Вы не обязаны отвечать. Но вы уже пришли.

Кира посмотрела вниз, туда, где город крутил свои тихие валы.

– Давили не на меня, – сказала она. – Давили на цифры. На формулировки. На «как лучше». У нас был документ – дополнительное письмо к соглашению фонда. Я его видела. Я на нём поставила подпись. Это моя работа – ставить подписи под тем, что прошло проверки. В письме было слово, которое не должно было быть там. «Опциональность». С ним всё становится возможным и ничего не обязано становиться реальным. «Опциональность раскрытий». «Опциональность уведомлений». «Опциональность» – как выключатель. У фонда с красивым названием появилась возможность делать так, чтобы то, что должно быть видно, оставалось видимым… иногда. А иногда – нет. В рамках закона. С условностями. В интересах «коммуникационной безопасности».

– «Паломник», – тихо сказала Алиса.

– Я не буду произносить это слово, – сказала Кира. – Но вы можете. Мы все всё понимаем.

Лев посмотрел на телефон Киры. Старый моноблок, перелившийся на краю света. Он понимал смысл: старые вещи не предают. Они просто ломаются.

– Мария? – спросил он. – Она видела письмо?

– Она видела не письмо, – сказала Кира. – Она увидела следы. Её задача – сравнивать бумагу с миром. Вчера вечером она пришла ко мне с вопросом, который нельзя было задавать вслух. «Почему у нас в логах в одном и том же уголке иногда мерцает три буквы?» Я спросила, какие. Она показала скрин. – Кира посмотрела на Льва. – SRN. Маленькое. Как если бы кто-то оставил подпись, которой не должно быть в журнале маршрутизатора.

Воздух сжался, как металл, который собираются бить. Лев положил карточку на балку и кончиком ногтя подвёл её к краю. Края – полезны: на них легко понимать, где ты.

– Это внутренний ярлык? – спросил он, делая вид, что спрашивает как дурак.

– У нас нет внутренних ярлыков, – сказала Кира. – У нас есть внутренние привычки. И внутренние шутки. Иногда – страшные. Я слышала это слово раньше. Не в документах. В разговорах людей, которым нравятся греческие и славянские мифы. «Сирин». Птица, которая поёт и ведёт к воде. Некоторым кажется, что если сказать вслух, то музыка перестанет быть опасной. Они ошибаются.

– Вы подписали письмо, – сказала Алиса так, как говорят по диагонали, чтобы не ранить прямой линией. – Потому что иначе оно бы подписалось само. Или потому что вам показали, насколько тонко стекло.

– Потому что я решила, что контролирую ситуацию, – сказала Кира просто. – И потому что мне хотелось, чтобы в этом городе не было ещё одной трещины. Вот эта, – она коснулась пальцем губы колокола. – Её видно. А трещины в бумаге – видят только те, кто их делает. Мария не делала. Она увидела. Это – разное.

Лев вдохнул пыль и вкус железа. Он вспомнил свои строки: «подпись – привычка». И: «если «SRN» – кто-то слушает».

– Вечером, – сказал он. – Вы говорили – «сегодня». Что вы принесёте?

Кира посмотрела на него с легкой усмешкой, в которой не было ни торга, ни жалости.

– Я принесу то, что нельзя сохранить в телефоне. Вырванные страницы. Черновые пометки в полях. Индекс-лист, где вместо номера написано «список исключений». Это вещи, которые живут на бумаге, потому что на бумаге легче умирать. И – ещё кое-что. Маленький список временных окон. Для внутренней координации коммуникаций. Если вы соедините его с вашей ночью – вы услышите, где пели.

Снаружи ветер толкнул створку, и колокол коротко присел, звякнув так, будто оправдал своё существование. Лев отметил секунду. Инстинкт. 14:00. Следующая среда. Это было в «plan.pdf». Он хотел спросить, но не спросил. Спросить – значит показать.

– У вас есть люди? – спросила Алиса. – Те, кто смогут закрыть вам дверь, если её начнут ломать.

– У меня есть цифры, – сказала Кира. – И у меня есть привычка не спать. Иногда это лучше людей. Иногда – хуже. Сегодня вечером мне понадобится два человека, которые умеют видеть углы. Не больше. И ещё – место, где нет стекла.

Лев кивнул. Ему нравилась эта геометрия.

– Будет, – сказал он. – Приходите без телефона. Возьмите ключи от чего-нибудь старого. Мы обменяем на другие старые ключи.

Кира улыбнулась – почти незаметно.

– Я знала, что вы предложите ключи, – сказала она. – Я тоже люблю двери, которые открываются руками.

Она достала из кармана маленький листок. Нечёткая печать «внутренний», подпись-черкяш, три строки цифр. «Ср 14:00 EET», «В – медиаконтур», «С – buy-side». И внизу – слово, от которого Лев ощутил старый холод на спине: «Часовня». Внутренний код. Они называли окно «Часовня». Красивая шутка для тех, кто любит ритуалы.

– Почему «Часовня»? – спросил он.

– Потому что в это время все делают вид, что молчат, – сказала Кира. – И потому что на вторую минуту после часа всегда есть благословение для «согласованных публикаций». Не спрашивайте меня, кто придумал. Люди любят водить бесов за руку и давать им красивые имена.

Алиса свернула листок так, словно складывала кораблик. Положила в карман.

– Вечером, – сказала она. – В том месте, где не любят стекло.

– Вечером, – повторила Кира. – Если я не приду – это будет означать только одно. Не ждите второй раз.

Она повернулась и пошла к люку. Плечи – ровные, шаг – без паники. Так ходят люди, которые давно знают чужие коридоры. Алиса стояла, глядя ей в спину, пока шаги не растворились в дереве. Лев заметил, как на гвозде в углу блеснул маленький кусочек фольги – может, от леденца, может, от зажигалки. Он взял его и выбросил. Простые вещи – лучший мусор.

– Она не лжёт, – сказала Алиса, когда тишина вернулась.

– Она живёт, – сказал Лев. – Это сложнее.

Они спустились. На последней площадке лестницы Лев остановился и приложил ухо к стене. Камень был тёплым. Звук – как шипение радио на частоте, где никто давно не передаёт. Он вспомнил «SRN» и подумал, что музыка иногда живёт в стенах так же, как в цифрах.

Снаружи город делал вид, что у него всё по плану. Возле калитки стояла машина с чистыми фарами – слишком чистыми для этой пыли. За рулём – мужчина, у которого плечи не помещались в сиденье. Он не выглядел заинтересованным. Он выглядел вежливым. Это хуже.

– Дальше – отдельно, – сказала Алиса. – Встречаемся внизу, где не помнят, как пишется слово «приглашение».

– Внизу, – сказал Лев. – Я заеду сделать одну вещь. Она – не про нас. Про них.

Они разошлись, как люди, которые не договаривались о прощании. Лев пошёл не к машине, а к боковой аллее, где трава растёт из трещин. Достал телефон. Сообщение от того же безымянного номера: «Колокол не звонит дважды». Он улыбнулся чужой попытке цитаты и не ответил. Фразы без математики – воздух.

По дороге вниз Лев зашёл в мастерскую, где латали обувь и чинили ремни. Там пахло кожей и клеем. Он попросил сделать две вещи: переложить содержимое одного кармана куртки в другой – шов-карман, который виден только при хорошем освещении. И прошить изнутри небольшой чехол под карточку. Мастер не задавал вопросов. Таких людей почти не осталось.

На выходе Лев поймал себя на желании позвонить – не Алисe, не Кира. Себе. Тому, который сидел с ночной лентой и думал, что тишина – это выбор. Он не стал. Вместо этого спустился в переход, где пахло варёной кукурузой и тем, что давно хотело стать морем. На стене висела старая афиша концерта колокольных звонов. Дата – три года назад. Внизу – номер телефона, из тех, что никто больше не запоминает. Он провёл пальцем по цифре «7». Кожа на пальце знала, что это – любимое число машин.

К вечеру небо опустилось. Город включил жалюзи. Лев переехал через два квартала на машине, которую любили только за одно – она не умела быть новой. В зеркале дважды промелькнули серые куртки. Это было вежливо. Это было неаккуратно. Он свернул туда, где навигаторы считают тупик, а люди – двор. Там, за гаражами, начиналось место без стекла, второй уровень – подземные коридоры старой котельной. Вход – через невысокую дверь с облупленной краской. Ключ – простой. Замок – старый, честный. Лев открыл и оставил на щеколде монетку – если кто-то зайдёт, монета упадёт. Удобная глупость.

Внутри было тихо, как внутри выключенного прибора. Он включил фонарь. Пыль поднялась и опустилась. На стене – мелом «не входить». Таблички иногда помогают, если их писать для себя.

Он проверил время. До точки – двадцать семь минут. Он сел на деревянный ящик и открыл блокнот. Написал: «Кира – живой ключ». «Сорок семь – шью по краю». «Часовня – ср 14:00». «Опциональность». Подвёл черту. Ниже: «Вечер – не испортить». В этот момент в кармане лёгким ударом отозвалась карточка «Колокол-2». Он вынул её и провёл пальцем по стёртому QR. Стёртая часть пружинила, как шрам.

Снаружи послышалось короткое гудение, как от электровоза, который никогда не приедет. Монета на щеколде дрогнула, но не упала. Лев встал. Свет фонаря залипал на пылинках. Ему казалось, что он слышит музыку. Не мелодию. Раскладку. Паузы между долями. Иногда именно в паузе живёт самое важное.

Телефон завибрировал. Одно сообщение. От Алисы: «Будем через пять. Она – одна. Скажи, что дверь тяжёлая, пусть толкнёт сильнее». Лев улыбнулся. Он любил двери, которые требуют усилий.

Он положил карточку в новый, прошитый карман. Проверил монету. Посмотрел на часы. В «00:01:12» он впервые увидел волну. Теперь – «19:14:47». Он улыбнулся ещё раз – уже не себе. Если где-то в городе пели, то сегодня музыку придётся слушать вместе.

Фрагмент из внутреннего допсоглашения (перевод, выдержка):

«…Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении Событий Коммуникационной Значимости (далее – СКЗ) в рамках согласованных временных окон. Опциональность раскрытий не считается нарушением стандартных требований уведомления при условии соблюдения Протокола Временных Окон…»

Лев провёл глазами по слову «опциональность» и понял, что оно звучит как пустой колокол: форма есть, звук – зависит от того, кто ударит первый.

Дверь действительно была тяжёлая. Когда Алиса с Кирой толкнули её, монета на щеколде звякнула, закачалась и упала, как маленький колокол – коротко, с последним звуком, который сообщает лишь одно: «внутри кто-то есть». Лев подхватил её ладонью, чтобы грохот не прокатился по коридору. Свет фонаря резанул по пыли, и пыль выглядела как снег, переживший чужую зиму.

– Закрой за собой, – сказал он. – Щеколда потом.

Кира вошла первой. В полутьме её лицо стало ровнее, чем в стеклянном дне. Она держала в руках серую папку, обычную, канцелярскую, от тех, что не помнят, сколько в них трагедий. Алиса – за ней, шаг осторожный, как у человека, которому доверили огонь в бумажном мешке.

– Здесь слышно, – сказала Кира, опуская папку на деревянный ящик. – И здесь никто не слышит.

– Хорошие места всегда умеют оба эти трюка, – отозвался Лев.

Он развернул папку. Внутри – нечто бесхитростное: листы, вырванные из блоков. Пальцем чувствуешь – вырванные, не снятые. Края с заусенцами. Некоторые строки зачёркнуты тонкой линией – не для секретности, для ритма. Сверху – прозрачный файл с четырьмя листами «индекс-листа»: колонки, нумерация, заметки в полях. На первой странице – «Протокол Временных Окон», на второй – «СКЗ: события коммуникационной значимости», на третьей – «Исключения и право на молчание», на четвёртой – «Координация каналов». К почерку приложилась рука: небрежная надпись «Часовня – ср 14:00».

Он пролистал в середину, к странице, которую уже слышал внутренним ухом. Вырезка выглядела так, как и должна выглядеть в романе, который, к несчастью, пишется реальностью:

Дополнительное письмо к Соглашению инвестора X

пункт 3.4 (извлечение)

«Инвестор X вправе, но не обязан, осуществлять дополнительные раскрытия информации при наступлении СКЗ в рамках Протокола Временных Окон. Отсутствие раскрытия в окне и/или выбор альтернативного канала коммуникации не признаётся нарушением, если (а) публикация в media-contour «В» синхронизирована с buy-side контуром «С» и (б) лог-события инфраструктуры соответствуют параметрам согласования…»

Слово «опциональность» здесь было спрятано за «вправе, но не обязан». Легально, хладнокровно, безмятежно. Он коснулся ногтем поля и тихо постучал – раз, два, три – как будто страницы были живыми и устали молчать.

– А это? – он вынул тонкий лист с шапкой «Каналы и маскировка». Перечень: «канал А – публичный новостной; канал В – «финмедиа»; канал С – buy-side; канал D – внутреннее информирование; канал М – «тишина» (без активаций)». Напротив каждого – окошко с временным интервалом. Напротив D – пусто. Напротив М – «по усмотрению координатора». Внизу карандашом: «смотреть лаг».

Кира прикусила губу.

– «М» – это и есть «тишина», – сказала она. – Это не канал. Это согласованный сигнал «ничего не делать». Когда всё готово к «ничего не делать», можно делать что угодно. Я пыталась вымарать эту строку. Мне сказали, что это «терминология». Терминология – худшая из масок.

– Время? – спросил Лев. – «Ср 14:00» – только «Часовня»? Есть другие службы?

– Есть «Звоны» и «Крест». Звучит красиво. На деле – просто окна. «Звоны» – пятница 16:00, под американский хвост. «Крест» – понедельник 10:00, «на молитву» – чтобы каждый спросил себя, готов ли он к новому циклу. Фольклор. Но цифры – железные.

– «Колокол-2» любит фольклор, – сказал Лев. – У него трещина на сорок семь миллисекунд. Куда ты эту цифру вкладывала?

– Никуда, – сказала Кира, спокойно, как на допросе, где больше вопросов не будет. – Она просто есть. Её «забыли» починить. Я иногда думаю, что цифра любит быть нужной.

Алиса слушала, положив руки на край стола, вперёд подаваясь как бегун перед стартом – сдержанная, собранная.

– Мария, – сказала она. – Ты сказала, что она видела «SRN» в логах. Как? Ей это не по должности.

– По должности – не положено много чего, – коротко улыбнулась Кира. – У неё была привычка проверять «невозможное». Вчера она пришла ко мне с распечаткой: фотографии экрана, где в углу маленькая подпись. Не системная. Не наша. Я запросила техотдел на «объяснение аномалий». Мне прислали «плановое обслуживание». В двадцать три сорок две камера «случайно» выключилась. В двадцать три пятьдесят одну – «случайно» снова. В 00:01:12 «случайно» зафиксировали лаг по SIP. Наутро Мария… перестала задавать вопросы. Перестали и камеры.

Лев снова увидел цифры, всплывающие как рыбы с серебряными боками: 23:42:17, 23:51:09, 00:01:12. И ещё – «00:10:03 – корректировка -47 мс». Он положил пальцы на листы так, чтобы их не испачкать, и услышал, как в собственном дыхании отмеряются секунды.

– Смотри, – сказал он, обращаясь к обеим. – Здесь, – он вывел карандашом на полях, – «канал В: финмедиа». Ровно в «Часовню» их блоговые фабрики пойдут слушать свою песню. В это же окно на buy-side отправят «контур С» – письма с «разъяснениями» для «институционалов». В это же окно «колокол» сделает «корректировку». И в этот момент «Сирин», если он есть, будет петь в дарк-пулах главную тему. Всё сложится. А в ленте останется благочестивый след.

– Ты всегда говоришь «если»? – спросила Алиса.

– Чтобы не стать героем своей собственной теории, – ответил он. – Героизм – плохо оплачивается.

Он достал из внутреннего кармана карточку «Колокол-2», ту самую, с содранным QR. Положил рядом с листами. Рядом положил монету, чтобы она тихо звякнула – для порядка, для памяти. Кира смотрела на карточку так, как смотрят на ключи от квартиры, в которой больше нельзя жить.

– Её трекают? – спросил он.

– По NFC – теоретически. Я обернула фольгой с утра, когда поняла, что еду к вам. Но там главное – не карточка. Там люди. Они всегда важнее железа.

– Люди – шумные, – кивнул Лев. – Шум – иногда лучшая маскировка.

Снаружи где-то по бетону прошёл чужой звук – будто чья-то нога нашла пустую банку. Все трое замолчали. В паузе Лев услышал, как монета, которую он положил на стол, слегка сдвинулась от их дыхания. Он убрал её в карман.

– У нас мало времени, – сказала Алиса, но так, чтобы времени стало больше. – Что дальше?

– Дальше – держим две вещи, – сказал Лев. – Бумагу – у нас. Людей – тихо. Мы не вытаскиваем «Сирина» по имени. Мы вытаскиваем «маску» времени. Эти «-47 мс» – не номер квартиры, но это звонок. Я хочу увидеть, где в «Колоколе-2» портной перекрывает шов. Я хочу понять, кто у них «координатор». И – кто даёт право писать слово «опциональность» в документе, от которого горят лампы у пенсионеров.

– Кто – человек, – сказала Кира. – Такие подписи не ставит система. Их ставят руки. Я найду, – она посмотрела в сторону темноты, где кончался луч фонаря, – если доживу до завтра.

– Доживёшь, – ровно сказала Алиса. – Мы доживаем, когда нужно. У меня не было выбора – теперь есть.

Лев осторожно снял копии: старый сканер, без сети, печать на «неметящей» бумаге. Он не любил «цифровые чудеса». Он любил, когда новая вещь становится старой уже через минуту. Копии легли в отдельный файл. Оригиналы – в конверт, под двойную обвязку, с меткой «вода». Если конверт когда-нибудь вытащат, первое, что увидят – пустую картонку. Неохотный трюк, но трюки – ещё одна валюта.