Цитаты из книги «Просто дети»

я развязала завязки, стала пересматривать наши работы. И почувствовала: мы на верном пути. Дело за малым – надо, чтобы нам хоть немножечко повезло.

“И среди всего этого люблю тебя по-прежнему”, – заканчивал он письмо и подписывался “Роберт” с синей звездой вместо буквы “t” – нашим символом. * * *

“Меня ругают за то, что я одеваюсь как жиголо, что у меня душа жиголо и тело жиголо”.

Посмотрели “Один плюс один” Годара. Этот фильм кардинально повлиял на мое отношение к политике и воскресил во мне любовь к “Роллингам”

– Патти, никто не видит мир так, как видим его мы, – признался он мне. * * *

Чем мне запомнился конец 1968-го? Встревоженное лицо Роберта, сильные снегопады, мертворожденные холсты и маленький просвет, подаренный нам “Роллингами”. В мой день рождения Роберт пришел ко мне один. Принес новую пластинку. Опустил иглу на первую сторону и подмигнул. Зазвучала “Sympathy for the Devil”, и мы оба пустились в пляс. * * *

мне было нужно узнать внешний мир, за пределами моего “я”, а Роберту – познать самого себя. Он изучал свой творческий язык, и элементы его лексикона менялись и перерождались: фактически его произведения были дневником внутреннего развития, предвещали, что подавленная сексуальная ориентация вырвется на волю. Своим поведением Роберт никогда не давал мне никаких намеков, которые я истолковала бы как гомосексуальность.

Думала: мужчина становится гомосексуалистом, если не нашлось женщины, способной его спасти. Это заблуждение я вынесла из трагического союза Рембо с Верленом. Рембо до конца жизни сожалел, что не смог найти женщину, которая стала бы его полноценной спутницей и в телесном и в интеллектуальном смысле. Я была девушка начитанная и вынесла из Юкио Мисимы, Жана Жене и Андре Жида представление, будто гомосексуализм – роковое проклятие поэтов. О реальном гомосексуализме я ничего не знала. Мне казалось, что он неотделим от манерности и чудаковатости. Я гордилась своей непредвзятостью, но мыслила как узколобая провинциалка. Даже читая Жене, воспринимала его мужчин как мифическую расу воров и моряков. В сущности, их мир оставался мне непонятен. Жене я ценила как поэта.

“Я открываю двери и закрываю двери, – писал он. – Никого не люблю, всех люблю. Люблю секс, ненавижу секс. Жизнь – ложь, истина – ложь”. И в финале – рана, которая не убивает, а исцеляет. “Когда я рисую, я стою голый. Бог держит меня за руку, и мы поем вместе”. Его манифест художника. Я абстрагировалась от исповеди, которая содержалась в письме, и приняла эту фразу как святое причастие. В ней Роберт спрятал крючок, чтобы соблазнить меня, соединить нас навеки. Я сложила письмо, засунула обратно в конверт. Мысленно спросила: “И что же дальше?”

Там свобода. Я должен докопаться, кто я такой.