Двое

После спуска в подвал она долго привыкала к темноте. Наконец вблизи она разглядела его. Он сидел неподвижно, толи спал, толи дремал, – в густых подвальных сумерках это трудно было определить. Неожиданно он повернул голову к ней.

– Ну, что сучка драная!?

В этой реплике невозможно было найти раздражения, скорее сквозило равнодушие с легкой неприязнью.

– Да так…

– Чего там, – он сделал кивок головой в сторону перекрытия подвала, – на верху, тебе не хватало? Красиво жила, молча наблюдала, когда меня «опускали» сюда? Да?

– Дык, я…

– Не надо оправдываться, сучара – наше положение уровнялось… Присаживайся рядом, – обижать не буду.

Она присела вплотную к нему, склонив голову ему на плечо.

– Были же мы дорогой когда-то вместе…

– Ага, пока меня в подвал не «выпнули».

– Виноват же был, – попробовала слегка осудить его действия она, стараясь придать своему голосу самый миролюбивый тон.

Он оттолкнул слегка её голову плечом, – ссорится желания не было: она в чём-то была права.

– А что ты думаешь: я всегда должен был униженным себя чувствовать? Нет, этого никогда не будет. Природа моя бастует!

– Природа твоя пусть бастует, но поведение должно быть адекватным – социальным, как любят теперь говорить.

– А ты сама – то, как в социуме живёшь? Жрёшь не в меру; не умеренность – вот главный философский закон твой.

– Уж, очень ты любил соблюдать законы, – снимает она голову с плеча друга, громко возмущаясь.

– Чего же тебя «опустили», – говорю на тюремном жаргоне, – начал возмущаться и он.

– Чего? Чего? Переела тортов и отравилась…

– И всего – то?

– Ну, сходила «по – большому» на ковёр…

– А-а-а, – обрадовался и запрыгал он. – Ты попросту нагадила. У меня есть шанс, – они простят мои прегрешения: сползать за рыбой на стол, даже преступлением назвать нельзя!

Он торжествовал.

– Я сейчас поднимусь наверх, дорогая. Но, забывать тебя не буду. Я буду тебя приглашать на постную и скромную трапезу, – будь уверена.

Он высунул голову наверх из подвала. Мощная волосатая рука схватила его за загривок и поднесла к кучке неопределённой формы на ковре, а ещё через мгновение ткнула его мордой в вонючие испражнения подруги.

– А-а-а, – замяукал он.

– Понял! – ответила «Волосатая рука» «опуская» его в подвал.

– Ну, и что теперь ты скажешь сучка поганая? – Я наелся твоего г…..а!

Он с остервенением набросился на неё.

– А-а-а!!! – Закричала она, бегая по подвалу. – Он меня убьёт.

– Зарэжу, сука! – орал он.

«Волосатая рука», на верху, не могла понять: чего же там, кошки не поделили в подвале.

Очки

Ещё накануне, вечером, Сергей Евгеньевич Банников не думал, что таким тяжёлым будет утро. Ведь даже разбитые очки, после дружественной пирушки и небольшая на лбу ссадина не принесли заметного огорчения нашему герою, так как супруга – Марина Геннадьевна уехала в город и о причиненном ущербе ничего не знала. Очки же Банников планировал купить на следующий день: благо то, что очки продают теперь свободно… Именно очки, а вернее их отсутствие, и сыграло с ним злую шутку.

Хозяйственные работы, выписанные аккуратно его супругой на лист календаря, Сергей Евгеньевич выполнил сполна и против каждого «мероприятия» поставил жирную «галочку». Определённое затруднение вызвало лишь одно мероприятие: подоить корову…

Хотя Милка упорно не подпускала новоявленного дояра к своему вымени, но всё же он, оказался куда более смекалистым, чем бессловесная тварь. После того, как корова дважды опрокидывала ведро с молоком и хлестанула не один раз хозяина хвостом по лицу, Сергей решился на самые радикальные меры: он привязал за рога корову к стене, задние ноги сделал на «растяжку», то есть привязал ноги веревками в разные стороны, хвост Сергей Евгеньевич притянул к потолку. После того как «подготовительные» работы прошли успешно, дояр похлопал корову по крупу и спокойно сел к вымени.

– Вот, так и твоя хозяйка ломалась перед свадьбой… Ан, ничего уломал… В мои руки только попасть.., – «циркая» молоко в ведро, уже благодушно рассуждал Банников. После такого «затруднительного» мероприятия осталось только одна забота: полить огурцы в теплице.

Проснулся Банников от громких криков жены, которая возмущалась по поводу того, что он – дерьмовый хозяин, не загнал во двор корову, и оставил её не доёной…

– Не может быть, возразил супруг. – Кого-то вчера доил… Молоко в холодильнике… Проверь!

– Кого-то доил, – передразнила его супруга. – Ты посмотри хмырь усатый, кто стоит на улице!

Протерев глаза, он отдернул штору на окне, затем «гмыкнул» и прямо в трусах вместе с супругой отправился в хлев. И каково было их удивление, когда там обнаружили чужую корову.

– Так, ты – пьяный дурень подоил корову Мякишевых, которые всю ночь проискали её в лесу…

– Однако, бес попутал: масть коровы поменял.., – недоуменно разводил руками Банников. – Без очков-то всякое может показаться.

На Кликун-озере

О, жалок тот, кто носит крики

В своей душе, всегда смущенной

Блажен, с кем говорят негаснущие лики

Его душа – как лебедь сонный.

К. Бальмонт

Августовский день короток, быстро переходит в длинную и тревожную ночь. Не успеет завечереть, как легкая, влажная прохлада уже окутывает округу молочным косматым туманом. Огромное солнце, как оловянное блюдо – матово-блестящее, но не дающее животворного тепла, чуть задержавшись, исчезает за кромкой леса.

Тропинка, огибающая Кликун – озеро, вела к Афониной заимке, расположенной в густом непроходимом ельнике, на самом краю болота. Местные жители называли заимку по – разному: келья, скит, жильё пустынника.

Хозяин избушки, старец Афоня, объявился здесь несколько лет назад. Откуда, как и почему именно здесь он поселился – никто не ведал. Сердобольные старушки обычно говорили о нем: «Много претерпел…»

Осторожно, стараясь не замочить ноги, обутые в лапти, согбенный старец подходил к избушке. В правой руке посох – ивовая палка, обработанная бобрами, в левой – чётки. Выразительное лицо обрамляли бело-жёлтые патлы и борода. На голове – шапочка из черного сукна.

Обычный поход старца в село на этот раз был особенно неприятным: милостыню давали только богомольные старушки: божий дар не велик, но и его надо поделить с друзьями – зверями. Но горше всего для него было оскорбление двух молодых юношей, требовавших талоны на спиртное. Не мог объяснить старец, что живёт только «даром божьей пищи», а посему не вхож в Советы за талонами. Не поверили – обыскали, но кроме псалтыря в суме его ничего не было… «Проваливай старая ветошь», – с такими словами один из них толкнул старца в грудь. Упал он, головой ударился сильно, до беспамятства. Видел, как Божья Матерь держала на руках Лебедя… Гладила его шептала: «Спи, душенька, спи».

Сколько пролежал – не помнит, пока не увидел склонившейся над ним лик старушки, окатывающей его холодной водой. – Вот и обмывать начали, – спокойно, без тревоги, подумал он. – Жив ли я, Божья Матерь?

– Жив, – ответила старушка.

Остаться в селе, у богомольных старушек, он решительно отказался, но хлеб, кусок рыбного пирога, как подаяние принял.

Вот и скит. Отдышавшись, трижды перекрестившись, Афонасий положил кусок рыбного пирога для зверей лесных, приговаривая:

«Кушай, тварь божья, и помни».

Он постоянно оставлял гостинцы для медведя, лисы, мышей, другой лесной живности.

Долго сидел старец, пока на небосклоне не показались звезды. – «Ох, опоздал с молитвой – то», – прошептал он про себя, с трудом поднимаясь. Скрипнула дверь кельи. Зажег лампаду, встал на колени перед иконостасом, начал читать молитву.

Окончив её, пустынник начал читать Евангелие. От Луки – по средам он читал именно его. Но, прочитав только одну страницу, повалился на бок, увлекая за собой и книгу и лампаду…

В селе пожар не заметили. Лишь утром прибежали на озеро мальчишки и увидели догорающие головни. Скит сгорел, как говорится, дотла, даже останки старца Афонасия найти не удалось. Вот только белый Лебедь одиноко кружил над пепелищем, тоскливо кричал, рвал гнетущую, тревожную тишину леса. Рассудили про Лебедя просто: приручил старик птицу. Правда, кто – то приметил: Лебедь три дня и три ночи жил на пепелище, и только после этого перелетел на Кликун – озеро.

…Удивительно прекрасно Кликун – озеро в конце августа: чарует, привораживает. Тихие, нежаркие деньки создают особенный необъяснимый уют, не для тела – для мысли, для её полёта. Неестественно загадочным, тайным становится озеро, а одинокий Лебедь, поселившийся здесь с некоторых пор, как беломраморное изваяние ласкает взор рыбаков.

Новенький «Уазик», внезапно появившийся на берегу озера, нарушил первозданную тишину округи. Вышедший из него водитель услужливо открыл переднею дверь салона, из которого выскочил мужчина в спортивном костюме, темных очках.

– Едва добрались. На танке бы сюда.

– Ничего, Алексей Михайлович, добрались, – заискивающе ответил шефу водитель.

Из разговора выяснилось, что приехали начальствующие чины порыбачить и поохотиться. О ружье было сказано, когда все обратили внимание на плавающего невдалеке Лебедя. Не долго колебались отдыхающие, убийство же Лебедя «списали» на «хозяина сельской торговли», не обеспечившего выезд на природу свежим мясом, а «узаконили» присутствием в компании начальника милиции.

Закуска была приготовлена на славу, дичь на вертеле покрылась золотистой корочкой, издавая благоуханный аппетитный запах. Все разом принялись уничтожать горячее блюдо, зазвучали тосты, началось пиршество с возлиянием.

Но, видимо, не приняли грешные души прибывших людей безгрешного Лебедя. Произошло невероятное: сидевшие стали говорить друг другу о вещах, которые никогда в обычных условиях не сказали бы. Начальник милиции припомнил о нанятых защитниках, которые «замяли» дело о детской площадке, приспособленной водителем шефа под огород. «Хозяин торговли» – о спецобслуживании через базу, с которым надо бы кончать, а жене начальника милиции – Альбине поменьше бы есть черной икры.

«Давно бы ты сидел на Колыме, если бы не я», – парировал выпад начальника сельской торговли милицейский начальник. – Сколько «барахла» и гнилья по завышенным ценам народу «вдул»? Не помнишь?

Короче говоря, претензии о злоупотреблениях служебным положением были высказаны каждому, даже шефу. Вот тут главного начальника неожиданно осенило. Он догадался, что произошёл какой – то психологический срыв и, возможно, все чем – то отравились, и командовал: «Два пальца в рот!» После «лечебной процедуры» всё встало на свои места: взаимные извинения со всех сторон говорили о «временном затемнении», сошедшем на них.

А шеф подытожил: «Всё хорошо, что хорошо кончается, видимо точно отравились или на место дурное попали».

«Уазик» удалился, а на берегу Кликун – озера продолжал тлеть своеобразный погребальный костер по убиенному Лебедю. Останки птицы были разбросаны вокруг. Только непривычно ярко-синее небо пыталось поведать миру о произошедшей трагедии. Небо – вечная память земного, долго помнит…