ххх

Ночной город заполнен толпой, это его немного портит; возвращаемся по темному серпантину, который после дневного кошмара кажется пятиполосной магистралью; завтра утром пойдем бронировать следующее лето, кажется, двенадцатое по счету. Лучшее – враг хорошего; особенно если лучше не бывает.

ХХХ

Наш бармен родился в деревушке Ночелле, – это на сАмой горе, там есть автобусная остановка, маленькая парковка, остальное пешком, вместо улиц – ступени, парень живет 200 ступенек вниз от церкви. Два ОЧЕНЬ хороших ресторана. Нет, не по дороге, а в самой деревне. И еще очень жаль, что не знал: мы бывали уже в Ночелле, иначе посоветовал бы сегодня сходить на спектакль, видите, на холме видно, где яркий переливающийся свет, это сцена. Да, в том году, когда ребенок ходил по козьим тропам и познакомился с пастушьей собакой видом и размером – белый медведь, мы видели и выставку современного искусства, развешанную прямо на улицах, на дверях, фото, цитаты из Пазолини, за каждым углом открытие.

А брат нашего бармена работает парковщиком; это почти так же круто, как водитель автобуса, – миллиметровщики, понтярщики, привычным движением двигают кресла машины под себя, открывают настежь окна, подстраивают зеркала, иногда даже включают радио, чтобы за 5 секунд задним ходом вставить твой автомобиль в крошечную дырку, бампер к бамперу; место – самое дорогое, что существует в городе на скале, виртуозы. Водитель автобуса к этому еще умеет без нервов разъехаться на серпантине, где ширина полотна на полтора фиата 500, – с грузовиком, например. И глазом не моргнет, только лениво махнет рукой.

У парковщика Рафаэлло – невеста из Москвы, Лена. Нет, она не хочет переезжать сюда, здесь нет работы, только летом и только в отелях, я, например, говорит бармен, подрабатываю в Неаполе.

А мама наша плачет, – недавно мы оба уезжали на Рождество, представляете, оба – на Рождество, когда надо быть в семье? Рафаэлло в Москву, это далеко и холодно, мама плакала. Я? Я в Лос-Анжелес, моя подруга была американка, нет, она тоже не хотела сюда. Она хотела, чтобы я в Америку. Американцы вообще любят, когда громко, огни и много людей. Я родился здесь, я хотел бы здесь умереть. Теперь у меня девушка вооооон из той деревни, – в ней тоже вместо улиц ступени, всего между нами тысяча, но это рядом, мы думаем одинаково, понимаете, как это важно?

А ступеньки это полезно: ешь, пьешь, потом идешь домой – и не думаешь, что надо заботиться о здоровом сердце, само собой все выходит. Вот моему деду 92, он здоров абсолютно. Хозяину отеля 90. Тоже все хорошо. Голова болит у конкурента, – тому всего 40, надо управлять хозяйством, нанимать, увольнять, следить за работой. У него всегда грустное лицо. Чем больше имеешь, тем грустнее: у меня вот маленький дом, что переживать и грустить? Никаких забот. Только мама плачет. Для итальянской мамы, знаете, сыновья всегда остаются маленькими мальчиками.

Приятного вечера, синьоры.

Мы на террасе одни: американцы внизу, где огни и толпы, смотрим на море, где мигают огни разнокалиберных лодок, по побережью вьется яркая дорога, а сбоку холма, очень высоко, подходит к концу спектакль, поставленный в крошечной деревушке. На вершине горы светится крест. Здесь вообще никогда не гаснет свет. Днем солнце делает все отчетливым и, несмотря на это, радостным. Вечером вот эти огоньки: один из них наверняка в доме, где итальянская мама ждет с работы маленького тридцатилетнего мальчика, который привык преодолевать 200 ступенек вприпрыжку.

Да, это очень хорошо, когда здоровое сердце. И когда мечтаешь умереть там, где родился. Лет через сто.

Мы очень любим итальянский юг.

ХХХ

Организм устроен так: первую неделю не верит своему счастью; только пляж, рыбы через маску (клоуны, пестрые ленты, похожие на мурен, мерлузы, анчоусы), крабы и морские ежи, знакомые подводные камни (каждый на что-то похож, хочется снять и похвастаться потом перед знакомыми мастерством природы). Гора книг.

Голова пустая, все как в тумане, приходится собираться, чтобы прочитанные слова не вылетали немедля наружу. Не столько вникаешь в текст, сколько ведешь соревнование: успею ли прочесть всю стопку, больше за год столько времени на неотрывное листание страниц не будет.

Краем глаза фиксируешь мелочи, которые хочется не забыть, а все равно забываешь: яркое, но неважное.

Что итальянский дядька так загорел спиной, что похож на курицу гриль. Что на повороте в город папа переводит через дорогу к магазину игрушек девочку, которая от солнца сделалась похожа на выточенную из гладкого эбенового бруска. И на пороге того же магазина с облегчением сваливается на прохладный пол смешной маленький мопс. Дети в количестве несчетном прыгают в вечернюю воду с резиновой лодки, пляж теоретически уже закрыт, но их пока не гонят: солнце не село. По набережной деловито ковыляют смешные малыши, едва вставшие на ноги.

Старик Блэк, хозяин ресторана, оказывается и хозяином лучшей дискотеки побережья. В прошлом году он был плоховат, казалось, не фокусируется ни на чем (такой рассеянный взгляд бывает у очень пожилых людей на пороге перехода), – этим летом ожил, радостно обнимал нас, как бывало (бен торнати, с возвращением), сын его, голливудский красавец, впервые НЕ В БЕЛОЙ рубашке; в пятницу старик – вот до чего взбодрился – лично контролирует продажу дискотечных билетов, строг и деловит. Просто символ старых денег, вложенных в новомодное и прогрессивное; только такие и не тонут, у них везде очередь; реноме великое дело. Но и пашут по-честному, на износ.

В церкви что ни день, свадьба; вечерами открыто, туристы на цыпочках, никаких всемирных ценностей внутри, но церковь живая, это нельзя объяснить, но можно почувствовать уже на пороге.

К концу недели попускает; выдыхаешь, хочется всегда сидеть на балконе и записывать все, что не успеваешь в остальной год. Вот, уже второй раз за день порчу лист; иначе ведь забудешь, как вдруг днем на закрытом – запертом в скалах – пляже начинают появляться взмокшие походники; сперва бабуля лет восьмидесяти в горных ботинках у стойки жадно пьет воду, отставив трекинговые палки и сняв рюкзак; подтягивается ее дед, потом группками еще какие-то люди в туристском (тут поверху проходит Тропа Богов, маршрут немыслимой длины и красоты, но как же, господи, надо любить такие походы в 35 градусов в тени).

Иначе, если сразу не запишешь, не упомнишь (и все время будешь смеяться от неожиданности), когда в тоннеле от Неаполя встретишь муляж дорожного рабочего с флажком; зачем он тут, бедняга, чтоб не разгонялись? Стоит, балбес балбесом, только пугает из-за угла.

Только тут можно увидеть на пакетике с сахаром, что сначала бог создал кофе, потому что без этого не смог бы создать ничего.

В горной деревне со смешным названием Монтепертузо, куда ведет дорога, где перед каждым изгибом бубнишь «только не автобус» (не разъехаться), навещаем ресторан, где хозяйка (то есть мать хозяйского семейства) безропотно, с первой попытки, дала мне как-то рецепт пирога с сыром; его тогда принесли на закуску, я не дожевав встала и пошла на кухню клянчить. Вот было на маленькой площади три места. Одно, с репутацией люкс, никогда не бывает полным; не такой, значит, люкс, чтоб тащиться так далеко. Второй вообще закрылся, хоть имел самую выгодную панораму. А эти полны; так всегда бывает, когда люди делают свою работу с радостью и желанием. Все лучше и лучше идут дела. Паоло (брат в зале; второй, Сальваторе, – шеф) всегда передает привет «вашему мальчику»; здесь с собой всегда дарят или «позитанскую виагру», смертельно острый перец, или смесь душистых трав, или вино. В соседнем доме несет вахту беспородный лохматый пес, сайгачит по балкону и облаивает прохожих; по лесенке с трудом поднимается к двери древний старикан, остальные, чуть моложе, толкутся на площади, мы и их знаем в лицо). Обязательный флажок на гастрономической карте.

Еще один вонзаем в Сорренто, Траттория Антика, в кожуру местного гигантского цитруса загружают лимонную пасту с лимонным соусом, который год с пристрастием допрашиваю по очереди персонал, показания не расходятся, рецепт один, но ни у кого еще не вышло повторить. Синьора, дело может быть в лимонах, таких нигде не найдете. Поедем домой – увезу тутошних, попробую соблюсти чистоту эксперимента; в успех не верю, но попытаюсь.

На двенадцатом году узнали, что в обожаемой Фаттории Терранова (апельсиновый джем приедет к любителям по расписанию в этом сезоне!), где мы покупаем много прекрасного, где мы ужинаем в немыслимой красоты ресторане, где все тискают овчарку Киру – и вайфай включает ее имя; в Терранове, оказывается, хозяйничают не только брат с сестрой Луиджи и Франческа (у Франчески мы с девочками были на курсах еды, ее равиоли одни из лучших в мире), – точнее, их не двое.

Их семь – семь! – братьев и сестер, последнего зовут Роберто, это он на хозяйстве в соррентийском магазине в нынешнем году. У них отличный сезон, все время битком народу. И еще там недавно снимали рекламу Дольче и Габбана; можно понять пацанов, где еще вид из огорода на два залива и прочие красоты.

А мужской портной Аттолини, у кого, по слухам, заказывает костюмы человек, похожий на премьер-министра Российской Федерации, снимал свой буклет у сладостных бутонов души моей, в двухзвездном мишленовском Дон Альфонсо, которому я бы отдала все звезды мира.

В этом году предденьрожденный вечер мы провели у них, и снова что ни блюдо, то шедевр (я заказываю только новое, то, что в меню с 2017-го; опять забыла заранее позвонить и попросить суфле из моццареллы, это на заказ, папа Альфонсо и сын Эрнесто полгода добивались нужной консистенции, потому что моццарелла не очень подходящая для суфле субстанция, хочешь попробовать – предупреди за неделю, в меню нет и не будет; на десерт «яблоко», в котором все из яблока, сахара ноль, работы не представить сколько, облачное суфле, сверху тончайшее желе, это произведение искусства и с виду, и по форме; дожидаемся полуночи по Москве, Марио, второй сын и главный управляющий, бежит на кухню: деньрожденный пирог с земляникой; хэппибёзди написали по-английски и просят за это прощения).

Эрнесто, шеф, в прошлом году женился (брак почти династический, она дочь крупного соррентийского отельера), сейчас жена в состоянии, которое итальянцы романтически зовут «сладостное ожидание»; вот-вот должны родить, ты слышала? – слышала, конечно, жду, как будто мы родные.

Ливия дарит мне книгу, которую написал о них известный журналист; это история легенды. Презентовали за углом, на центральной площади у церкви, видела фотографии? – конечно, видела, я условными долгими зимними вечерами листаю новости мест, где две недели дышу счастьем.

Маленькая Сильвана, наш веселый проводник в винную коллекцию, на 35 метров вглубь, несметные сокровища: я по фейсбуку видела, что вы уже здесь, ждала, когда придете! Су-шеф Никола к концу вечера (последний рабочий день суматошной недели) очень уставший. Сегодня было 78 гостей, накрывали и на веранде, и в маленьком домике, где проходят уроки кулинарных курсов.

Мы должны были сидеть на улице, но ветер холодный, и я вижу, как ребята перекраивают книгу, где расписаны бронирования (кто-то переехал на мороз по нашей милости, но не могут же нас оставить на ветру). Неизвестный страдалец, прости.

Ливия собирает подарки нам и нашим гостям (паста, помидоры, все свое); рассказывает про сыновей – какие разные; и какие оба чудесные, говорю я совершенно честно.

Незнакома нам пара новеньких мальчиков, это нижняя ступень карьеры: предлагать хлеб, у них всегда немножко дрожат от ответственности руки; один вырос на наших глазах, в прошлом году, когда мы с девочками жили тут весной, подавал нам завтраки, теперь обслуживает ужин, радостно машет издалека.

Еще у них тут есть сомелье Маурицио. Он в кожаном фартуке. Пока я не увидела, как он улыбается, побаивалась, как строгого профессора. Теперь (спасибо фейсбученьке) я знаю, что это самый жизнерадостный человек на свете.

Когда уезжаем, провожать выходят все. Как родных.

И поэтому в следующий раз, когда едем в Сант-Агату на ужин (в другое место!), стараемся, как подлые изменники, проскочить незамеченными. Поход на сторону имеет уважительную причину; тут один из двух в регионе Кампанья ресторанов сети Буонрикордо, чьи керамические тарелочки коллекционирует любимая Ирина Ясина. И этот ресторан оказывается неожиданно прелестным. Во-первых, на стол с Очень Важным Хозяйским Видом помогает накрывать младший член семьи, Очень Серьезная Девочка. С какой радостью и ответственностью ребенок работает, с ума можно сойти. Расправляет салфетки, приносит воду, раскладывает приборы. Лет около семи. Зовут Филомена, не больше не меньше. Наверное, родители не хотели бы ей судьбы древней святой, отказавшей императору Диоклетиану, хотя вид у маленькой принцессы тоже очень гордый. Может, землячка София ЛОрен, сыгравшая Филумену в «Браке по-итальянски», вдохновила их; а может, дали имя какой-нибудь прабабки.

С собой уносим ликер мирто без наклейки (делают сами). Тарелку Буонрикордо дают, если закажешь традиционное для этой местности блюдо. Чаще всего это древняя еда бедноты; в жизни бы не взяла пасту (макароны!) с картошкой и сыром Проволоне дель Монако; оказывается вкусно до одури. Попутно разживаемся адресом производителя сыра (поедем брать на вынос и разведаем, что и как). На десерт беру странное и тоже древнее: в конвертик из лимонных листьев завернут сушеный виноград и мелко нарезанная цедра; раньше, видимо, сушили на воздухе, теперь делают в печи; изюм имеет цитрусовый вкус, никогда не встречала раньше ничего подобного.

На обратном пути второй раз в этом году плутаем; промахиваемся на дороге, которую обычно проезжаем вслепую. В первый раз заехали в дачную глушь, в тупик, разворачивались в полной черноте на краю обрыва в десять приемов, благодарили господа, что взяли маленькую машину – иначе застряли бы на узких улицах; сегодня неожиданно попали в Масса Лубренсе, высоко на горе, там рынок, посворачивали шеи в попытках разглядеть товар, поклялись в следующий раз приехать специально; сделали огромный крюк.

Как будто посмеивается эта земля над нами: знакомые, говорите, места? Такой крошечный клочок, а за каждой развилкой открытие. Сколько же жизни надо, чтобы узнать тебя, любимая моя?

Остаться бы встречать осень, выдохнуть надолго, разобрать каракули в блокноте (записываешь впопыхах, откладываешь на потом, а времени все меньше), привести в порядок обрывки, сложить на складе ненужных вещей, за которыми никто не придет.

Еще ни у кого не вышло отыскать утраченное время, поймать и удержать солнечный блик, описать запах моря, вкус нечаянной радости.

На повороте фары выкрадывают из темноты целующихся почти-подростков; какое счастье, что у них еще все будет, что была вот эта секунда высоко над ночным морем, когда – наверняка, я помню! – казалось, что все навечно и ничего не кончается. Это и правда так. Здесь это понимаешь ясно.