Ему было одиннадцать лет, хороший возраст: уже не ребенок, но пока еще невысок ростом, довольно щуплый, вспыльчивый и прыщавый. Они с Кэролайн были так похожи, что незнакомые люди, увидев их в первый раз, сразу догадывались, что это брат и сестра, хотя Кэролайн была светловолосой, а ярко-каштановые волосы Джоди отливали рыжиной, да и веснушек у Кэролайн почти не было, всего несколько штук на переносице, а у Джоди они были везде, рассыпанные, как конфетти, по спине, плечам и рукам. Глаза у него были серые. Когда он улыбался, медленно и обезоруживающе, становилось видно, что зубы великоваты для его лица и не очень ровные, словно пытаются растолкать друг друга и отвоевать для себя побольше пространства во рту.

– А где Кэти? – спросила Кэролайн.

– В кухне.

– Ты обедал?

– Да.

– То же самое, что и мы?

– Поел супу. Но второго не захотел, и Кэти поджарила мне яичницу с ветчиной.

– Жалко, я бы тоже с тобой поела. Ты не видел Шона и Хью?

– Видел. Когда поднимался наверх. – Он скорчил рожу. – Тебе не повезло: Холдейны придут.

Они обменялись заговорщицкими улыбками. К Холдейнам оба относились примерно одинаково.

– Где ты взял эту фуражку? – спросила Кэролайн.

Джоди совсем забыл, что она у него на голове. Он сразу сконфузился и снял ее.

– Просто нашел. В детской, в старом ящике с маскарадной одеждой.

– Это же папина.

– Да, я так и подумал.

Кэролайн потянулась и забрала у него фуражку, грязную и измятую, в пятнах соли, с почти оторванной кокардой.

– Папа надевал ее, когда ходил под парусом. Он говорил, что правильная одежда придает ему уверенности и, если кто-нибудь ругает его, когда он делает что-то не так, он просто огрызается в ответ, и все.

Джоди заулыбался.

– Помнишь, как он про это рассказывал?

– Кое-что помню, – ответил Джоди. – Помню, как он читал мне «Рикки-Тикки-Тави».

– Ты был еще совсем маленький. Лет шесть тебе было. Но надо же, помнишь.

Он опять улыбнулся. Кэролайн встала и снова надела фуражку на голову брата. Козырек закрыл ему лицо, и ей пришлось нагнуться, чтобы поцеловать мальчика.

– Доброй ночи, – сказала она.

– Доброй ночи, – отозвался Джоди, но не двинулся с места.

Уходить от него ей очень не хотелось. Подойдя к лестнице, она оглянулась. Джоди пристально смотрел на нее из-под козырька этой нелепой фуражки, и в глазах его было нечто такое, что заставило ее спросить:

– Что-то случилось?

– Нет, ничего.

– Тогда до завтра?

– Да, – кивнул Джоди. – Конечно. Спокойной ночи.

Кэролайн поднялась наверх. Дверь в гостиную была закрыта, оттуда доносился неясный шум голосов, Кэти занималась тем, что вешала на плечики чью-то темную шубу и убирала в стенной шкаф возле входной двери. На Кэти было бордовое платье с фартуком в цветочек – ее уступка формальностям званого ужина. Увидев внезапно появившуюся Кэролайн, она сильно вздрогнула:

– Ой, как же вы меня напугали!

– Кто это пришел?

– Мистер и миссис Олдейн. Они уже там. – Кэти мотнула головой в сторону двери. – Вам лучше поторопиться, вы опоздали.

– Я ходила повидаться с Джоди.

Она остановилась возле Кэти, прислонившись к перилам, – уж очень ей не хотелось идти туда, где все. Кэролайн представила себе, какое это было бы блаженство – отправиться в свою комнату, забраться в постель и чтобы ей принесли вареное яйцо.

– Он все еще смотрит кино про индейцев?

– Вряд ли. Сказал, что там постоянно целуются.

Кэти скорчила гримаску:

– Лучше уж смотреть про поцелуи, чем про всякие безобразия, вот что я вам скажу. – Она закрыла дверцу шкафа. – Да-да, лучше интересоваться поцелуями, чем шляться по улицам и колошматить старушек по голове их же собственными зонтиками.

И с этим многозначительным замечанием она отправилась обратно в кухню. Кэролайн осталась одна и, не имея больше поводов задерживаться, прошла через вестибюль, натянула на лицо улыбку и открыла дверь гостиной. (Искусство эффектно появляться она тоже усвоила в театральной школе.) Шум разговоров сразу стих, и кто-то сказал:

– А вот и Кэролайн.

Гостиная Дайаны вечером, залитая в честь званого ужина ярким светом, блистала, как театральная сцена с тщательно подобранной декорацией. Три высоких окна, выходящие на тихую площадь, были задрапированы светлыми желто-зелеными бархатными шторами. Обстановку гостиной составляли огромные мягкие диваны розового и бежевого цвета, бежевый же ковер и современный итальянский кофейный столик из стали и стекла, изумительно сочетающийся со старинными картинами, шкафчиками из орехового дерева и прочей мебелью в стиле чиппендейл. Повсюду были расставлены цветы, и воздух был насыщен разными изысканными и дорогими ароматами, среди которых выделялись гиацинт, духи «Мадам Роша» и гаванская сигара Шона.

Все стояли именно так, как и представляла Кэролайн, собравшись вокруг камина с бокалами в руках. Не успела она закрыть за собой дверь, как от общей группы отделился Хью, поставил свой бокал и направился к ней через комнату.

– Дорогая, – сказал он, взял ее за плечи и наклонился для поцелуя, потом взглянул на свои тонкие золотые наручные часы, продемонстрировав при этом высунувшуюся накрахмаленную манжету, прихваченную изысканной золотой запонкой. – Опаздываешь.

– Но ведь Ландстромы даже еще не пришли.

– Где ты была?

– У Джоди.

– Тогда ты прощена.

Хью был высокий, гораздо выше Кэролайн, стройный, смуглый, начинающий лысеть. Это его немного старило, на самом деле ему исполнилось всего тридцать три года. Он был одет в темно-синий бархатный смокинг, вечернюю рубашку с полосками тонкого кружева, и в карих глазах его, темных до черноты под густыми бровями, в данный момент читалось некоторое раздражение, смешанное с удовольствием видеть Кэролайн и с долей гордости за нее.

Она успела разглядеть эту гордость, и ей стало легче. Хью Рэшли был человеком с принципами, которым нужно соответствовать, и Кэролайн тратила много времени на борьбу с ощущением своей полной несостоятельности. Во всех других отношениях он был, как будущий муж, в высшей степени удовлетворителен, успешен в избранной им деятельности в качестве брокера фондовой биржи, на удивление внимателен и заботлив, пускай даже его стандарты порой достигали чрезмерных высот. Но этого, наверное, и следовало ожидать: таково было свойство, присущее всем членам его семьи, а он, как ни крути, был братом Дайаны.

Элейн Холдейн всегда относилась к Кэролайн с прохладцей, поскольку муж ее, Паркер Холдейн, закоренелый греховодник, волочился за каждой хорошенькой молодой женщиной, а Кэролайн, несомненно, была одной из них. Саму Кэролайн это не слишком трогало. Во-первых, с Элейн они редко пересекались, поскольку Холдейны жили в Париже, где Паркер возглавлял французское отделение крупного американского рекламного агентства и приезжал в Лондон только на важные совещания раз в два или три месяца. Их визит к Дайане выпал как раз на один из его приездов.

Во-вторых, Кэролайн и сама недолюбливала Элейн, и это было очень некстати, потому что та была лучшей подругой Дайаны.

«Почему ты так бесцеремонно обращаешься с Элейн?» – не раз спрашивала ее Дайана.

«Ну прости», – пожимала плечами Кэролайн, зная, что лучшего ответа не придумаешь, ведь стоит только ввязаться в подробные объяснения, как Дайана обидится еще больше.

Элейн была весьма привлекательной и незаурядной женщиной, правда с излишней склонностью к пышным нарядам, от которой даже жизнь в Париже не смогла ее исцелить. Ей также частенько удавалось быть довольно остроумной, но благодаря собственному горькому опыту Кэролайн скоро поняла, что в ее шуточках и остротах таились ядовитые шипы злословия, направленные на друзей и знакомых, которым в то время не довелось оказаться рядом. Слушать ее было жутковато: кто знает, что она станет говорить о тебе в подобной же ситуации.

Зато Паркера никто не воспринимал всерьез.

– Прекрасное создание. – Он наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на руке Кэролайн, и она уже почти приготовилась к тому, что он вот-вот щелкнет каблуками. – Почему вы всегда заставляете нас ждать?

– Я заходила к Джоди пожелать ему доброй ночи, – ответила Кэролайн и повернулась к его жене. – Добрый вечер, Элейн.

Они слегка соприкоснулись щеками, одновременно поцеловав воздух.

– Здравствуйте, дорогая. Какое миленькое платье!

– Благодарю вас.

– В свободной одежде чувствуешь себя так легко… – Элейн сделала глубокую затяжку и выпустила густое облако дыма. – А мы с Дайаной только что говорили об Элизабет.

У Кэролайн упало сердце, но она вежливо спросила:

– Как у нее дела?

И замолчала, ожидая услышать, что Элизабет уже помолвлена, что Элизабет гостила у Ага-хана^[1], что Элизабет была в Нью-Йорке и позировала для журнала «Вог».

Элизабет была дочерью Элейн от прошлого брака, немного старше Кэролайн, и у той иногда возникало чувство, что об Элизабет она знает больше, чем о себе самой, хотя они никогда не встречались. Элизабет жила попеременно то с матерью в Париже, то с отцом в Шотландии, и в тех редких случаях, когда судьба заносила ее в Лондон, Кэролайн неизменно бывала где-то в отъезде.

Сейчас Кэролайн старалась припомнить, какие она слышала последние новости о жизни Элизабет.

– Кажется, она была где-то на Карибских или Багамских островах?

– Да, моя дорогая, она гостила у старой школьной подруги и чудесно провела время. Но пару дней назад прилетела домой, к отцу, и представляете, с какой ужасной новостью он встретил ее в аэропорту Прествика?

– И какой же?

– Понимаете, десять лет назад, когда мы с Дунканом еще были вместе, мы с ним купили в Шотландии одно имение… точнее, это Дункан купил его, несмотря на то что я решительно возражала… С точки зрения нашего брака это была последняя капля в чаше моего терпения.

Она остановилась с растерянным выражением на лице – видимо, сбилась с мысли.

– Элизабет, – кротко подсказала ей Кэролайн.

– Ах да, конечно. В общем, первым делом Элизабет подружилась там с двумя мальчиками из соседнего имения… ну, не совсем мальчиками – когда мы с ними познакомились, они уже были взрослыми, очаровательные такие юноши… и вот они взяли Элизабет под свое крылышко и относились к ней как к младшей сестренке. Не успели мы оглянуться, как она стала совершенно своей у них в доме, словно всю жизнь там прожила. Они ее обожали, но старший брат особенно о ней заботился, и можете себе представить, дорогая моя, перед самым ее приездом он разбился на автомобиле! Этот жуткий гололед на дорогах… Его машина врезалась прямо в каменную стену.

Вопреки своей воле, Кэролайн была искренне потрясена.

– Боже, какой кошмар! – проговорила она.

– Страшно подумать! Ему было всего двадцать восемь лет. Чудесный земледелец, прекрасный стрелок да и просто милый человек. Можете себе представить такое возвращение домой… Бедняжка позвонила мне вся в слезах и рассказала об этом, и я очень хочу, чтобы она приехала в Лондон, встретилась тут со всеми нами, и мы уж как-нибудь постараемся ее успокоить, развлечь и утешить, но она говорит, что ей почему-то нужно быть там…

– Не сомневаюсь, что ее отец только рад, когда она рядом с ним… – вставил Паркер, который выбрал этот момент, чтобы материализоваться возле Кэролайн и вручить ей бокал с мартини, обжигающе холодный. – Ну, кого мы ждем теперь?

– Ландстромов. Они из Канады. Он банкир из Монреаля. Их визит как-то связан с новым проектом Шона.

– Неужели Дайана с Шоном поедут жить в Монреаль? – спросила Элейн. – А как же мы? Что мы будем без них делать? Дайана, что мы будем делать тут без вас?

– И надолго они уезжают? – спросил Паркер.

– На три или четыре года. Может, меньше. Уедут сразу после свадьбы.

– А этот дом? Вы с Хью собираетесь здесь жить?

– Он слишком большой для нас. У Хью есть своя прекрасная, просторная квартира. Нет, Кэти, конечно, останется здесь, будет присматривать за домом. Дайана подумывает, не сдать ли его на время, если найти подходящего съемщика.

– А Джоди?

Кэролайн посмотрела на него, потом на свой бокал:

– Джоди поедет с ними. Будет там жить.

– Разве вы не против?

– Разумеется, я против. Но Дайана хочет забрать его с собой.

Ну а Хью не хочет вешать на себя обузу. Во всяком случае, пока. Завести своего ребенка – может быть, через пару лет, но не этого одиннадцатилетнего парня. Дайана уже определила его в частную школу, а Шон говорит, что отдаст его в секцию, где парнишку научат стоять на коньках и играть в хоккей.

Паркер не отрывал от нее пристального взгляда, и Кэролайн криво улыбнулась:

– Паркер, вы же знаете Дайану. Она строит планы, и – бах! – у нее все получается.

– Вы ведь будете по нему скучать?

– Да, буду скучать.

Наконец-то явились Ландстромы, были представлены обществу, им выдали напитки и ненавязчиво втянули их в общий разговор. Кэролайн под предлогом, что ищет сигареты, отошла в сторонку, с любопытством наблюдая за новыми гостями, и подумала, что они чрезвычайно похожи друг на друга, как частенько бывает с семейными парами: оба высокого роста, несколько угловатые, спортивного телосложения. Она представила себе, как по выходным они вместе играют в гольф, а летом плавают под парусом и, возможно, участвуют в океанских парусных гонках. Платье на миссис Ландстром было очень простым, бриллианты – великолепными, а мистер Ландстром казался бесцветным ничтожеством – глядя на него, никогда не подумаешь, что это невероятно успешный человек.

Кэролайн вдруг пришло в голову, что было бы чудесно, словно глоток свежего воздуха, если б сейчас в гостиную вошел какой-нибудь бедняк, неудачник, человек без нравственных устоев или даже просто пьяница. Или, скажем, художник, вечно голодный на своем чердаке. Писатель, пишущий романы, которые никто не хочет покупать. А то и жизнерадостный бродяга с трехдневной щетиной на щеках и с пузом, которое весьма неизящно вываливается у него из штанов. Кэролайн вспомнила друзей своего отца, таких разных, нередко с сомнительной репутацией, способных до глубокой ночи сосать дешевое винцо и падающих спать там, где их настигнет сон, на потрепанном диване или водрузив ноги на низенькую стенку террасы. Вспомнила свой дом на острове Афрос ночною порой, окрашенный лунным светом в черно-белые тона, и неумолчный шум моря.

– …Мы идем садиться за стол, – внезапно ворвался в ее сознание голос Хью.

Кэролайн поняла, что он говорит ей это уже не в первый раз.

– Что-то ты размечталась, Кэролайн. Допивай мартини, и пойдем, пора что-нибудь перекусить.

За обеденным столом она оказалась между Джоном Ландстромом и Шоном. Шон усердно колдовал над графином для вина, и ей, естественно, пришлось разговаривать с мистером Ландстромом.

– Это ваш первый приезд в Англию? – спросила Кэролайн.

– О, вовсе нет! Я и прежде бывал здесь много раз. – Он поправил на столе нож и вилку, слегка нахмурившись. – Однако я что-то запутался. Я имею в виду ваши семейные отношения. Вы – падчерица Дайаны?

– Да, верно. И я выхожу замуж за Хью, ее брата. Многие, похоже, думают, что такой брак противоречит законам, но это вовсе не так. Я хочу сказать, что в церковных канонах об этом ничего не сказано.

– У меня и мысли такой не было, что это незаконно. Наоборот, неплохо придумано. Все нужные люди остаются в одной семье.

– Вам не кажется, что это несколько узколобо?

Мистер Ландстром поднял на нее глаза и улыбнулся. Когда он улыбался, то становился меньше похожим на богача, выглядел и моложе, и веселее. Человечнее. Кэролайн даже почувствовала к нему симпатию.

– Скорее практично. Когда у вас свадьба?

– В следующий вторник. Никак не могу в это поверить.

– А вы не хотите вдвоем навестить Шона и Дайану в Монреале?

– Надеюсь, когда-нибудь навестим. Но не сразу.

– И еще у вас тут есть мальчик…

– Да, Джоди, мой брат.

– Он едет вместе с ними.

– Да.

– В Канаде он будет чувствовать себя как рыба в воде. Прекрасная страна для мальчишки.

– Да, – снова сказала Кэролайн.

– И что, вас только двое?

– О нет, – ответила Кэролайн. – Есть еще Энгус.

– Тоже ваш брат?

– Да. Ему скоро будет двадцать пять лет.

– А чем он занимается?

– Нам это неизвестно.

Брови Джона Ландстрома удивленно, хотя и достаточно деликатно, поползли вверх.

– Я серьезно, – сказала Кэролайн. – Никто не знает, где он и чем занимается. Понимаете, раньше мы жили на острове Афрос в Эгейском море. Мой отец был архитектором, своего рода агентом для тех, кто хотел купить там недвижимость или построить дом. Так он и познакомился с Дайаной.

– Погодите-ка. Вы хотите сказать, что Дайана приехала туда, чтобы купить землю?

– Да, и построить на ней дом. Но она не сделала ни того ни другого. Зато познакомилась с моим отцом, вышла за него и осталась с нами на Афросе, стала жить в том доме, который у нас был всегда…

– Однако вы вернулись в Лондон?

– Да. Видите ли, наш отец умер, и Дайана забрала нас с собой. Но Энгус сказал, что он никуда не поедет. Ему было тогда девятнадцать лет, он носил длинные волосы до плеч, и в голове у него гулял ветер. И Дайана сказала, что если он хочет остаться на Афросе, то пусть остается, а он сказал, что она может продать дом, потому что он приобрел подержанный военный внедорожник и собирается ехать через Афганистан в Индию. Дайана спросила, что он собирается там делать, а Энгус ответил, что хочет найти себя.

– Таких, как он, тысячи, вы ведь понимаете?

– От этого не легче, когда речь идет о твоем брате.

– И с тех пор вы его не видели?

– Нет, почему же. Вскоре после того, как Дайана и Шон поженились, он вернулся, но вы знаете, как это бывает. Мы надеялись, что он одумался, стал благоразумным, но он нисколько не изменился, остался таким же упертым, и что бы ни предлагала ему Дайана, все становилось только хуже, а потом он снова отправился в Афганистан, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

– Совсем?

– Ну… один раз пришла весточка. Открытка из Кабула или Шринагара^[2], а может, из Тегерана… в общем, откуда-то оттуда.

Она улыбнулась, пытаясь свести все к шутке, но, прежде чем Джон Ландстром успел придумать, что сказать в ответ, за его плечом возникла Кэти и поставила перед ним тарелку с черепаховым супом, прервав их разговор, так что он отвернулся от Кэролайн и заговорил о чем-то с Элейн.

Вечер, как и следовало ожидать, тянулся медленно, церемонно и для Кэролайн ужасно скучно. После кофе и бренди все снова собрались в гостиной. Мужчины переместились в один угол поговорить о делах, а женщины расположились возле камина и принялись обмениваться сплетнями, строить планы на жизнь в Канаде и восхищаться гобеленом, над которым в данный момент трудилась Дайана.

Через какое-то время Хью отделился от группы мужчин, якобы для того, чтобы снова наполнить стакан для Джона Ландстрома. Но, сделав это, он подошел к Кэролайн и сел на подлокотник ее кресла:

– Ну как ты?

– Почему ты спрашиваешь?

– У тебя еще есть силы, чтобы сходить в «Арабеллу»?

Она подняла голову и посмотрела на него. Из глубины кресла его лицо предстало перед ней почти перевернутым. Очень необычный ракурс.

– А который теперь час?