Шепот снова режет ухо, на этот раз сильнее. От гнева у меня чешутся ладони. Остальные тоже должны следить за действием, чтобы не пропустить свои реплики. Почему все относятся к постановке спустя рукава?

– …и я устала ждать, – говорит Эмили.

Мой выход.

Я появляюсь на сцене и полностью перевоплощаюсь.

Здесь, в слепящем свете, я слой за слоем снимаю с себя свое «я», как рыцарь – доспехи. Действую решительно, с желанием, с драйвом. Кэт Скотт теперь никто. Она исчезла. Если она и существовала, мне нет до нее никакого дела.

– Ты устала ждать? – восклицаю я.

Девушка напротив отступает на полшага. Она – не Эмили, уже нет. Теперь, когда я стою перед ней, она – Наталья Баженова: учитель математики, давшая моей героине обещание много лет назад. Она клялась, что увезет меня из захолустного русского городка, в котором я жила, определит в престижную школу и выпестует мой талант к математике. Между первым и вторым актами прошло много лет; мне уже тридцать семь лет. Я долго ждала, когда она спасет меня от моей убогой жизни, но все напрасно. Она забыла меня. А теперь вот посмела вернуться.

– Ты устала ждать, – повторяю я. – Ты, Наталья, бросившая меня в этом городишке? – Продираясь сквозь дебри сомнительного перевода, я подступаю к ней, сверлю ее взглядом. – Посмотри на меня. Посмотри, в кого я превратилась.

– Я смотрю на тебя, – отвечает она.

– Внимательнее смотри.

– Я вижу любящую мать, заботливую сестру. Я вижу…

– Ты ничего не видишь, – шепчу я. – Я теперь ничто. Неиспользованный потенциал. Пустое место!

Мой голос разносится по залу, докатываясь до последних рядов, а в ответ бумерангом рикошетит тишина. Мертвая, прекрасная тишина.

Теперь я говорю медленнее, смакуя горечь каждого слова:

– Я думала, ты станешь моим учителем. Ты говорила, что у меня блестящий ум, необыкновенные способности. Я думала, ты увезешь меня, научишь всему, но ты сбежала при первой же возможности. А теперь возвращаешься и заявляешь, что устала ждать? – Мой голос твердеет. – Ты – лицемерка.

– Прости, Фаина, – отвечает она.

Я знаю, что сейчас режиссер нас остановит.

– Стоп, – кричит с первого ряда мистер Гарсия.

Я выхожу из образа и, сгорбившись, опускаюсь на кухонный стул. Каждый мускул моего тела расслабляется.

Напряженная атмосфера драмы рассеивается, мне становится легче. Боже, русские – несчастные люди. Мы ставим пьесу под названием «Скрытое». Ее написал некий Григорий Веселовский на рубеже прошлого и нынешнего столетий. В конце произведения ни один из его героев не обретает счастья. Этот Григорий, наверное, какой-то садист.

Мистер Гарсия взбирается на сцену. Миссис Стилуотер, ведущей драмкружка, приходится заниматься организацией какой-то региональной конференции, поэтому осенний спектакль ставит Гарсия. Вообще-то он преподает английский и литературу, а не актерское мастерство, но мистер Гарсия знает, что делает.

Правда, ему, как я слышала, за это не платят. Безобразие, конечно, но я не жалуюсь. Иначе не было бы осенней постановки, а зачастую только репетиции и заставляют меня подниматься с постели.

Гарсия подбегает к моей партнерше:

– Эмили, понапористей, пожалуйста. Выразительнее демонстрируй свой страх. И сместись чуть вправо, а то мы теряем ту часть зрителей.

А теперь проблема звучания…

– И еще. Мне неприятно об этом говорить, но мы по-прежнему плохо слышим твои слова.

– Простите, – лепечет Эмили, она вот-вот расплачется.

Я поджимаю губы. Да уж, Эмили есть за что извиняться. Гарсия раз сто говорил ей об этом. Спектакль меньше чем через три недели, прямо перед каникулами по случаю Дня благодарения, и я уже побаиваюсь, что она попросту завалит свою роль.

– Не переживай, – успокаивает ее Гарсия. – Слышишь, Эмили? Не расстраивайся. Попозже займемся с тобой голосо-речевым тренингом, хорошо? – Он жестом подбадривает ее: не вешай нос! – Главное – доверять своему голосу. А в тебе уверенность есть.

Боже, до чего терпелив Гарсия! Я бы уже вся изоралась на половину состава, а он за пять недель репетиций ни разу не повысил голос.

Эмили кивает. У нее мышиного цвета волосы, которые вечно падают ей на глаза.

– Да, и вот еще что, – добавляет Гарсия, записывая что-то в блокноте, который он всегда таскает с собой. – Ты бы убирала назад волосы. А то у тебя вечно закрыт правый глаз.

Я вздыхаю, откидываясь на спинку стула. Это замечание он тоже ей делал. Не понимаю, почему нельзя следовать простейшим указаниям. Порой мне кажется, что только мы с Гарсией полностью выкладываемся.

Нет, я не считаю себя самой талантливой в труппе – остальные тоже все хороши, каждый по-своему. Но… даже не знаю. Такое впечатление, что им не нужна сцена, что они не испытывают потребности заполнить пространство эхом своих голосов и энергией слов.

– Кэт!

– Что? – Я поднимаю глаза.

Ко мне подходит Гарсия:

– Ты играешь великолепно. Но, по-моему, в этой сцене ты кое-что упускаешь. – Он кладет блокнот на стол. – Какую цель преследует твоя героиня в этой сцене? Чего она добивается от персонажа Эмили?

Это я осмыслила еще в сентябре, когда штудировала сценарий, и потому отвечаю без колебаний:

– Она хочет, чтобы Наталья извинилась.

Гарсия ерошит волосы. Взлохмаченный, в очках с толстой оправой, с щетиной, он похож на студента, которого мучает похмелье. В нашей школе Гарсия работает первый год, но он всегда невозмутим, на дом задает мало, в общем, по меркам многих, вполне сносный препод.

– Да, – соглашается Гарсия, – мотив извинения присутствует. Но не только. А что еще, по-твоему?

Я морщу лоб:

– Я абсолютно уверена, что суть в этом. Наталья разрушила жизнь моей героини, значит…

В глубине сцены раздается взрыв смеха. Раздражение, тлевшее во мне, вспыхнуло в груди ярким пламенем.

– Заткнулись бы вы там, а? – рявкаю я, резко поворачиваясь на стуле.

Смех мгновенно стихает.

В глазах Гарсии блеснуло удивление.

– Вообще-то, ты могла бы предоставить это мне. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я тоже способен сказать: «Тишина за кулисами».

– Простите, – бормочу я.

– Не извиняйся. Просто не делай из этого привычки. – Гарсия смотрит на часы. – Ах, черт. Ладно. – Он быстро идет к краю сцены, спрыгивает и снова занимает свое место в первом ряду. – Итак, давайте отработаем еще один момент, пока не стукнуло пять. Сразу переходим к последней сцене.

Эмили, не до конца выучившая свою роль, бежит за сценарием. Поскольку в наличии у нас еще не весь реквизит, я пишу на воображаемой классной доске посреди сцены.

– Итак, – произносит Гарсия, когда Эмили бегом возвращается на место. – Концовка шестой сцены. Начинаем с фразы «Ну, что скажешь?». Как только будешь готова, Эмили.

Минута молчания. Потом Наталья Баженова обращается ко мне:

– Ну, что скажешь?

Я смотрю в пустоту, туда, где мои пальцы бегают по представляемой доске. Изучаю воображаемое равенство.

– Красиво, – отвечаю я. – Красивое равенство.

– Теперь понимаешь, почему мне пришлось уехать и возобновить исследование?

– Нет, не понимаю. Но равенство красивое.

Воображаемый мел выскальзывает из моих пальцев. Я оборачиваюсь. Щурюсь: сценический свет поставят не раньше, чем через две недели, поэтому лампы слепят.

Наталья подходит ко мне.

– Хочешь, покажу остальное? – спрашивает она.

Предложение настолько заманчиво, что у меня аж во рту пересохло.

– Я могла бы попробовать найти выход, – продолжает она. – Могла бы по возвращении переговорить с другими преподавателями о том, чтобы тебя взяли в университет. Могла бы…

– Мама! – окликают меня. Я поворачиваюсь. На сцене появляется девушка, играющая мою дочь. – Я все сделала, – докладывает она. – Ужин готов. И… мы все ждем тебя дома.

Я внимательно смотрю на свою «дочь»: в ярком сценическом освещении лицо у нее неестественно белое.

– Спасибо, родная, – машинально отвечаю я. Снова перевожу взгляд на Наталью. – Нет, – отказываюсь я. – Я не могу с тобой поехать.

– Но…

– Я не поеду, – обреченно повторяю я. Помедлив, иду за «дочерью». Наталья смотрит мне вслед.

– Занавес, – кричит Гарсия. – Великолепно. Всем спасибо.

Мы устроились на краю сцены. Остальные ребята болтают и шутят. Парень, играющий моего мужа, флиртует с Эмили, но та, похоже, об этом не догадывается. Я сижу в стороне, как можно дальше от девчонок, на которых накричала. Конечно, зря вспылила – я знаю, что призывать к порядку должен был Гарсия, но меня бесят те, кому не хватает элементарного такта соблюдать тишину на репетиции.

Гарсия просматривает записи, сделанные сегодня на репетиции.

– Кэт, – наконец говорит он, – что, по-твоему, означает концовка?

Все смотрят на меня, ослепляя, как прожекторы. Я пожимаю плечами и, ни на кого не глядя, отвечаю:

– Я проиграла. Моя героиня терпит поражение. Она пятнадцать лет сидела дома и ждала свою учительницу, а когда та приезжает – она уже растит ребенка, так что… Ей приходится отказаться от мечты. Она проиграла.

– Я так и знал, что ты так ответишь, – Гарсия что-то быстро записывает в своем блокноте. – И все-таки подумай еще. И про извинение в предыдущей сцене – тоже. Хорошо?

Я киваю, вполне довольная тем, что для меня в кои-то веки нашлись замечания. Обычно Гарсия много времени уделяет движению актеров на сцене и до характеристики героев дело не доходит.

Тем не менее его вопросы ставят меня в тупик. Что еще, кроме извинения, хочу я услышать от персонажа Эмили спустя полтора десятка лет? И, разумеется, пьеса заканчивается поражением моей героини. Ее мечта разбилась вдребезги, и ей приходится довольствоваться той жизнью, какой она никогда не хотела для себя.

Гарсия убирает блокнот к себе в портфель.

– Кэт, спасибо, что уже играешь без бумажки. Остальные, будьте добры, выучите к четвергу последние несколько сцен. Молодцы, хорошо поработали.

Я спрыгиваю со сцены, желая первой выскочить в боковую дверь. Бегу вниз по травянистому склону. Щурюсь, потому что в глаза мне бьют предзакатные лучи. Никак не привыкну, что солнце садится так рано. Часы переведены на зимнее время: теперь дневного света совсем мало. Хотя, может, это потому, что мы так долго торчим в школе.

Прохожу мимо пустого «мерседеса» Джунипер Киплинг – сияющего чужака среди обшарпанных джипов и грязных пикапов. Странно. Я думала, Джунипер повезла мою сестру домой.

На тротуаре я сую руки глубоко в карманы, настраиваясь на долгий путь пешком. До дома идти недалеко, километра три, но сейчас холодает с каждым днем. Скоро придется просить кого-нибудь, чтобы после репетиции меня подвозили. Как представлю, что нужно о чем-то болтать в машине, тоска берет.

Просто, с кем бы я ни говорила – неважно, на какую тему, – всегда выставляю себя полной дурой. Лучше б оставили меня все в покое – ради своего блага и моего. Стоит кому-то нарушить мое уединение, и меня охватывает паника, паника, паника. Я перестаю соображать, голова наполняется белым шумом, в мозгу происходит короткое замыкание. И с языка слетает одна лишь злая бредятина.

Куда легче жить по сценарию.

2 3 4

...

Премиум

4.37

(155 оценок)