Глава 2.

Квартира, в которую я переехала в Чикаго, больше похожа на сарай. Может, дело в том, что ей нужен ремонт и новая мебель, а может, в моей внезапно проснувшейся неряшливости. Хотя, если честно, я выросла в доме, где царил идеальный порядок. Мама терпеть не могла беспорядок, и я каждый день драила полы до блеска. Но когда я переехала, чистота перестала быть приоритетом. Денег было мало, а жить где-то надо.

Просмотрев кучу объявлений, я остановилась на районе Норт-Сайд – там цены были ниже. Нашла объявление с фотографиями, где квартира выглядела… скажем так, скромно, но цена была заманчивой. Я отправила сообщение хозяйке, не особо надеясь на ответ. Но уже через пару часов мне написала Эллен – добрая женщина с мягким сердцем. Она сразу предложила встретиться в тот же день, чтобы показать квартиру. Я, не раздумывая, согласилась.

Когда я приехала, Эллен уже ждала меня у подъезда. Дом выглядел так, будто его построили еще в эпоху динозавров: обшарпанные кирпичные стены, четыре этажа и человек десять жильцов, все пожилые. Мы поднялись по узкой лестнице с ковровым покрытием, которое когда-то было красным, а теперь стало грязно-коричневым. На каждом этаже пахло по-разному: на первом – едой, на втором – старыми книгами, на третьем – чем-то лекарственным.

Квартира оказалась на четвертом этаже. Эллен открыла дверь ключом, который с трудом повернулся в замке, и мы вошли. Первое, что я почувствовала, – запах сырости и плесени. Эллен, заметив мое выражение лица, сразу извинилась и объяснила, что квартира пустовала больше трех лет после смерти ее мамы.

Мы прошли в гостиную: белые стены, темный ламинат, мигающая люстра, стеклянный стол, шкаф без дверей и, к удивлению, небольшая плазма. В спальне едва поместились кровать с голым матрасом, тумбочка и шкаф. Окно выходит на улицу и кофейню «С Любовью от Алисы». Кухня была крошечной: гарнитур, стол и один стул. Зато ванная порадовала – чистая и с запахом бабушкиного порошка.

Эллен предложила выпить кофе, который я захватила в местной кофейне. За чашкой я рассказала ей, как переехала в Чикаго, искала жилье и почему у меня такой скромный бюджет. Она внимательно слушала, а потом неожиданно снизила цену со 160 до 130 долларов. Я была тронута ее добротой.

Когда Эллен ушла, я осталась одна. Осмотрела квартиру еще раз. После уборки и проветривания запах сырости исчез, и пространство стало казаться уютнее.

Со временем я добавила деталей: три картины с пейзажами – подарок Генри на новоселье. Они остались у него после смерти жены, которая любила рисовать. На ярмарке я купила книги – читать я не люблю, но полки больше не пустовали. Искусственные цветы в горшках, розовые занавески, мягкий коврик, подушки и плед на диване – каждая мелочь делала пространство теплее.

Иногда мне кажется, что, наполняя квартиру вещами, я пытаюсь заполнить пустоту внутри. Часто вспоминаю мамины слова: дом – это отражение души. И я верю, что, преображая свою временную квартиру, я понемногу преображаю и себя.

Однако есть одна вещь, которая остается неизменной – это входная дверь. Каждый раз, когда пытаюсь ее закрыть, замок заклинивает, и ключ отказывается поворачиваться. Как и сейчас: я упираюсь коленом в дверь, сжимаю ключ покрепче и с трудом проворачиваю его влево. С облегчением выдыхаю и дергаю ручку вверх-вниз. Наконец, дверь сдается.

– Тебя бы починить, – ворчу я, легонько хлопая по двери ладонью. Поправляю сумку на плече и направляюсь к лестнице.

На этом этаже, кроме меня и пожилой супружеской пары, больше никто не живет. И я никак не могу понять, почему так происходит. Генри как-то рассказал, что раньше здесь тоже жили только пожилые люди. Когда они умирали, квартиры оставались пустыми. За год, что я здесь, в дом въехали всего трое новых жильцов: женщина и двое молодых парней, которых часто вижу в кафе за чашкой кофе.

Спускаюсь на первый этаж и уже тяну руку к железной двери, как она внезапно распахивается передо мной. Замираю, уставившись на мужчину в безупречном классическом костюме. Он на мгновение останавливается, словно оценивая ситуацию, а затем стремительно проносится мимо, едва не сбивая меня с ног. Его легкий аромат древесного одеколона остается в воздухе, пока он взлетает по лестнице, оставляя лишь эхо шагов.

Пожав плечами, выхожу на улицу, и в голове возникает вопрос: кто он? Чей-то внук? Сын? Или, может, новый жилец? Его внезапное появление пробуждает во мне любопытство, но я быстро отгоняю эти мысли. В конце концов, это не мое дело. Если он новый сосед, я скоро это узнаю. А пока – зачем забивать голову лишними вопросами?

Сегодняшний день в кофейне ничем не отличается от предыдущих. Посетители приходят и уходят, звеня колокольчиком на двери. Я знаю их всех не только по именам, но и где они живут, с кем, чем занимаются. Поначалу было странно, что люди так легко открываются мне, почти незнакомому человеку. Но Генри однажды объяснил, что в этом нет ничего удивительного. Доверие и искренность – это то, что делает наше общение особенным. Каждый день приносит новые истории, новые открытия. Моя задача – просто быть рядом и слушать тех, кому это нужно. И я слушаю.

Со временем я и сама начала раскрываться перед окружающими. Оказалось, что делиться своими переживаниями – это не только способ облегчить душу, но и мощное лекарство от одиночества. Особенно трогательно осознавать, что чужие люди, порой совершенно незнакомые, могут не только понять, но и искренне поддержать. В их глазах я вижу участие, тепло, готовность помочь. И это порой ценнее, чем поддержка самых близких. Ведь даже родные люди иногда бывают так поглощены своими проблемами, своими заботами, что не замечают, как отдаляются. А иногда им важнее сохранить лицо, чем протянуть руку собственной дочери.

Конечно, есть и такие посетители, которых мне очень хочется придушить. Особенно сейчас.

Эмметт Уотсон вальяжно облокотился на стойку и пристально смотрит на меня. Он здесь не ради своего обычного капучино. Нет, он здесь из-за меня. Я стараюсь не смотреть на него. Опустив голову как можно ниже, быстро надеваю крышку на бумажный стаканчик и тщательно проверяю, хорошо ли она держится. Я хочу сделать все, чтобы у Эмметта не было повода меня критиковать. Хотя, по правде говоря, это бесполезно. Он всегда найдет способ вывести меня из себя.

Убедившись, что крышка держится крепко, я протягиваю напиток Эмметту. В этих джинсах с дырами на коленях и застиранной рубашке в красно-зеленую клетку он напоминает мне клоуна. Кто вообще в наше время носит такую безвкусицу?

– Твой капучино, Эмметт, – произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, и тут же, почти машинально, добавляю: – Хорошего вечера.

Взгляд упорно скользит мимо его лица – к полу, к кофемашине, куда угодно, только не в его глаза. Отойдя к дальнему краю стойки, я хватаю тряпку и начинаю протирать уже безупречно чистую поверхность, лишь бы занять руки. Пожалуйста, просто возьми кофе и уйди.

Но он не двигается с места. Чувствую, как его глаза пристально следят за мной, и в воздухе повисает тягостное молчание.

– Лилиан.

Клянусь, если он снова начнет говорить пошлости, я протру не кофемашину, а его самодовольное лицо. Он снова зовет меня по имени. К вечеру в кофейне обычно становится пусто, и это дает ему больше времени и свободы для бессмысленной болтовни.

– Лил, я здесь, прямо перед тобой, – недовольно ворчит он. – Ты не можешь меня игнорировать.

Я досадно вздыхаю и поднимаю глаза на Эмметта. Хорошо, что он невысокого роста, и мне не нужно задирать голову, чтобы видеть его бледно-голубые глаза.

– Что-то еще? – спрашиваю я, приподняв бровь.

Добившись моего внимания, он кивает.

– Ты забыла вставить трубочку, – с той же слащавой наглостью он указывает подбородком на стакан с трубочками.

Конечно, он заметил, как сильно я бросила тряпку, потому что его губы расплылись в широкой улыбке, обнажая желтые зубы.

Меньше кури травку, придурок.

Я приближаюсь к нему и беру одну из трубочек для посетителей, которые лежат на барной стойке прямо перед ним. Хочу уточнить, что они здесь специально для клиентов – чтобы каждый мог выбрать ту, которая ему больше нравится. Эмметт, конечно, не глуп. Он просто пытается вывести меня из себя. Но я обещала Генри больше не поддаваться на его провокации.

Беру стакан и небрежно вставляю трубочку в отверстие на крышке.

– Теперь все? – спрашиваю я, стараясь сохранить спокойствие.

Он внимательно смотрит на свой стакан, как будто это произведение искусства, а не обычный капучино.

– Вот так, дорогая, – удовлетворенно кивает он и подмигивает мне. – Ты такая милая, когда злишься.

Ненавижу.

С моих губ срывается тихое рычание, и это вызывает у него еще более широкую улыбку. Я почему-то опускаю взгляд на его рот и тут же отворачиваюсь, пытаясь скрыть свое отвращение, которое не могу контролировать.

Это что, лист салата у него в зубах?

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. «Успокойся, Лилиан, он отвратителен, и с этим ничего не поделать. Главное, держи сэндвич, который ты съела на обед, в желудке, ведь там ему самое место», – пытаюсь убедить себя, но становится только хуже.

И как теперь забыть этот проклятый салат?

– Какие планы на вечер, Лил? – раздается его голос у меня за спиной. – Может, прогуляемся?

Какого черта он еще здесь?

Господи, сколько раз мне нужно отказать этому парню или сколько чашек кофе выплеснуть ему в лицо, чтобы он наконец-то понял, что между нами ничего не может быть? Ни в этой жизни, ни в следующей.

Я тяжело вздыхаю и поворачиваюсь к Эмметту, стараясь не смотреть на его рот.

– У меня есть планы на вечер, и ты в них не входишь, – вежливо, но твердо говорю я. – А теперь, пожалуйста, уходи. Мне нужно готовиться к закрытию.

Если бы здесь был Генри, он бы точно мной гордился. Я уже думаю, что Эмметт наконец уйдет, но он выдает очередную безумную идею:

– В таком случае, может, ты позволишь мне проводить тебя до дома? – Он улыбается и дергает бровями, как будто у него начался нервный тик.

Я усмехаюсь, скрещиваю руки на груди и недоверчиво смотрю на него.

– Спасибо, но я могу перейти дорогу сама.

Он окидывает меня взглядом сверху вниз и задерживается на моем лице.

– Очень жаль, Лилиан, очень жаль, – говорит Эмметт, берет свой кофе и добавляет: – Ну что ж, завтра я снова попытаюсь пригласить тебя на свидание.

Он машет мне рукой на прощание и направляется к двери. Я с облегчением выдыхаю. Ничего, завтра я обязательно найду способ снова его отшить. Губы невольно расплываются в улыбке, когда я смотрю, как он идет к двери. Но тут он неожиданно разворачивается на 180 градусов. Улыбка медленно исчезает с моего лица.

– Лилиан, я кое-что забыл! – он быстрым шагом пересекает зал и, остановившись рядом со мной, виновато улыбается. – Добавь корицы, пожалуйста.

Мысленно я готова закричать.

– Ты серьезно? – спрашиваю я, разглядывая его рыжие кудряшки, торчащие во все стороны.

Мистер салат-в-зубах кивает и снимает крышку со стаканчика.

Я решаюсь не спорить. Сделаю то, о чем он просит, и пусть проваливает. Иначе я за себя не отвечаю, и в этот раз он не только уйдет с пролитым капучино на рубашке, но и с торчащей трубочкой из задницы.

Я беру корицу и возвращаюсь к стойке. Мне приходится наклониться вперед и облокотиться на нее, потому что этот придурок поставил стакан рядом с собой и вцепился в него рукой. Наверное, он думает, что я снова плесну в него кофе. Я бы с радостью, но обещала Генри, что больше такого не повторится… в четвертый раз.

Начинаю посыпать уже осевшую пенку корицей и только потом понимаю, что происходит. Поддавшись вперед, Эмметт наклоняется ко мне, и на всю кофейню раздается громкий и жирный звук поцелуя.

– Твою ж мать! – вскрикиваю я, пораженная его хитрым поступком, и дергаюсь назад, рассыпая корицу. – Какого черта, Эмметт?

Этот придурок только что поцеловал меня в щеку!

Мой желудок предательски сжался. Меня сейчас стошнит, и я не шучу. Я с нескрываемым отвращением вытираю щеку тыльной стороной ладони и бросаю яростный взгляд на Эмметта. Он, явно довольный собой, облизывает губы и машет мне рукой.

– Пока, Лил, хорошего тебе вечера!

Все, с меня хватит любезностей.

– Эмметт, я ненавижу тебя! – кричу и хватаю первую попавшуюся вещь – мельницу с ванильной карамелью – и швыряю ее ему в спину.

– А я безумно хочу тебя! – кричит он в ответ.

Эмметт поворачивается и, вовремя спохватившись, отпрыгивает в сторону.

Словно в замедленной съемке, мы оба наблюдаем, как мельница пролетает рядом с его головой и, ударившись об окно, – благо, оно не разбилось, – отскакивает и с грохотом падает на пол. Ванильная карамель, напоминающая бисер, из которого маленькая версия меня обожала делать браслетики, рассыпается по всему полу.

Мы одновременно поднимаем взгляд с пола и смотрим друг на друга. Его глаза медленно расширяются, словно у меня выросли рога, а лицо пылает от ярости. Именно так я себя и чувствую – дьявольски разъяренной.

– Охренеть, – тянет он. – Еще бы немного, и эта штуковина прилетела бы мне прямо в голову, прикинь?

Он переводит взгляд на разбитую мельницу и начинает смеяться.

– Вот за это я тебя и люблю, Лил, – говорит он, поднимая большой палец вверх.

Придя в себя, я упираюсь руками в столешницу.

– Убирайся отсюда, ублюдок. И если ты появишься здесь завтра, я обещаю не промахнуться. В следующий раз ты покинешь кофейню не на своих двоих, а с помощью работников скорой помощи! – взрываюсь я, покрываясь красными пятнами от злости. Как же меня это чертовски достало.