– Каждому поколению несладко приходится, – я заглянул в ее журнал, на каждой странице которого красовалось описание какой-нибудь катастрофы. – И все же нужно жить свою жизнь.

– Если бы не изменение климата, ты бы тут исследование не проводил, – возразила она.

– Знаю.

– Скажи Юми, завтра мы с ней сходим куда-нибудь позавтракать. Если хочешь, позже поговорим.

Клара развернулась, направилась к исследовательской палатке и попросила одного из моих работников подбросить ее в город. А затем, ожидая, когда он позовет ее, вернулась к раскопкам – я в этот момент был уже в мусорной яме по пояс в земле.

– Не думай, кстати, что я не хочу жить с дочкой, – сказала она. – Ты чертовски ошибаешься, если так считаешь.

На следующий день, когда мы с Мики встретились с дочерью и внучкой за завтраком, Юми плакала. У Клары изменились планы, она сказала, что путь до сибирских раскопок слишком сложный, все пошло не по плану. Обняла Юми, всхлипывающую над банановым сплитом, а потом мать, которая попросила ее быть осторожной. Я же ничего не сказал. Допил кофе и заказал шоколадные оладьи.

– Клифф, – начала Мики.

Выглянув в занавешенное жалюзи окно закусочной, я увидел, как Клара забирается в арендованную машину. Однако мотор она не завела. И сидела в кабине, пока я не встал из-за стола, не вышел и не постучал ей в окно.

– Я люблю тебя, – сказал я, открыв дверь. – Будь осторожна.

– Мне очень жаль, что все так складывается, – отозвалась она.

Я убрал фотографию в кошелек и взял найденную в носке фигурку дюйма в два высотой. Это был приземистый каменный гуманоид с мощным торсом и круглыми выпуклыми глазами на полголовы. Я купил эту фигурку в музее истории Древней Японии, чтобы подарить Кларе на выпускной. Объяснил, что, вероятнее всего, в период Дзёмон статуэтка считалась волшебной, люди верили, что она впитывает негативную энергию, зло и болезни. Я наказал Кларе не расставаться с ней, пообещав, что она сбережет ее от несчастий. Сейчас я провел пальцами по контурам и изгибам фигурки, пытаясь ощутить последние эмоции дочери – трудности на работе, разлука с Юми, последний вздох.

По алюминиевому коридору простучали шаги – кто-то бежал сюда с другого края купола. Я сунул статуэтку в карман брюк, и тут в капсулу, поглядывая на фитнес-браслет, вошла Юлия.

– Фух. Жди меня, московский марафон. Вы как, хотите перекусить или просто отдохнуть? – отдуваясь, выговорила она. Юлия успела переодеться из рабочей одежды в неофициальную униформу станции: потертые джинсы и худи. – Мы как раз приготовили рыбные такос и собираемся смотреть «Принцессу-невесту».

– Значит, это вы дали имя Энни? Фанатка «Юритмикс»?

– Максим вообще хотел назвать ее в честь песни «Битлз», – отозвалась Юлия. – Как Люси, которую нашли в Эфиопии, – ее же назвали в честь «Lucy in the sky with Diamonds». В итоге нашу девочку звали бы либо Джуд, либо Пенни. Но я обыграла его в шашки и получила право дать ей имя.

Я прошел за Юлией в основной отсек, удобно устроился в кресле, кое-где заклеенном изолентой. Пахло жареной форелью, и я вдруг понял, что толком не ел вот уже десять часов – с первой остановки во Владивостоке. Четверо ученых уселись на диване. Еще один опустился на ящик с припасами. Все они вежливо представились мне, а Дейв, тот, что сидел на ящике, предложил выпить водки, объяснив, что это их обязательная инициация. Разговаривая, он растягивал окончания слов и был одет в футболку Западного колледжа; я спросил, не из Калифорнии ли он приехал.

– Санта-Круз, – ответил он.

Бутыль, которую он занес над моим стаканом, смахивала на бивень мамонта. Один из исследователей поведал, что эта водка – настоящая, сибирская, ее делают на одном из старейших заводов из местной воды, пшеницы и кедровых орешков.

– Скоро ты себе собственную бутыль заведешь, – продолжил Дейв. – Помогает согреться и сохранить интерес к жизни. А еще забыть, что на станции все на соплях держится.

От первой пары глотков кровь прилила к щекам.

Я по-гаргульи уселся на кожаном насесте и, сжимая в пальцах стакан, стал оглядываться по сторонам, словно застенчивый школьник, гадающий, как ему влиться в компанию. Ученые топтались и пританцовывали в коридорах, сидели на потрепанных стульях и креслах и смотрели фильм или осыпали меня вопросами – например, интересовались, что я думаю о ролевых играх. Я разрешил Максиму создать для меня персонажа в «Подземельях и драконах» – эльфа-плута по имени Каласк (ну и имечко, как название дивана из «Икеа»). Дейв выхватил у него листок с описанием персонажа.

– Из-за этого чудика мы играть начнем через год.

– Я разрабатываю идеальную кампанию, – возразил Максим.

– Да херня это все. Вот я знаю отличную игру для инициации, – вклинился механик по имени Алексей, много лет проработавший на станции Беллинсгаузена в Антарктике. – Новые сотрудники не должны замыкаться в себе, это очень важно.

– Его отец был в Беллинсгаузене в 2018-м во время первого покушения на убийство в Антарктике, – объяснила Юлия. – Вот почему он опасается, что у нас тут взаперти крыша поедет. Алексей наш неофициальный наставник. Увидит, что кто-то ведет себя странно – замыкается в себе, слишком много работает, – мигом пропишет лекарство.

– Лекарство?

– Медвежий коготь! – выкрикнул Алексей.

– Ты не обязан играть, – сказала Юлия, садясь рядом.

Потом объяснила правила игры в «Медвежий коготь»: стакан пива передают из рук в руки, каждый должен отпить из него, а на освободившееся место тут же вливают водку.

Вся комната теперь скандировала мое имя:

– Клифф, Клифф, Клифф, Клифф!

Каким-то чудом эти дети догадались, что мне хоть на минуту нужно забыть о еще ощущавшемся в воздухе присутствии Клары. Стакан ходил по кругу, и комната все сильнее кружилась перед глазами. Смех и болтовня теперь доносились будто бы не от телека, а откуда-то издалека. Юлия тронула меня за плечо, проверяя, все ли со мной в порядке, и я понял, что по экрану уже бегут титры, а Алексей спит, уронив голову возле полупустого стакана водки. В воцарившейся тишине было слышно, как по стенам станции стучит дождь и колотит град. Максим бросился наружу прикрыть солнечные панели. Другие разошлись по своим капсулам и лабораториям. Юлия задержалась. На вид она была примерно ровесницей Клары – слегка за тридцать, может, чуть меньше. Окончила МГУ, прошла стажировку в Кембридже и там продолжила работать с местной флорой, уделяя особое внимание низким кустарникам – важнейшим поглотителям углерода.

– Клара всегда носила ее с собой, – сказала она. – Она лежала в кармане пальто, когда мы ее нашли.

Опустив глаза, я обнаружил, что все это время так и вертел в руках статуэтку.

– Она была для нее счастливым талисманом, – добавила она.

– Я обещал, что она ее защитит, – признался я. – Не знал, что она до сих пор носит ее с собой. Есть поверье, что после того, как фигурка поглотит несчастье или зло, ее нужно разбить. Она еще всегда носила кулон на шее – кристалл размером с ноготь большого пальца, похожий на необработанный алмаз. Бледно-фиолетового цвета. На плетеной серебряной цепочке. В коробке я его не нашел.

– Когда мы обнаружили тело, никакого кристалла на ней не было, – сказала Юлия. – Наверно, потерялся или украл кто-то, когда ее везли в больницу. Я его помню, она очень им дорожила.

Слушая ее, я крепче сжимал в руке фигурку и смотрел на висевшую на дальней стене карту кратера. Юлия встала и помогла мне подняться на ноги. Пошатнувшись, я указал на булавку с оранжевой головкой – вскрытую пещеру, некогда хранившую древний воздух.

– Клара провалилась в пещеру неподалеку от этого места, – покачав головой, объяснила Юлия. – Я поначалу не понимала, о чем она говорит – она твердила лишь об Энни и остальных телах. Может, у нее от потери крови мысли путались. Или она головой ударилась. Но волновала ее только эта находка. «Как их много, – все повторяла она. – Я вижу ее лицо». Еще что-то про записку с напоминанием для самой себя, про то, что это она во всем виновата. Вы не в курсе, что она могла иметь в виду?

– Нет, – ответил я. Должно быть, Клара винила себя за то, что так и не спасла мир. – Я бы хотел увидеть место, где ее нашли.

– Если позволит погода, несколько наших сотрудников отправятся туда завтра днем. Хотим выполнить как можно больше полевых работ, прежде чем верхний слой почвы снова замерзнет. Всем хочется раздобыть себе образец, а зимой заняться обработкой данных. Хотя Максим считает, что случится еще одно большое сибирское потепление – нам-то это только на руку, а вот планете не очень.

* * *

Следующим утром, довольно долго просидев в туалете после вчерашней приветственной вечеринки, я надел Кларины сапоги и вышел в «прекрасный сибирский октябрьский день, температура была воздуха комфортная – плюс пять градусов по Цельсию». От станции до края кратера идти было полчаса, дорога вела через хвойный лес, состоявший в основном из лиственниц, чьи воздетые ветви будто бы дрожали. Я держался Юлии и Дейва – мы замыкали длинный строй ученых, шагавших следом за машинами.

– Знаете, корни лиственниц помогают сохранить лед в почве, – рассказал Дейв, на ходу похлопав рукой по стволу одной из них. – Эти деревья – потомки последнего ледникового периода.

– Правда? – отозвался я.

– Ему бы в викторинах участвовать, – заметила Юлия.

– Эй, не делай вид, будто бегаешь чисто для здоровья. Ты боготворишь это место не меньше любого из нас, – поддел Дейв.

– Это верно, – сказала Юлия. – Но я предпочитаю не болтать об этом.

– Кстати, о викторинах: вы знали, что Батагайку называют вратами в ад? Наверно, это пошло с тех пор, как местные вырубили большую часть деревьев. А именно растительность, друг мой, не дает здешней земле оттаять. Этот кусок подземного мира ширится с каждым годом.

Добравшись до края кратера, я представил, как земля осыпается под моими ногами. На самом же деле она медленно оседала, размываемая наводнениями и ручьями, образовавшимися от таяния вечной мерзлоты. Подойдя к краю, я увидел мрачный Большой Каньон, раскинувшийся под неизменно серым сибирским небом. Исследователи соорудили тут вход: зигзагообразный грунтовый пандус, открывавший красочную палитру времен – жженую сиену и необработанную умбру из коробки с карандашами. Дейв и его команда отделились от остальных и направились к той части кратера, которую они именовали «овраг», – в ней собирали извлеченные из ручья образцы. Внутри кратера находилась еще одна пещера, древняя, оттаявшая в прошлом году. Юлия отвела меня туда и указала на яму размером с Мини Купер.

– Мы и не знали, что она здесь, пока Клара в нее не провалилась. Должно быть, ее прикрывал тонкий слой почвы и льда. После мы расширили отверстие, чтобы легче было пробираться внутрь, установили леса и опоры, чтобы потолок не обрушился. Но, конечно, почва все равно постепенно оттаивает.

Юлия стала медленно спускаться по прислоненной к земляной стене пещеры металлической лестнице, свет от ее налобного фонаря покачивался в темноте. Я пошел за ней, с каждой ступенькой опускаясь все ниже во тьму, на лоб мне капал таявший снег. Чтобы не чувствовать вони тухлых яиц – оттаявшая земля высвободила газы, микробов и древний навоз, – я уткнулся носом в рукав пальто.

– Возьмите, – как только я ступил на каменный пол, Юлия протянула мне бандану – замотать нос и рот. – Пока мы не расширили отверстие, тут воняло еще хуже. Но вонь – это наука. Часть этих газов производят бактерии, приспособившиеся к вечной мерзлоте. Некоторые даже выделяют свой собственный антифриз.

Юлия включила гирлянду фонарей, подвешенную по периметру пещеры – убежища, дома, могилы. Если не считать сталактитов и сталагмитов, торчавших из пола и потолка подобно схеме звуковой волны, очертания провала были довольно гладкими. Когда-то над этими стенами простиралось небо. Я представил себе, как Энни сидит у входа в пещеру вместе с родней и жарит на костре свежую добычу. Интересно, они ели молча или рассказывали друг другу истории? Может быть, Энни пела? И другие тоже? А может, от стен пещеры эхом отражались звуки поминальной службы?

– Вот здесь мы нашли Клару, – Юлия указала на камень, выпачканный чем-то темным, похоже, кровью. – Когда мы до нее добрались, было уже поздно.

Опустившись на колени, я провел пальцами по темным капиллярам камня.

Хотелось спросить, говорила ли Клара что-нибудь о своей семье, но я знал, что, скорее всего, истекая кровью и понимая, что сознание ее постепенно меркнет, она изучала место своей гибели и вдыхала воздух эпохи плейстоцена. Бо́льшую часть пещеры занимали остатки каменного круга, в центре которого размещался мегалит размером с дверь. На камне красовался тот же узор, что был вытатуирован на теле Энни. Земля вокруг колонны, ставшая местом упокоения множества древних людей, была усеяна точками и завитками, больше всего напоминавшими код или надпись на некоем языке, которого не должно было существовать в природе.

– Как будто лазером выжгли, – заметил я, обводя пальцем четкие края рисунков. – Никаких признаков, что тут орудовали долотом. Часть линий очень точно сделана.

– Похоже на клинопись, но не совсем. Мы отправили фотографии профессору лингвистической палеонтологии из Оксфорда. Он говорит, надписи никак не могут относиться к тому периоду. Некоторые значки здесь напоминают формулы высшей математики.

– Знаешь, Клара обожала фильмы о том, что в древние времена на Землю прилетали инопланетяне. Что это они построили пирамиды, что Атлантида имела внеземное происхождение. Я же твердил, что все эти феномены можно объяснить по-другому.

Я распекал Клару за увлечение конспирологическими теориями людей, которым докторские прислали по почте. Однако, когда пытался расспросить дочь о ее убеждениях, она лишь теребила в пальцах кулон, будто тот хранил одной ей известные тайны. Порой я задумывался: что, если ее фантазия, научные журналы, увлечение НЛО или посещение конференций вроде той в Сакраменто, посвященной Бигфуту, куда она затащила и меня, сделали из нее более вдумчивого ученого, чем я сам? Может быть, именно поэтому она видела в грязи такое, чего не видел больше никто.

Когда мы вновь поднялись в кратер, я, увязая сапогами в грязи, направился к Дейву и его ребятам. Дейв сидел на корточках у ручья и собирал в пластиковые пакеты воду и осадок. Парни его были по уши в грязи, словно весь день плескались в болоте.

– Будто моментальный снимок, – сказал Дейв, подняв глаза. – Вот это все. Прямо удивительно, сколько всего тут выжило.

– А что именно вы ищете? – спросил я.

– Лучшая защита – это нападение, – объяснил Дейв. – Рано или поздно все, что тут живет, попадет в города, в океан, в нашу пищу. Мы обнаружили здесь отлично сохранившийся пласт бактериальной жизни. В организме Энни и других трупов встречаются вирусы, которые мы никогда раньше не встречали. Оживить самые древние нам пока не удалось. Самый старый из оживленных – штамм оспы столетней давности; вот почему мы на карантине.

– То есть вы пытаетесь вернуть к жизни древние вирусы?

– Нужно же понимать, что несут нам тающие ледники. Пока что все, что мы нашли, представляет угрозу разве что для амеб, но я здесь, чтобы предотвратить опасность, даже если несет ее один процент живущих там микроорганизмов. Чем лучше мы изучим эти патогены, тем успешнее сможем от них защититься в случае чего. Игнорировать историю нельзя. Какое-то время продержишься, а потом она все равно догонит и укусит тебя за зад. Чем лучше мы поймем, какие нам угрожают болезни, тем лучше сможем подготовиться.

– А если вы оживите тот самый один процент?

Я вообразил, сколько доисторических микробов может кишеть на команде Дейва – как они снуют у них в волосах, роятся в каждом отверстии, и вдруг ощутил, что в сапогах у меня хлюпает. Даже если риск составляет всего один процент, пожалуй, стоило бы выделить исследователям финансирование на более надежные защитные костюмы.

– Попытаемся помешать ему распространиться или подготовим людей, – ответил Дейв. – Разбудим мир, заставим всех понять, что весь этот тающий лед и тонны дерьма, которые в нем накопились за миллионы лет, не рассосутся. – Дейв взялся за пряжку на поясе, потянул на себя металлический квадрат, достал маленькую флягу и приложился к горлышку. – Но вероятность того, что мы найдем какой-то абсолютно неизвестный беглый патоген, крайне мала.

Через несколько часов я вернулся на станцию и продолжил осматривать Энни: аккуратно перевернул ее, сделал надрезы на коже, чтобы подготовить образцы тканей и костного мозга. Дейв и его коллеги не из нашего лагеря собирались провести анализ ДНК и содержащихся в теле вирусов.

Я вдруг осознал, что приговариваю:

– Все в порядке.

Будто Энни могла меня слышать или чувствовать, как мои пальцы вскрывают ее грудную клетку, являя миру затвердевшие органы, черные, как стены прятавшей ее пещеры. Я как раз собирался вынуть ее желудок, когда пришло сообщение от Мики:

Не повторяй ее ошибок. Детство у Юми только одно. Мать она уже потеряла.

Не повторял и не собираюсь. Я здесь, чтобы понять Клару. Однажды Юми мне спасибо скажет, – ответил я.

Мики прислала несколько фотографий: Юми в зоопарке, Юми дремлет, Юми с двоюродными сестрами в огромных шляпах от солнца и респираторах катаются на велосипедах в парке «Голден Гейт» во время недавней Недели чистого воздуха в Сан-Франциско. Я рад был узнать, что у них все хорошо, но ответить мне было нечего. Отложив телефон, я вернулся к работе. Мы сейчас находились на краю мира, а все остальное казалось далеким сном. Маленькая девочка, пожалуй, не выдержала бы такого далекого путешествия. Изучая тело Энни, я все больше понимал, как много загадок оно таит.

ПРОТОКОЛ ВНУТРЕННЕГО ОБСЛЕДОВАНИЯ. Желудок практически пуст, присутствуют остатки мяса сурка и некоторых растений, в частности Silene stenophylla (узколистная), из-за скудного количества невозможно определить, использовались ли они в пищу или употреблялись в качестве лекарства от болезни. Зубы и десны в почти идеальном состоянии, между коренными зубами обнаружены частички древесины, что, возможно, свидетельствует о гигиене полости рта. По образцам зубного налета можно заключить, что рацион девочки состоял в основном из животной и растительной пищи, а также насекомых. Под деснами обнаружены различные штаммы Streptococcus, а также неидентифицированные бактерии. Признаки церебрального отека мозга, свидетельствующие о черепно-мозговой травме. Результаты и анализ генома предоставлены Дальневосточным федеральным университетом.

Пальцы Энни скрючились из-за трупного окоченения. Мне представилось, что она просила о помощи – умей ее семья лечиться растениями, мы могли бы узнать много нового о древних людях. Интересно, какие колыбельные пели неандертальцы?