Забота о Юми легла на наши с Мики плечи в ее пятое Рождество, они с отцом тогда приехали к нам погостить, пока мать была в экспедиции. Чтобы дать Таю отдохнуть, я занимался внучкой, включал ей мультики и наблюдал, как она делает дыхательные упражнения: ее астма обострилась от дыма лесных пожаров. Бывало, засыпал с ней на руках, а просыпался от того, что Тай приносил завтрак на подносе. Мне нравилось наблюдать, как Юми с отцом строили планы на выходные, договаривались прокатиться на велосипедах, сходить на выставку динозавров или в балетную студию. Я постоянно напоминал им делать побольше фото, чтобы Клара ничего не пропустила.

А потом – сейчас кажется, это было в другой жизни – коронер вытащил труп моего зятя из металлического ящика. Меня вызвали на опознание – посетители ресторана на набережной Балтимора заметили в воде его тело. Поначалу они приняли Тая за тюленя. К тому времени зять с внучкой уже больше года жили в квартире, которую мы оборудовали над гаражом. Юми только что пошла в детский сад, Тай пытался найти постоянную работу, временно подрабатывал графическим дизайном – друзья подкидывали ему заказы от местных ресторанов и небогатых интернет-компаний.

– Папаша, взгляните-ка, – часто окликал меня он. – Нравится вам логотип, который я нарисовал для нового тайского ресторана на нашей улице?

Так интересовался моим мнением, будто я сам был художником.

Я обычно отвечал:

– Зашел бы туда пообедать.

Или:

– Надеюсь, они возьмут тебя на полную ставку.

Временами Тай просил взять его в штат, но ему всегда отказывали. Они с Кларой окончили колледж в Бостоне, а затем перебрались на западное побережье поближе к родне, чтобы было кому присмотреть за Юми, но Тай все никак не мог встать на ноги.

– Не переживай. В следующий раз получится, – заверяли его мы с Мики. – Еще одно собеседование, еще один разовый контракт – и тебя возьмут в штат.

Он никогда не жаловался, не просил слишком многого. Вот почему, когда Тай захотел уехать на выходные к другу на свадьбу, мы купили ему билеты и пожелали приятно провести время. Два ножевых ранения. Все произошло возле отеля, но ни одного свидетеля происшествия не нашлось. Его друг позвонил, когда я укладывал Юми спать. Когда я сообщил новость Кларе, в трубке надолго повисло молчание. Она не плакала, лишь спросила, как Юми, видно, думала, дочь уже в курсе. Я ответил, что не знаю, как ей сказать.

– Когда тебя ждать? – спросил я.

Уверен был, что она уже пакует чемоданы и заказывает билет.

– Я приеду, как только смогу, – пообещала она.

Но так на похороны и не приехала, хотя семья Тая откладывала их чуть ли не две недели. Дольше они ждать просто не могли. Когда Клара все же прилетела, я встретил ее в аэропорту, отвез на кладбище к нише, где стояла урна с прахом ее мужа, и почти час ждал в машине. После она бродила по дому, как призрак, и все что-то печатала на своем ноутбуке. Готовила еду, садилась за стол вместе с нами, но почти не разговаривала, постоянно уходила из дома проветриться и долго не возвращалась. Я находил в мусорке билеты в кино и скомканные письма к нам и Юми, в которых ей не удавалось продвинуться дальше: «Возможно, пришло время…», «Понимаю, я…» и «Хочу, чтобы вы знали…»

В следующие несколько недель Клара неспешно упаковывала и раздавала личные вещи Тая. Себе оставила самую малость, например фото, где они празднуют трехлетие Юми в Диснейленде. Мне хотелось, чтобы Клара оплакивала потерю. Нам с Мики все время казалось, что мы как-то не так ее воспитали. Только здесь, в Сибири, читая ее дневники, я понял, что она переживала горе по-своему. У нее был план, она мечтала, что однажды, когда Юми подрастет, она вернется домой и расскажет, что внесла свою лепту в то, чтобы сделать мир лучше.

День шестьдесят восьмой. Дорогая Юми, сегодня мы с командой отправились в ближайшую деревню и увидели там девочку, которая напомнила мне тебя. Укутанная по самые глаза, она шла по льду, держа за руки мать с отцом. Однажды мы с твоим папой водили тебя кататься на коньках. Наверное, ты не помнишь, как, изо всех сил вцепившись в ходунки, скользила по льду. Но потом отец снял с тебя коньки, взял на руки и помчался вместе с тобой вдоль ограды. Я скучаю по нему. Наверное, стоило остаться дома подольше, попытаться лучше все объяснить. Но я сейчас могу находиться только здесь, далеко-далеко от места, где мне на самом деле хотелось бы быть. Может быть, однажды все это окупится. А может, нет, и окажется, что мы просто потеряли время (а твой дед был прав). Но знай, что я здесь только потому, что пытаюсь создать для тебя светлое будущее.

Закончив осматривать Энни, я вышел покурить с Максимом и Дейвом. Смеркалось, на улице быстро холодало. Я пытался дышать неглубоко, чтобы холод не пробирался в легкие. В юности я вот так же выходил покурить из бара или ресторана, чтобы познакомиться с такими же, как я сам, никотиновыми изгнанниками. Максим учил Дейва русскому, я же смотрел на раскинувшееся над бесконечным снежным полотном налившееся оранжевым небо. Где-то в этот самый момент следы в порошке фиксировали жизненный цикл маленьких животных или миграцию бизонов. А тридцать тысяч лет назад кто-то, любивший Энни, уходил отсюда, оставляя следы на снегу.

– Красиво, правда? – спросил Максим.

– Правда, – ответил я.

– И чертовски уныло, – вклинился Дейв.

– Это же Сибирь, – отозвался Максим.

– А мы и не знали, что у Клары была дочь, – заметил Дейв.

– Может, она не хотела это обсуждать, – предположил Максим.

Я глубоко вдохнул дым и зашелся кашлем. Максим протянул мне фляжку, и я с благодарностью хлебнул, чтобы смягчить горло.

– Все нормально. Ей почти десять.

Я достал телефон и показал им фото Юми, Клары и Тая.

– Здесь тяжело сохранять семейные связи, – признался Дейв. – Мой брак давно уже на ладан дышит.

– Так и неизвестно, сколько продлится карантин? – спросил я.

– Мы зафиксировали определенную реакцию амеб на вирус, которые нашли в организме Энни, – стал объяснять Дейв. – Их цитоплазма от контакта начинает либо просачиваться сквозь мембрану, либо кристаллизироваться. Наверх об этом пока не сообщали. Сначала нужно понять, с чем мы имеем дело и что это может значить для человечества. Если оно вообще что-то значит. Не хотим заранее обнадеживать правительство.

Максим снова передал мне фляжку, пообещав, что они превратят меня в настоящего сибиряка. Закрыв глаза, можно было себе представить, как Клара стоит на краю кратера и вглядывается в темный лес в надежде рассмотреть мерцающий огонек станции.

Через неделю после завершения анализа генома Энни ведущие информационные агентства окрестили ее «Еще одним недостающим звеном» и «Чудо-девочкой из древней Сибири». Отчасти неандерталец, отчасти нечто, только поверхностно напоминающее человека, она обладала генетикой, сходной с морской звездой и осьминогом. Пока неясно было, как все это работало при ее жизни, однако уже стало понятно, что девочка, которую я считал хрупкой, была отлично приспособлена для всех испытаний ледникового периода. Настоящий борец, обладавший множеством возможностей. Сотрудники лаборатории давали видеоинтервью, ждали новых грантов и нового оборудования и бурно отмечали свое открытие. Однако о вирусе, который обнаружили в теле Энни, не писал никто, нам запретили об этом упоминать. Дейв и Максим продолжали заверять, что все под контролем, но все чаще пропадали в лаборатории. А я гадал, рассказала бы нам о вирусе Клара, будь она жива.

По видеосвязи я позвонил жене и Юми. Обе они были в сделанных из бумаги коронах. Я пообещал, что через пару месяцев вернусь, от души надеясь, что говорю правду. Юми взяли на роль солнца в школьной постановке, а еще она начала учиться играть на скрипке. У Мики постоянно открывались новые выставки в Нью-Йорке, ее сестра с мужем временно переехали к нам, чтобы помочь с Юми, по выходным заезжали и другие родственники, так что в доме постоянно проходили семейные обеды.

– Я продала две картины с Кларой и Юми, – поделилась жена. – Пара из Бруклина сказала – прямо чувствуется, как эти двое любят друг друга, а еще от полотна веет тоской. Видимо, я невольно отобразила в глазах Клары грусть.

– Думаю, здесь она была счастлива, – заметил я.

Когда в разговор включилась Юми, я рассказал ей о необычной девочке с легкими и сердцем олимпийского чемпиона. Небольшие раны на ее теле затягивались всего за несколько часов, как у морской звезды или осьминога.

– Или супергероя? – спросила Юми.

– Вроде того.

– Но ты говорил, она заболела.

– Все иногда болеют, – ответил я. – Вот почему мне придется ненадолго здесь задержаться. Хочу убедиться, что никто не заразится без необходимости.

– Но сам ты здоров?

– Здоров.

Вскоре Юми отошла, а я заверил жену, что сказал ей правду. Потом посоветовал приготовить для следующего семейного обеда терияки – порезать мясо тонко-тонко, как любит Юми, затем замариновать в соусе и оставить в холодильнике на ночь. И пообещал, что сообщу, если что-нибудь изменится.

Ночами, вместо того чтобы в сотый раз пересматривать «Балбесов» или «Сияние», я делал записи в дневнике Клары. Карантин затягивался, из-за зимних бурь мы больше не могли выходить из купола, и большинство ученых отсиживались в своих капсулах. Алкоголя и сигарет едва хватало до следующей поставки. Некоторые придумали себе новые хобби – учились играть в шахматы, вязать крючком, рисовать, показывать карточные фокусы. Юлия рисовала групповой портрет всей команды. Как-то ночью я открыл тетрадь Клары, крупно написал на форзаце «ТЫ БЫЛА ПРАВА», обвел надпись кружком и подчеркнул.

Дорогая Клара!

Как странно осознавать, что я теперь строю свою жизнь в том же месте, куда ты убегала из дома. Но ты видела нечто иное, и, кажется, теперь я начинаю понимать, почему ты не знала покоя. Ты видела в будущем мертвую землю и пересохшие океаны и понимала, что нам придется отчаянно бороться за жизнь. Отлично знала, что ждет впереди следующие поколения, и действовала так, будто планета приставила нам пистолет к виску. Может, так оно и есть. Я всегда тобой гордился, но только Сибирь, карантин и загадочная девочка тридцати тысяч лет от роду заставили меня это осознать. Может быть, сегодня ночью я взгляну на звезды и придумаю новое созвездие – женщину на краю огромной пропасти. Я буду здесь с тобой.

С любовью,

твой отец.

Поздно вечером, доигрывая партию в шахматы в общей комнате, мы с Юлией иногда слышали, как Максим с Дейвом переговариваются по-русски. И пускай говорили они тихо, слова эхом отражались от стен. Юлия переводила мне то немногое, что понимала из их научного жаргона – видеоконференции с медиками и представителями правительства, штамм, сходный с вирусом, обнаруженным в Батагайке, нашли в сотнях километров отсюда в почве и ледяном покрове. Однако там никто не заболел, вероятно, и с нами все будет в порядке. Возможно, мы потомки тех, кто сотни тысяч лет назад успешно переболел, и обладаем иммунитетом. Дейв постоянно повторял: мы же не вкалываем себе образцы вируса и не нюхаем зараженных амеб, значит, бояться нечего.

– Но нас отсюда не выпускают, – возражал Алексей, механик. – Зачем бы им нас тут держать, если с нами все в порядке?

– Вообще-то понятно, зачем, – отвечал Дейв. – Мы сейчас для них лабораторные мышки, благодаря которым они всё узнают о вирусе.

Каждый день мы рассматривали амеб под микроскопом. Максим с Дейвом объясняли все происходившие с ними изменения, показывали, как начинает распадаться цитоплазматическая структура. Зараженная вирусом крыса на наших глазах по неизвестным причинам впала в кому.

– Похоже, вирус, проникая в клетки, превращает их в хамелеонов, заставляет мимикрировать под клетки других органов: клетки мозга превращаются в клетки печени, легких – в сердце, – рассказывал Дейв. – Однако причин думать, что мы заразились или можем заболеть в принципе, по-прежнему, нет.

– Как и причин думать, что мы здоровы, – возразила Юлия. – Ты сам говорил, что ничего подобного прежде не видел.

– Не надо было нам туда лезть, – заявил Дейву один из ассистентов Максима. – Все, что случится, будет на твоей совести. У меня вообще-то семья есть. У всех тут семьи.

Вечером Максим разделил всех сотрудников на группы и велел отныне ужинать партиями.

– У меня нет выбора, вы не умеете корректно себя вести друг с другом, – заявил он. – Споров я не потерплю. Нам и так тут нелегко приходится.

В последнее время меня преследуют мысли о том, сколько раз все мы с ног до головы вымазались грязью и водой из кратера. О самодельной «чистой» лаборатории, о том, что в респираторах, наверное, сто лет не меняли фильтры. Не понимаю, зачем Дейв решил заразить вирусом крысу – ведь всем известно, что они разносчики инфекций. Нас просили сообщать обо всем необычном. Сообщили, что карантин нужно продлить, и обещали, что поставки будут каждые две недели. А при необходимости к нам пришлют медиков в защитных костюмах. Каждый вечер перед сном я по видеосвязи рассказываю сказки Юми. И жили они долго и счастливо. А просыпаясь утром, ищу у себя симптомы: лихорадку, сыпь, неспособность наклонить голову. Изучаю каждый дюйм своего тела перед зеркалом. Мы все ждем, что случится все или ничего. Я мечтаю вернуться домой, обнять родных и рассказать Юми, как ее мама нас спасла. Вспоминаю наше с Кларой последнее путешествие – как, пролетая над Арктическим национальным заповедником, мы наблюдали миграцию последних северных оленей. Когда Дейв сообщает мне, что у него раскалывается голова, я рекомендую ему последовать собственному совету и не делать поспешных выводов. Однако говорю это, стоя в другом конце комнаты. Когда Юлия жалуется, что у нее болит живот, я советую ей выпить чаю. Все будет в порядке, говорю я, но в глазах ее плещется страх. Анализ слюны и крови Дейва показывает, что он заразился новым вирусом. Я не знаю, могу ли чем-нибудь помочь Юлии. В реальном мире люди, чтобы успокоиться, все отрицают, уходят в политику или ударяются в религию, но здесь, под куполом, важны только сухие факты. Юлия больше не выходит на пробежки, и групповой портрет нашей команды она так и не дописала. Мы продолжаем твердить, что закончим работу и поедем домой, иногда я в это даже верю. Надев зимнее снаряжение дочери, я прихватываю фигурку и шагаю через тундру, представляя, как Клара шагает рядом со мной под северным сиянием. Квадроцикл я не беру. Иду пешком до кратера целую милю. Воображаю, как вирус и все остальное, что прячет от нас лед, втягивается в статуэтку, как ее каменное брюхо впитывает все, что может причинить нам вред. Говорю дочери, что люблю ее, и бросаю фигурку в кратер в надежде, что все, извлеченное из земли, канет в нее обратно. Потом поворачиваю обратно к станции. Дыхание сбивается.