– Убейте его! Убейте гребаного выродка!

– Врежь им! – крикнул другой пират слишком близко к уху Аруна.

В этих словах звенела ненависть, и вскоре их подхватили сотни разрозненных голосов. Оскорбления превратились в «демона», «гандона» и сотню прочих гнусностей, доколе не переросли в рев, заглушающий мысли и звуки.

Арун вспомнил, что нужно дышать. Вспомнил, что его будущее держится на этих кончиках ножей и участи мужчины – или зверя – там, внизу.

Дикарь тем временем кружил и держался на расстоянии, казалось, даже не замечая толпу. Он делал выпады и отступал, будто прощупывая слабые места, но бойцы-ветераны держались. При каждом наскоке они, сойдясь вместе, выставляли свои ножи, а при каждом его отходе шагали вперед как одно целое. Так это и продолжалось под улюлюканье толпы.

– Вас четверо, ату его! – крикнул Новичок, тыча сжатыми в кулаки руками как ножом, словно хоть когда-то убивал людей в честном бою, лицом к лицу.

А «танец» продолжался. Гладиаторы медленно сужали брешь, пытаясь направить своего врага к стене и тем самым его прижать. Гигант оставил свои попытки и ретировался. Он отступал назад – глупо и, без сомнения, именно так, как надеялись его противники. Те дружно следовали за ним, шаркая ногами по песку, и Арун почувствовал, как пальцы одной его руки сдавливают кожу другой.

Возле стены гигант нагнулся, схватил Трехпалого Брауна – вернее сказать, его тело – и поднял над головой, как будто оно ничего не весило; на его плечи и лицо закапала кровь. Затем он рванулся вперед, замахнулся трупом, словно камнем, и метнул его.

Арун в тот же миг подумал, что на таком расстоянии это невозможно. Но труп пролетел по воздуху – сила для подобного броска была невероятной, нечеловеческой – и врезался в двух незадачливых гладиаторов, сбив их с ног.

Гигант помчался вслед своему «снаряду». Он размахивал ножами, орудуя ими как дубинками, пока первый из бросившихся врассыпную врагов не получил удар и не споткнулся. Дикарь пинком отбросил его назад и принялся колоть подымавшихся мужчин, раздирая предплечья и лица, и песок еще больше забрызгало кровью.

«Назад!» – едва не крикнул на него Арун, когда потрясенные бойцы овладели собой.

Они сомкнулись и принялись бешено махать и колоть в ответ, но теснота и паника не способствовали мастерству или слаженности. Впрочем, эти люди заслужили свое место на арене, сумели выжить, когда другие пали. Несколько сильных и быстрых ударов попали в цель, и из плоти гиганта брызнула кровь. Но за каждую нанесенную рану он платил тем же.

Он хватал неприятелей и отшвыривал прочь, дубасил и калечил их либо, упершись ногами и перехватив руки врагов, пробивал им глотку или грудь. Поверженные им бойцы уже не вставали.

Вскоре остался только Лапа. Он нанес удар ножом сверху вниз, но великан, выронив собственные клинки, перехватил руку врага, затем другую. Сдавливая менее крупному воину оба запястья, он пристально смотрел ему в глаза, и ветеран обмяк и закричал.

Арун направился к своему букмекеру. Будка этого коротышки располагалась несколькими ступенями ниже, на другом ярусе, и арену было видно оттуда лишь через решетку. Он обнаружил парня бледным и вспотевшим. Когда Арун приблизился, тот облизнул губы.

– Выглядишь неважно, – сказал Арун, протягивая свой билет. – Тебе стоило бы показаться врачу.

– Сударь, он… этот бой. Он еще не…

С арены донесся жуткий хруст, и толпа застонала. Арун не убирал свой билет.

– Мои поздравления, сударь, – прошептал букмекер, все явственнее зеленея. Он отвернулся и затем вручил обменный чек с числом, обозначающим богатство, и своей меткой.

– Спасибо.

Твердой рукой Арун взял чек. Он обналичит его позже – гораздо позже, – когда его шайка и другие пираты будут далеко отсюда. Вероятно, по-прежнему оставался риск быть ограбленным, но Арун совсем не боялся обычных бандитов.

Сколько мужчин во всем мире смогли бы вот так прикончить пятерку бывалых бойцов?

Он буквально только что выиграл целое состояние, и все же именно эта мысль завладела его раздумьями, когда он брел к возмущенной толпе.

Он проследовал за потоком тел из «норы Трунга» к теплому солнцу, гадая, кем или чем был этот великан и откуда он взялся.

Вскоре мысли Аруна схлестнулись с воспоминаниями о его учителе, старом мастере Ло, который имел обыкновение выкручивать ему ухо и спрашивать, какую выгоду приносят знания такому глупому мальчишке. Но сейчас, как и тогда, он подумал: всегда есть выгода, дремучий ты старый простак.

Игнорируя толпу, он протолкался к выходу из пещеры и пересек «площадь», в действительности являвшую собой просто участок щебня за пределами города Халин, заполненный теперь всяким отребьем и удовлетворяющими его нужды продавцами. Все это было взаимосвязано – и пещера, и ямы-арены, и подземная река, выходившая на поверхность в крепости Трунга.

Это была лишь одна из многих тайн, известных Аруну, хотя он и не должен был их знать, – один из многих секретов, которые он мог бы продать нужному покупателю в нужное время. Так же, как секрет Дикаря? Или я могу как-то продать и его самого?

– Подвезти вас до города, сударь?

Какой-то дубленый сорванец улыбался ртом, полным сломанных зубов, и волочил за собой тележку на колесах. Еще полсотни таких же расположились по всей площади, зазывая пассажиров.

Не удостоив рикш вниманием, Арун прошел мимо других негодяев, продающих воду, ром, сласти или булочки, облепленные мухами. Просто возьми деньги и беги, сказал тихий, неисправимый голосок в его уме – Арун так и не смог распознать, был ли то голос мудрости или же страха. Но довольно скоро тот затих – как и всегда, проигнорированный в пользу амбиций и планов, что вели к богатству или краху.

По правде, мечта о собственном корабле и собственной команде была всего лишь маленькой грезой – утешением, чем-то «приемлемым» для мелких людишек с меньшими талантами и смелостью. Вначале Арун избрал эту мечту оттого, что признаться в желании большего казалось смехотворным, абсурдным, беспочвенным в реальности. И все же…

И все же он восстал из ничего. У него есть молодость, богатство и умение, а с помощью удачи, смекалки и собственных рук он уже бросил вызов своему рождению, своей судьбе и «мудрости» стариков. Так отчего не сделать больше? Не зайти дальше?

Он прошел по проторенной тропинке вдоль высокого хребта над морем, затем остановился и оглянулся на выступающую скалу, образовывавшую пещеры Трунга. «Какова твоя стоимость, демон арены?» – задумался он. И кто уплатил бы ее, кабы знал?

Ответ был достаточно ясен. Этот гигант стоил дороже своей собственной цены. Арун уже перебирал в уме имена продажных охранников и составлял мысленную карту крепости Халина. Он знал, что сама дерзость формирующегося плана вдохновила его больше, чем следовало бы. Но человек мог быть лишь тем, кем он есть.

Ты позволишь мне спасти тебя, Дикарь? Или будешь рычать и кусать меня за руку?

В любом случае действовать ему придется быстро. Ибо кто мог сказать, как долго этот варвар продержится в тюрьме? И возможен ли вообще побег? Да и стоило ли вознаграждение риска? Может, ему просто сообщить кому-то, кто мог бы заинтересоваться, или сделать ставку еще раз?

Он выдохнул и понаблюдал, как морские волны разбиваются о скалы внизу. Он знал, что этот момент затишья был притворством – самообманом, которым Арун, вероятно, убеждал себя в том, что у него есть выбор. Но он уже сделал свой выбор давным-давно, и не без сожаления.

Арун, бывший мастер чинга, рискнет всем. Он поставит на кон свою суть и судьбу и сыграет против кого угодно из мужчин или женщин мира – даже против короля – и покажет, чего он стоит. Такова его Тропа. Таков его оджас. Его Путь. И остановит его только смерть.

ГЛАВА 6

После боя Рока сидел в своей темнице и ел то, что на его взгляд было курятиной.

Ее принесли истощенные узники с голодными глазами, а кости забрали себе. Он полюбопытствовал, сколько мяса они украли, но не винил их. Они промыли его неглубокие порезы и обтерли его тело влажной тканью, и вид у них был до того несчастный, что Рока не сопротивлялся.

Этот «король» таки решил, что мы более ценны, брат, но только на арене. И мы не продержимся вечно.

Букаяг молча кивнул. Похоже, пролитая в драке кровь насытила его, и в любом случае заняться ему было нечем. Их с Рокой по-прежнему держали взаперти и стерегли без шанса на побег; они по-прежнему были во власти беспощадного мясника, который правил в одиночку и заставлял мужчин драться как зверей.

Я отдам его тебе, братец, пообещал Рока, хотя пока не знаю как. Пусть он тлеет в том же огне, что и Кунла.

А пока все, что мог делать Рока, – это ждать. Спустя два дня по исчислению Рощи вернулись надзиратели, на этот раз с бесшерстными собаками.

Принес их сам Кэптин, держа одну под правой подмышкой, другую под левой. Он кивнул в жесте, который Рока счел уважительным и потому ответил тем же. Затем собачонок опустили на пол.

Создания эти казались безвредными – длинномордые, но не особенно клыкастые, с упитанными, удлиненными телами и вытянутыми, слабыми шеями. Без поводков они сиганули в яму и обнюхали нечистоты и пятна грязи, прежде чем без малейшего страха приблизиться к Роке.

Они забрались к нему на колени, облизывая его руки, лицо и грудь. Их языки были шершавыми и влажными, и он чуть не рассмеялся над их смелостью. В детстве он всегда мечтал о питомце.

«В грядущем году», – всегда говорила мать, и он знал, что она лжет, но понимал. Они и сами-то выживали с трудом…

Он позволил этим несуразным, дружелюбным существам облизывать его, пораженный их реакцией на незнакомца. Они исследовали тюрьму, покусывали друг друга за уши и устраивали потасовки, прежде чем, наконец, устроились отдохнуть у него на коленях.

Все это время он чувствовал, как сверху смотрят глаза мужчин.

Под этими взглядами удовольствие от животных исчезло, и он осознал, что оно не дозволено в мире живых – не в мире, который пожирал и выплевывал слабость.

Это проверка, братец. Ловушка ума. Они хотят сковать нас привязанностью.

Букаяг ничего не сказал – возможно, потому, что никакой привязанности не чувствовал.

Мужчины разглядывали Року, пока тот смотрел на псов. «Король» сидел в мягком кресле, отпивая из хрустального кубка, глядя вниз с холодным взором и жестокой улыбкой. На время Рока удалился в свою Рощу.

Он сидел в материнском саду, борясь с безысходными гневом и одиночеством, грозившими его поглотить. Он знал – впрочем, как всегда – что нежности недопустимы. Он знал, что этих существ используют, чтобы контролировать его, сломить – что как только они заслужат его любовь, их заберут или убьют. Он знал, что должен был полностью проигнорировать их, но и так уже сделал слишком много.

Он нарвал шпината и кабачков, думая, что, возможно, позднее, в перерыве от работы в кузнице, научит Пацана-Конюха-из-Алвереля делать суп, который готовила мать.

Пожалуйста, брат, чуть не заплакал он. Сделай это для меня. Они не должны увидеть слабость. Но пожалуйста, будь ласков и не медли.

Букаяг моргнул, просыпаясь, и улыбнулся их пленителям. Он поднял двух собак за шеи, в то время как у Роки текли слезы и застревали в складках лица. Какое-то мгновение животные извивались и визжали, затем Букаяг сломал им шеи. Он отбросил тушки в сторону и зевнул.

Король подался вперед и рассмеялся.

Рока прикрыл уши и заставил брата смотреть вверх, на толстые изогнутые губы мужчины, чье жирное брюхо тряслось, пока он говорил с остальными. Зрители устроились поглубже в своих креслах, снова наполняя чаши и поедая круглые, сочные плоды с блюд, которые держали полуголые женщины.

Рока впился грязными ногтями в ладони. Когда освобожусь, подумал он, я сотру эту улыбку с твоего лица и покажу тебе, что значит настоящее страдание.

Он сидел в темноте и клокотал, но вскоре уже не мог перестать думать об Эгиле и ночи криков. Сквозь жар своей злости он почувствовал фальшь и стыд и подумал: наверное, таким вещам никогда не будет оправдания. Если так, то в один прекрасный день Рока заплатит без жалости к себе. Но этот жестокий король будет последним. Сперва он позволит Букаягу сграбастать этого мужчину, как собак, и тот не станет молить о пощаде.

А пока он в отчаянии сидел рядом со скрюченными трупами зверьков, жалея, что не может погладить их по шерстке. Он еще никогда не убивал живое существо – за исключением людей – если не намеревался его съесть.

Позднее железная дверь ямы хлопнула снова.

Раздалось постукивание деревянных башмаков, и в поле зрения Роки появились голые загорелые ноги. Он поднял глаза и увидел девушку, закутанную в мягкую крашеную ткань, которая выглядела скроенной из цельного лоскута материи и облегала ее безупречную, гладкую кожу. Испуганные глаза незнакомки заметались по яме.

Следом за ней вошел Кэптин. На его лице застыло вымученное спокойствие, и он сразу же перевел взгляд на трупы собачек. Он положил руку на плечо девушки и крепко прижал ее к себе, почти в защитном жесте. Затем сверху рявкнул король.

Кэптин встретился взглядом с Рокой и, не отрываясь, смотрел на него. Это навеяло воспоминания о зале собраний в Хальброне – с ножом у тела жрицы и вождем, испытывающим решимость мальчика.

О да, хотел сказать Рока, я убью ее, ямный вождь. Я убью тебя, и твоего короля, и весь мир, прежде чем подведу Бэйлу, прежде чем стану еще одним страдающим, бессильным рабом вроде тебя.

Но он не говорил на их языке, поэтому всего лишь зарычал. При этом звуке девушка вздрогнула, ее осторожную улыбку погасил страх.

Рока отлично знал, какой эффект он производит на женщин. Он предполагал, что, возможно, в этом новом мире на него будут смотреть по-иному. Но теперь он знал: было глупо на это надеяться. Он взглянул на свою окровавленную одежду и скованные кандалами ноги, на кучи собственных нечистот в углу комнаты. Здесь он был чудовищем, гниющим в глубинах ада, и потому он не винил гостью.

Глаза Кэптина остекленели, но его рука напряглась, и он подтолкнул девушку вперед.

Рока не знал точно, что они задумали. Возможно, хотели, чтобы она посидела с ним и напомнила ему о жизни и возможности чего-то большего, чем просто бои с другими людьми на арене. Когда она подошла ближе, а он ничего не предпринял, несколько зрителей рассмеялись и сделали резкие движения бедрами.

Гостья положила дрожащую руку себе на плечо и сбросила ткань на замызганный пол. Моргая, Рока уставился на ее наготу – абсолютную, за вычетом золотых колец на запястьях и лодыжках.

Глаза его бездумно принялись блуждать. Они исследовали женскую плоть, задерживаясь то на одной ее части, то на другой, так что у него запылало лицо. Первый раз он видел женщину без одежды, за исключением своей матери. И внезапно он все понял.

Эта мысль повергла Року в оцепенение. Они намереваются свести их, как собак или лошадей.

Он слыхал о мальчиках-изгоях, подвергавшихся подобным издевательствам в Аскоме, хотя никогда этого не видел. И это были всего лишь мальчишки.

В Аскоме вот так овладеть женщиной было столь тяжким преступлением, столь глубоким пятном, что виновный мужчина вечно страдал бы в посмертии.

«Разве у вас нет матерей? Дочерей? – подумал с ужасом Рока. – Разве нет законов, запрещающих подобное? Да вы люди вообще?»

– Я убью ее после, – шепнул Букаяг, – так что наш тюремщик не увидит слабости. – Он облизнул губы. – Теперь уже очевидно: нет богов, которых следует бояться.

Рока вздрогнул от слов брата. Они не принадлежали конкретно ему, но все равно исходили из его уст.

Делать все, что им заблагорассудится, – слабость. И этот поступок – зло. Я тебе не позволю.

Букаяг сжал их общие руки в кулаки и поерзал о стену.

– Почему нет? – прошипел он, и яд, скрытый в его словах, удивил и напугал Року. Кэптин от этого звука встрепенулся, а девица побледнела.

Потому что она могла бы быть нашей матерью. Нет никакой разницы. Что за мужчины, если они не защищают своих матерей и дочерей от таких посягательств?

– Мужчины-изгои! – Букаяг загремел своей цепью. – Я даже ни разу не прикасался к женщине, кроме как для убийства, брат. Дай мне это. Все женщины – дочери, все – матери. Что с того? Наша мать мертва.

В наступившей тишине Рока не находил слов, но его ответ был ясен. Букаяг встал и пнул мертвого пса через всю яму.

– Я принимаю твою боль, убиваю твоих врагов. И что получаю взамен? Мы в этой яме из-за тебя. Нам следовало уже убить этих жирных свиней и сбежать. Теперь мы застряли в этом гребаном капкане из камня и умрем здесь. Я хочу женщину до того, как обращусь в ничто. Я хочу ее. Я хочу этого. Дай мне это!

Рока вздохнул и взял свое тело под контроль. Его брат в чем-то был прав, но это не имело значения. Рока не допустит, чтобы последним, что он сделает в жизни, стало подчинение и пытка. Он видел, что от девушки и надзирателя исходит страх, а от людей наверху – недоумение. Тишина длилась, и Рока почувствовал, как Букаяг тщетно сопротивляется ему.

Я могу навредить тебе, братец – так, что сможешь уразуметь даже ты. Но ты не можешь навредить мне, не в моей Роще. Не забывай об этом.

– Я не забыл, – выдавил Букаяг.

Теперь Рока захватил контроль и утихомирил брата. Он прислонился спиной к стене, как после убийства собак, словно ему было все равно – словно девица его не интересовала.

Король не ждал долго, прежде чем указать вперед, сверкая от удовольствия глазами. Его приятели теперь стояли, почти забыв о еде и питье.

Кэптин покраснел, и на его лице мелькнули образы вождя Каро: честь обоих была растоптана из-за страха и слабости. И, как и Каро, он подчинился. Он подтолкнул девушку вперед – возможно, сильнее, чем намеревался, в действительности злясь на самого себя.

Дрожа, она подалась вперед. Опомнилась и протянула руку, пытаясь дотронуться до груди Роки; в ее глазах блестели слезы.

Извини, подумал Рока, жалея, что не может этого сказать. Я не желаю тебе зла, но ты должна отказаться. Прошу, откажись и прими любое наказание, которое последует, даже если это означает твою смерть. Умри от их рук, прекрасная кузина, а не от моих. Будь храброй здесь и сейчас, когда это важно, ибо храбрые живут вечно, и в смерти будешь поистине свободна.

Он снова низко зарычал, но она проигнорировала это. А затем потянулась вниз, к выпуклости между ног Букаяга.

– Нет, – сказал Рока на своем родном языке и покачал головой. Не делай этого, почти взмолился он, не заставляй меня выбирать.

Она гротескно улыбнулась сквозь слезы; макияж у нее на лице застывал или стекал. Она отбросила назад свои длинные, густые волосы и потерлась о его тело в отвратительной попытке соблазнить.

Какое-то мгновение он бездействовал, отлично отдавая себе отчет, почему его брат хочет ее. Рока тоже был юношей. Он чувствовал зов похоти, тоску и печаль из-за отверженности и одиночества. Но этим чувствам не помешать его цели.

Он стиснул кулаки, зная: сейчас Букаяг ему не поможет. Ему придется видеть и чувствовать, и вплоть до самой своей смерти помнить, как жизнь покидает тело девушки. И возможно, он задолжал ей это. Возможно, помнить подробности о мертвых – долг живых.

Он поднял руки и схватил девицу за шею, чувствуя мягкую влажную плоть под своими ладонями. Он лицезрел ужас и слушал, как выдавливается воздух у нее из горла, когда перекрывал ей дыхательные пути. Давление нарастало в омутах ее идеальных карих глаз, и она таращилась на него, словно застигнутая врасплох.

– Извини, – прошептал он, сдерживая слезы, зная, что его проклятьем будет видеть и чувствовать этот момент, доколе Носс не покинет свою гору – навсегда запечатлеть каждый образ, или запах, или дюйм кожи в своей памяти.