С тех пор между учеником и учителем установились более дружные и доверительные отношения. Часто Людвиг думал, что такие важные люди как Бальдербуши, граф и графиня Хацфельды, советник Альштен, камергер фон Шаль-все они не так уж и плохи. Любят музыку, играют, музицируют, много читают. Неужели они должны исчезнуть. Вот и новая его ученица Лорхен Брейнинг и вся ее семья. Неужели и эти милые люди могут стать лишними и ненужными в один момент. Именно в этой семье Людвиг понял, что вот так, совсем близко есть семьи, где не пьют, не ругаются, нет злости и бедности. Где все члены семьи любят друг друга и совершенно спокойно общаются друг с другом. Все тот же Бальдербуш посоветовал уважаемому семейству взять в учителя музыки для Лорхен Людвига. Глава семьи советник Брейнинг погиб на пожаре, молодая вдова с тремя детьми Елена Брейнинг, дочь Лорхен, сыновья: старший Христиан, средний Стефан и самый младший -озорник и забавник-Лоренц. Странно, но есть еще семьи где родители целуют своих детей даже тогда, когда выходят в соседнюю комнату. Впервые Людвиг видит столько книг в одном месте и слышит красивую, правильную иностранную речь. Слуга почтительно открывает перед Людвигом дверь, кланяется, вежливо указывая на столовую- гостиную. Есть даже особые дни просто

для визитов. В такие дни Людвигу не нужно заниматься с ученицей и можно просто расслабиться в семейной обстановке. Людвигу вовсе не льстят поклоны слуг, вежливое обращение на «вы» не вызывает восторга. Он прекрасно знает цену этой вежливости.

Достаточно он насмотрелся на таких слуг в передних аристократов.

Сейчас вечер. Вся семья в сборе. Елена Брейнинг во главе стола внимательно следит за детьми. Слуга подает чай и пирожные. Чай большая редкость и Людвиг старается не так жадно пялиться на сладкое.

– А что ты сейчас читаешь? -спрашивает Елена Людвига.

Какой позор! Людвиг не может назвать ни одной книги кроме Библии и «Хорошо темперированного клавира». Последнее не в счет.

Мудрая хозяйка вступается за Людвига.

– Можешь взять любую книгу из библиотеки.

Людвиг взглядом обводит шкафы с книгами. Неужели любую. Пока он восторженно размышляет, Элеонора спрашивает у старшего, тринадцатилетнего Христиана:

– Что ты сейчас читаешь?

Христиан подходит к шкафу и берет книгу. Вся она в закладках, вероятно, его любимая.

Почти наизусть, мельком поглядывая на страницу, читает: «Желая однажды отговорить римлян от требуемой ими не вовремя раздачи хлеба, он начал свою речь следующей фразой».

Стефан почти вырвал книгу из рук брата.

– А мне нравится другое место, -быстро выпалил он и добавил по памяти: «Царь-прекрасный человек и любит римлян.-Пусть так, -отвечал Катон, но царь-плотоядное животное».

Стефан гордо, подобно римлянину, обвел всех взглядом.

– Не стоит всему верить буквально, -говорит Елена.-Это только Плутарх.

– Но это Катон, мама, -заступилась за Плутарха Лорхен.

– А сама-то ты, что читаешь, -спросила мать.

– Стихи она читает, -задорно произнес Лоренц и хитро захихикал.

– Ну, расскажи. Надеюсь, наизусть.

– «Прекрасная ночь», -продекламировала Лорхен.

– Хорошее начало. Начинай… можешь сидя.

– «Покидаю домик скромный

Где моей любимой кров

Тихим шагом в лес огромный

Я вхожу под сень дубов».

– Кто автор? -спросила Елена у Стефана.

– Гете, мама.

– Правильно.

– А у нее под подушкой книга, -снова не унимался младший -Лоренц.

Мать сурово посмотрела на дочь. Лорхен встала и вышла.

– Какие-то «страдания», – не унимался Лоренц, но тут же получил затрещину от Стефана.

– Успокоились все, -спокойно произнесла мать.

В комнату с книгой вошла Лорхен.

– Вот…

– Снова Гете-«Страдание молодого Вертера».

Мать минуту молча листала страницы.

– Не стоит подчеркивать-так ты портишь и книгу и себя. Лучше память. Но текст неплох:» Все

проходит, но и вечность не охладит тот живительный пламень, который я выпил вчера с твоих

губ и неизменно ощущаю в себе! Она меня любит! Мои руки обнимали ее, мои губы трепетали

на ее губах, шепча из уст в уста бессвязные слова».

Минуту все молчали. На несчастную Лорхен было страшно смотреть.

– Мне кажется, с «страданиями»ты поторопилась, -спокойно сказала мать и положила книгу себе в сумочку для вязания.

– Да, мама.

– Стихи Гете лучше.

– Да, мама.

– Но за память хвалю. А что у тебя?

Настал черед Стефана. Вероятно, он готовился заранее. Встав на маленький стульчик, одну руку завел за спину, другую ладонью повернул к потолку. Вид у него был смешной и немного суровый. Он начал декламировать:

– «К сыну потом обратяся, он бросил крылатое слово Друг Телемах, наступила пора и тебе отличиться Там, где, сражаясь, великою честью себя покрывает Страха не знающий муж.

Окажися достойным породы Бодрых отцов, за дела прославляемых всею землею».

Все молчали. Стефан еще минуту декламировал. Выдохнул, встал на пол и отставил стул.

– Гомер -всегда Гомер, -удовлетворенно произнесла мать. Обратившись к Людвигу, заметила:

– Выбери и себе книгу, Людвиг.

Людвиг подошел к шкафу. Глаза разбегались.

– Советую Шекспира, -подсказал Стефан.

– Правильно, -согласилась мать.

– Клопштока, -дала совет Лорхен.

– Не стоит.«Мессиада» слишком громоздка. Лучше» Басни» Лессинга.

Людвиг взял обе. Домой он летел словно на крыльях. Это был тот редкий вечер, когда он был немного свободен. Почитать несколько часов перед сном, подумать о завтрашнем дне и хорошо выспаться. Если младшие не помешают, конечно. Каспар уже неплохо читает по слогам, а Иоганн все повторяет за старшими братьями. С ними тоже возни хватает. Может,

мать попросит ей помочь-в последний год она часто болеет, кашляет, а иногда с кровью. Отец или делает вид, либо просто не замечает этого. Мать молчит. Сейчас на маленькой кухоньке сидят отец и Нефе. Первая мысль Людвига-Нефе пришел неспроста, он недоволен Людвигом и сейчас отец начнет кричать и махать руками, бить посуду и угрожать матери. Он уже несколько лет не бьет Людвига, а Людвиг уже не обращает внимания на запои отца. По негласной договоренности с матерью они оставили Иоганна «в покое». Бороться с пьянством уже нет ни сил ни желания. Сейчас главное это здоровье матери и служба Людвига. Нет,

Нефе пришел за другим.

– И двух месяцев не прошло со дня вступления нового князя-архиепископа. Я все понимаю-новая метла метет по новому и я ожидал худшего, но он милостив. Могло быть и хуже, учитывая мое вероисповидание.

– Все равно я вам благодарен за Людвига. Ни один человек не сделал бы для него столько, —

сказал Иоганн и в подтверждении своих слов подал Людвигу лист бумаги.

Людвиг прочел. Это не почерк Нефе и не красивый секретарский. Видимо, кто-то наскоро переписал для Нэфе этот документ.

«Христиан Готлоб Нефе (тридцать шесть лет, женат, две дочери, служит три года, был капельмейстером в театре, содержание четыреста флоринов) органист по моему беспристрастному мнению, может быть уволен, так как неважно играет на органе. кроме

того, он приезжий. без всяких заслуг и исповедует религию кальвинистов. Если Нефе будет уволен, то должен быть назначен другой органист за сто пятьдесят флоринов-он еще маленький мальчик, сын придворного музыканта и уже исполнял в течении года эти обязанности очень часто».

– Мне это переписали друзья. Как бы не повернулась моя судьба, а ваш Людвиг должен идти вперед.

У Магдалены в глазах слезы. Людвиг держит в руках бумагу и понимает, что этот «сын

придворного музыканта» это он. С одной стороны это первая взрослая должность и теперь

времени совсем не будет. Занятия с Лорхен придется либо сократить либо совсем прекратить. Что делать?

6

Людвиг внимательно смотрит на себя в зеркало. Что нового? Да вроде бы ничего, но что-то новое есть в его отражении. Может прическа? Черные жесткие, коротко подстриженные волосы спрятаны под парик. Особенно хороша косичка с ленточкой. Лоб большой, широкий, может слишком большой для четырнадцатилетнего подростка. Нос? Нос нормальный, не такой длинный и тонкий как у матери, а чуть мясистый и тоже широкий, более всего-нос деда. На портрете, что висит в их доме именно такой нос. Вот глаза мамины. От этого не уйдешь. Рост немного мал, но тут уж ничего не поделать. Пальцы тоже удались-

легко брать октавы пошире. И самое главное! Шпага! небольшая не детская, но шпага. По заведенному обычаю именно с ней он должен являться и ко двору и на репетиции в присутствии архиепископа. Такие дни случаются не часто, но все же бывают. Белоснежные панталоны, туфли с небольшими (как по его возрасту) каблуками и сюртук с блестящими пуговицами. Смуглое круглое лицо смотрит сейчас на него из зеркала. Улыбаться не хочется.

– Ты готов?

Вопрос Нефе мог бы и не задавать. Людвиг приоткрывает дверцу и делает шаг к занавеске,

из-за нее старается заглянуть вниз, на скамьи храма. Там, среди слушателей и прихожан

церкви много знакомых лиц. Там и отец и чета Фишеров, и вся семья Брейнингов и множество музыкантов их капеллы. На передней скамье граф Зальм и сам первый министр фон Бальдербуш. Сразу позади несколько пожилых господ в огромных париках и с тростями. Прямо дедушки. Это комиссия, которая должна утвердить его, Людвига, в должности помощника органиста. Именно для этой цели он и сочинил две органные пьесы, конечно, без помощи Нэфе не обошлось, но сам Нефе настоял, чтобы Людвиг принял на себя все авторство. Вот и Нэфе, он уже внизу. Сейчас Нэфе что -то говорит его брату Каспару, треплет его по волосам и хлопает по плечу их отца. Отец улыбается и смотрит вверх, прямо в сторону занавески. А вот Нэфе машет рукой. Пора начинать. Еще вчера вечером он сказал Людвигу:

– Я не буду с тобой рядом. Поменьше будут болтать. ОНИ должны видеть только тебя за инструментом.

Тогда Людвиг заметил:

– Эта фуга в ре мажоре написана с вашей помощью, учитель, и кажется…

– Хватит! Ты слишком щепетилен. Я знаю десяток тупиц старше тебя, которые без стыда присваивают чужие произведения. Ты в сто раз талантливее..Вперед!

И вот сейчас последний кивок головы-надо начинать. В игре пролетели десять минут. Людвиг ничего не замечал, кроме нот, он весь вспотел, с трудом управляясь с клавишами. Огромный инструмент, подобно великану, был сейчас усмирен и покорно выполнял любой приказ его маленьких пальцев. Ни о чем не думать кроме этих нот и клавиш, выдержать еще несколько минут… Заключительный аккорд… Тишина… Еще несколько

минут Людвиг тяжело дышал, ожидая, когда уймется сердцебиение, перестанут трястись колени и пройдет дрожь в руках. Платочком вытер лицо и шею, расстегнул верхнюю пуговицу-сейчас не до этикета. Прошло пять минут… десять… пятнадцать… Шагов на лестнице нет. Из-за занавески Людвигу видно, как Нэфе сидит на отдельной скамье с НИМИ. Эти двое должно быть и есть строгая комиссия, которая должна прослушать Людвига. Оба

указывают рукой куда-то наверх, вероятно, на него. Он видит Элеонору Брейнинг и Лорхен, обе в скромных темных платьях, но выглядят все равно прекрасно. Мать что-то говорит дочери и она тоже кивает головой в сторону двери. Отец на самой дальней скамье оживленно беседует с младшим Зимроком. Оба улыбаются. Наконец Нэфе отходит от экзаменаторов и направляется к лестнице. Людвиг с волнением возвращается к органу.

– Ты принят, -без предисловий говорит Нэфе.-Я еще твои вариации показал.

– Это на тему Дресслера?

– Да. С недели можешь приступать к службе. Я частенько буду в театре, тогда вечерняя служба на тебе

– Надо поблагодарить их лично? Я могу.

Людвиг направился к двери, но Нэфе остановил его.

– Не надо. Если кого и благодарить, то нашего первого министра. Уж к нему-то они прислушались. А еще твоего деда-они его прекрасно помнят.

С этого дня и началась взрослая жизнь Людвига. Непонятно, печалится или радоваться этому. С одной стороны-маленькое, но твердое жалование и уверенность в завтрашнем дне, с другой-адская неизбывная усталость, которую не исцелят ни праздники ни друзья, ни, тем более, семья. Уже теперь понятно, школу придется бросить. Физически на нее не хватит даже времени. Никуда не деться от уроков с учениками и подработке в оркестре. На скрипке и клавесине он уже давно мастер. Иногда во время болезни кого-нибудь из скрипачей Людвигу

приходится замещать больного. А еще есть религиозные и светские праздники, гости архиепископа, охочие до музыки и конечно же крестины, похороны, мессы. Ни одного свободного дня. Оба брата уже учатся. Каспар неплохо бренчит на клавесине, но не более. Иоганну, вероятно, медведь на ухо наступил еще при рождении-к музыке вообще безразличен. Сейчас только Людвиг чувствует, как далеки от него его родные братья. И отец. Он еще держится молодцом, служит в оркестре (правда уже не поет, голос пропит и трескуч) но его

еще держат, памятуя, все о том же старом капельмейстере. Людвиг опять понимает, что это не

надолго. Еще год-два таких запоев и отцу просто предложат покинуть капеллу «по-хорошему». Остается мать. Последний год она все чаще проводит в постели. На последний день ее именин в один из теплых летних вечеров он с друзьями музыкантами из оркестра и

отцом устроили маленький торжественный концерт.

– Сюрприз, -сказал Людвиг маме и запер перед ней дверь кухни.

Быстро музыканты разложили ноты, быстро зажгли все свечи около большого дедовского кресла, подвесив легкую прозрачную ткань над ним-получилось что-то вроде балдахина.

Отец придерживал дверь, чтобы Магдалена не открыла раньше времени. Людвиг и Франц Рис первыми уселись за инструменты. Зимрок и Рейха остались стоять по обе стороны кресла.

– Запускай, -тихо произнес Людвиг.

Отец широко и торжественно распахнул дверь, картинно, словно перед герцогом, отвесил поклон. Мама зашла в полутемную комнату. Улыбнулась: ох уж эти секреты, каждый год одно и тоже, но все равно-приятно. Людвиг, как галантный кавалер, ведет мать под балдахин,

усаживает в глубокое кресло. Отец вместо дирижера взмахом руки начинает серенаду. Друзья тихонько, сняв туфли, пританцовывают вокруг матери. Людвиг со скрипкой в руке еще успевает мурлыкать как кот, младшие братья хохочут, зажимая друг другу рот. В этот час соседи с низу вероятно уже спят, надо быть поскромней. Долго мать высидеть не может. Целует сыновей и в сопровождении Иоганна уходит в спаленку. Теперь она и сидит с трудом. А что же будет дальше? Людвиг перебирает в руках довольно объемную пачку нот- это

то, что написано и пишется сейчас: Девять вариаций на тему Дресслера, песня «Образ девушки», 3 сонаты для клавесина с посвящением архиепископу, Рондо для фортепиано,

концерт для клавесина или фортепиано, сочиненная органная фуга и, наконец, совсем недавние три квартета для фортепиано. Сейчас Людвиг показывает Лорхен вариации на тему Моцарта. Это уже серьезно.

– Можно откровенно? -спрашивает Лорхен.

– Конечно.

– Я ничего не смыслю в квартетах. Сонаты-другое дело. Мать просит тебя задержаться сегодня после ужина. Будет какой-то важный гость и она хочет тебя познакомить.

– Случайно не новый архиепископ?

– Нет, но он, так говорят, его друг. Она клялась, что тебе это знакомство просто необходимо.

А как твой Лессинг?

– Неплохо. Смысл есть.

– А что больше

– «Волк и овца»Овца пожаловалась на колючку в копыте и попросила волка помочь. Вот он и

помог… по-своему, конечно.

Людвиг выждал несколько минут, потом, волнуясь, попросил:

– Может дашь мне те стихи… Гете… кажется…

– Да, конечно.

Лорхен вышла в свою комнату.. Но тут же вошла ее мать.

– Куда она? Я просила помочь ее за столом. Ладно, пошли, Людвиг.

Вместе с Еленой Брейнинг Людвиг медленно прошел в гостиную. Там уже двое слуг заканчивали приготовление к ужину. По количеству приборов и пышности блюд Людвиг

догадался, что будут»высокие» гости. Не менее двух.

– Садись, -пригласила Елена.

Людвиг послушно сел. Тут же зашла Лорхен с книжкой.

– Продолжаешь читать, хорошо, -похвалила мать, но смотреть книгу не стала. Людвиг поспешил положить маленький коричневый томик к себе на колени, прикрыв его салфеткой.

Раздался колокольчик. Высокий слуга возник в проеме двери. Громко произнес:

– Граф Фердинанд фон Вальштейн с другом.

Все встали. Даже младший- Ленц. Створки двери распахнулись. Два молодых человека

появились в комнате. Первый из них мог и не называться графом. Одежда и осанка и вправду

выдавали его графский титул, белоснежный парик шел к его расшитому золотыми нитями камзолу с позолоченными пуговицами и туфлями с блестящими пряжками. Трость изящно дополняла этот образ. Второй молодой человек стоял чуть позади графа и одет был не так блестяще. По первому взгляду-чиновник, может начинающий Юрист или студент из зажиточной семьи.

Граф сделал несколько шагов к хозяйке.

– Ну, не так пышно, я еще не архиепископ, -произнес он и поцеловал руку хозяйке долгим, почтительным поцелуем. Лорхен отвесила глубокий поклон, наклонив головку на бок, как, вероятно, учила ее мать. Молодой человек за спиной графа отвесил поклон.

– Франц Вегелер, -спокойно сказал он.

Мать, дочь и Людвиг поклонились.

– Ну, хватит церемоний, -сказал граф Вальдштейн и, повернувшись в сторону Людвига, сказал:

– Это Вы, господин ван Бетховен.

Не вопрос, а утверждение. Людвига еще никогда не называли господином. Он кивнул.

Все сели. Двое слуг стали наполнять тарелки. С лица Элеоноры не сходила улыбка. Людвиг с

интересом наблюдает за Лорхен. Не меняя наклона головы она продолжает улыбаться, но теперь Людвигу не нравится эта улыбка. Как все фальшиво, наиграно. Зачем ей улыбаться этому незнакомцу, которого она знает пять минут. Элеонора что-то весело рассказывает графу,

тот лучезарно улыбается. Да, в шарме ему не откажешь -столичная штучка.

– Грядут большие перемены, уважаемая госпожа Брейнинг. Я, поверьте мне, знаю это лучше других.

– Вы приехали с его двором? -спрашивает госпожа Брейнинг

– Да. Мы уже месяц в Бонне. Неделю были в Кельне, но ваш Бонн просто рай. Максимилиан осмотрел резиденцию архиепископа и остался весьма доволен. И, это по секрету, нас

ожидают приятные новшества.

– Я где-то читала: не дай Бог жить во времена перемен, -сказала Лорхен.

– Уж это точно не про нас, -сразу ответил Вегелер.

– Как знать, -ответила хозяйка. Помолчав, добавила:-Одно обнадеживает-он молод-наш архиепископ.

– Да, Двадцать восемь лет. Сейчас что-то назревает. Это все чувствуют. От императора до кучера. Здесь, у вас… у нас… извиняюсь, это не так заметно, а вот в столице на все смотрят по иному. Наш век требует иного подхода. По старинке уже не получится, а потому в планах собственный театр, общественные читальни и самое главное -Университет. Просвещение,

просвещение и еще раз просвещение!

Молодой граф с энтузиазмом рубил воздух рукой, заметно, что он знает гораздо больше, чем говорит.

– А что с театром? -спросил Людвиг.

Его эта тема интересовала больше всего.

– Основа театра -репертуар. Наш молодой архиепископ не из тех закостенелых старых пеньков и сразу взялся за дело. Он при мне беседовал с Моцартом, он хочет пригласить на должность

главного концертмейстера и доверить ему весь репертуар. Гайдн тоже не плох, но возраст и большая загруженность ему сейчас не позволят принять пост. О Сальери и не говорю. Он на такой высоте, что спускаться не в его правилах. Кстати,«Папа» сказал, что в планах у него Англия, но Максимилиан и я в один голос пригласили его в уже наш Бонн.

Людвиг не верил своим ушам. Если бы он стоял, то в этот момент просто упал бы на стул:

разговор с Моцартом,«Папа» Гайдн, Сальери… Неужели он увидит Моцарта или Гайдна!

Вальдштейн меж тем продолжал:

– И у меня есть несколько идей: как вам музыкальные вечера? Не дожидаясь ответа продолжил:-Наши музыкальные семьи, я думаю, будут не против.

– Конечно, -согласилась Елена и кивком головы указала на Людвига.-Наш начинающий

композитор и гордость-Людвиг Бетховен.

Людвиг чуть привстал с легким поклоном в сторону Вальдштейна.

И Вальдштей и его друг ответили простым поклоном в ответ.

– Я уже назову хоть три, -ответила Лорхен.-Вольф-Меттерних-раз, Два- барон Вестерхольт с сыном и дочерью, три -Готфрид фон Мастьо, у него четверо сыновей и дочь.