Цитаты из книги «Джевдет-бей и сыновья»

«Хотел я создать семью на европейский манер, а в результате все равно получилось на турецкий». Джевдет-бей улыбнулся, вспомнив, как пошутил когда-то покойный брат: «Рано или поздно все, кто хочет сделаться европейцем, возвращаются к тому, с чего начинали. И это очень по-турецки!»

«Они не хотят, чтобы я вмешивался в это дело. Я уже старый… Фуату, правда, столько же. Но он позже обзавелся семь ей. Дождался революции и удачно женился». Джевдет-бей краем глаза взглянул на Лейлу-ханым. «К тому же он не работал так напряженно, как я. Здоров как бык!» Чтобы не расстраиваться, Джевдет-бей решил подумать о чем-нибудь другом – словно выпил горькое лекарство и хотел чем-нибудь заесть его вкус.

Джевдет-бей решил, что настал удобный момент повспоминать с Фуат-беем старые времена, но, взглянув на друга, увидел, что тот занят разговором с Османом. Разговор у них шел о серьезных вещах, обсуждать которые во время праздничного визита было вроде бы не к месту. «Они не хотят со мной говорить!» – подумал Джевдет-бей. Он знал, о чем шла речь

Когда молодое поколение, весело переговариваясь, спустилось в гостиную, рассыпалось по ней, точно каленый горох из пакета, и принялось здороваться с гостями, Джевдет-бей снова загрустил. «Спать хочется… А они все такие бодрые, здоровые…» Отметив, что кофе не разогнал сон, он решил повнимательнее следить за разговорами вокруг.

Джевдет-бей тоже встал и медленными, осторожными шагами пошел вслед за женой в прихожую. Пока Ниган-ханым открывала входную дверь, он изучал свое отражение в большом зеркале, обрамленном широкой рамой: галстук сбился, брюки обвисли, волосы растрепаны, пиджак помят и лицо тоже помято. Джевдет-бей пригладил волосы рукой. Ему шел шестьдесят девятый год, но глаза до сих пор были ясными. «Немного сгорбился, да шея стала как будто короче – но и только!» На улице встречные смотрели на него с одобрительной улыбкой. Это было самое важное: уродливый и неприятный старик из него не вышел.

«Вот ради этого все и было, – думал Джевдет-бей. – Покой, тепло, гудящее в печке пламя, милые сердцу голоса, дом, в котором все работает как часы». Он чувствовал себя беспечным, словно во сне, и все кругом было прекрасно и замечательно. На какое-то время стало тихо. «Ну вот, решили меня не беспокоить», – подумал Джевдет-бей и понял, что не уснул бы, даже если бы мог себе это позволить. За обедом он переел, хотелось курить, да и кофе скоро подоспеет. Когда он закрыл глаза и перенесся в мир воспоминаний и образов, внешняя его оболочка осталась среди них, родных людей. «Ходят, позевывают, разговаривают, едят конфеты, посматривают на меня, сидящего в кресле… Потом лягут спать и утром поедут наносить праздничные визиты. Эх! Не хочу я ехать завтра с Ниган в старый особняк! И братьев ее, сыновей паши, не хочу видеть… Ладно, не буду сейчас об этом думать. Лучше послушаю звуки и голоса». – Кофе!

Увидев подошедшую к нему с недовольным видом Ниган-ханым, Джевдет-бей сказал про себя – так, словно разговаривал с ней: «Дорогая, я подремлю немножко… Спать не буду, не бойся, только чуть прикорну… Закрою глаза и тихо посижу. Может, и забудусь, но совсем ненадолго…» Он сидел в своем любимом кресле и наслаждался лучшим, послеобеденным временем дня – вот только ощущал некоторую незавершенность удовольствия из-за того, что не мог позволить себе нормально, полноценно поспать. Чтобы немного утешиться, он сказал сам себе: «Немного погодя выкурю сигарету!» Курить ему разрешалось только три раза в день. Джевдет-бей представил себе запах табачного дыма и чирканье спички. Потом понял, что закрыл глаза, – вокруг остались только звуки, запахи и тепло. Знакомые, привычные звуки доносились от обеденного стола, с узкой маленькой лестницы, ведущей на кухню, из других комнат и с других лестниц, из сада и с улиц; звуки наполняли комнату, заставляли подрагивать оконные стекла и хрустальные подвески на люстре. Вот Нермин говорит что-то своим детям, вот Эмине-ханым идет в тапочках по паркетному полу… Нури на кухне открыл и закрыл кран, Айше наливает в стакан воду из графина – она любит пить после еды… Рефик ше лестит страницами газеты… Трамвай медленно приближает ся к повороту… Все эти знакомые успокаивающие звуки, казалось, приглашали его поспать. «Нет, спать мне нельзя. Фуат придет! Посидим, поговорим, вспомним прошлое. Прошлое… Мою жизнь под этой крышей… Я все даты помню. Дом купил в тысяча девятьсот пятом. Женился. Тогда как раз было покушение на султана. Потом младотурки пришли к власти, восстановили конституцию. Потом я приобрел соседний сад. Во время войны разбогател на поставках сахара, на эти деньги привел тут все в порядок. Моя компания стала процветать. Когда Осман захотел жениться, мы с Ниган перебрались на верхний этаж. Это было через четыре года после установления республики…[44] Потом внуки пошли. Вот эту печку, в которую сейчас бросают уголь, мы купили шесть лет назад. Когда и что – все помню, потому что сам всем этим занимался. В каком бишь году пустили трамвай в Мачку? Хрустальная сахарница, с которой сейчас сняли крышку, была частью приданого Ниган. О чем это они разговаривают?»

Ниган-ханым решила, что не хочет оставаться последней, тихо поднялась и подошла к Джевдет-бею, который сидел в кресле у окна, откинув голову и закрыв глаза, – должно быть, собрался вздремнуть после сытного обеда. Ниган-ханым нежно смотрела на его закрытые глаза и седые волосы и думала, что ей следовало бы рассердиться. «Спать он собрался! Нельзя сейчас спать. После обеда придет Фуат-бей с семьей».

«Вот и этот праздник кончается», – сказала себе Ниган-ханым. Заканчивался праздничный обед, которого она так долго ждала. Закончится обед, закончится праздник, и она будет ждать наступления других похожих дней, которые придут и уйдут, останется лишь печально смотреть им вслед. Река времени будет течь по своему руслу, порой поблескивая на солнце.

Ниган-ханым, глядя на Айше, которая опять оставила еду на тарелке, думала о том, что снова ей не удалось сказать то, что хотелось. «Но только вот что именно мне хотелось бы сказать?» Она и сама в точности не знала. В голове крутилось слово «веселье», но им и так весело. Праздник, в такие дни веселье рождается само собой. «Я прямо как моя покойная мама!» – подумала Ниган-ханым, вспоминая, как ее мать, сидя в кресле на женской половине особняка в Тешвикийе, говорила, прикрыв глаза: «Доченька, хочется мне чего-нибудь поесть, а чего, не знаю!»