АРЕЦЦО

Ареццо очень близко от автострады, и, когда подъезжаешь, кажется, что он более пологий, чем остальные тосканские шедевры: обычно к ним ведет петляющая двухполоска между подсолнухов и виноградников, потом гора – а на горе крепость, и сразу понятно, что за стену не въедешь, и к главной площади придется почти доползать после крутого подъема. Ареццо с виду не такой, более обширный и плоский. Еще странно, что его крепостные стены – со множеством ворот – не так отчетливо ограничивают пространство, как в других городах.

Если приезжаешь днем, автобусные группы уже отчалили, местные ушли отдыхать до заката, зато открылись после обеденной паузы церкви, и в них почти никого, и можно спокойно разглядывать фасады и стены.

Для того, чтобы увидеть античные останки, обойти все храмы, найти все следы этрусков, побродить в крепости, посмотреть пинакотеку, – нужно больше, чем день. Покажу только то, что успели.

Самая прекрасная, по мне, церковь Ареццо – Пьеве ди Санта Мария. Пьеве – это сельский приход; но храм очень большой, резной – четырехъярусный! – фасад невероятной красоты, колокольня. На входе недавно отреставрировали фигуры двенадцати месяцев; теперь можно представить отчетливо, какое впечатление на прихожан производила свежая работа.

Для этой церкви писал полиптих Лоренцетти, сейчас шедевр на реставрации, но на его месте цветная фотография в величину оригинала, в конце концов, можно вообразить, что разглядываешь альбом.

На одной из колонн у лестницы притаились двое святых, Франциск и Доминик; Вазари утверждал, что это работа Джотто, потом атрибутировали иначе, но что это меняет, чудесные же.

Купель с резными барельефами, начало 14 века, работа Джованни д’Агостино, из жизни Иоанна Крестителя.

Здесь все колонны – с разными капителями. Растения, животные, лица; наверняка в расстановке – стройная концепция, как известно, прежде всё имело смысл; в который раз уже мечтаю, чтобы все итальянские шедевры были описаны подробно, покадрово, по миллиметру; такие справочники сделали уже для многих мест, сюда не добрались пока.

Вот Мадонна с младенцем, волхвы с дарами – у ног, парит мраморный ангел. Напротив – Богоявление. Это Бенедетто Антелами.

И трогательно расписанный престол.

Впервые упоминания об этой церкви встречаются в 1008 году. Через тысячу лет, пока я брожу, органист настраивает инструмент перед вечерней службой, злится, ему не нравится звучание, он разговаривает с клавишами, страстно их упрекает и начинает мелодию снова.

…Если идти по улицам ввысь, придешь на аретинскую Пьяццу Гранде, Большую площадь; она наклонная, бывший римский форум; выложена красным кирпичом, окружена дворцами, украшена фонтанами. Здесь проходят антикварные ярмарки – и рыцарский Турнир Сарацинов, когда контрада на контраду, район на район, как в Сиенском палио. Контрад тут поменьше, чем в Сиене, но состязательный накал не меньше. И так же четки границы, чтобы не было сомнений, флаги и таблички: помни, путник, где ты, мы в первую очередь сантандреасские, потом аретинские, потом тосканские, и только потом итальянские; так расходятся концентрические круги самоидентификации везде в Италии, не знаю, много ли здесь девушек, старательно затаптывающих внутреннюю деревню при переезде в Большой Город, но нам попадаются в основном люди, обожающие место своего рождения, тоскующие по нему, при первом удобном случае несущиеся туда, чтобы быть ДОМА.

Самая высокая точка – площадь с главным собором, Дуомо, он в Ареццо носит имя Святого Доната, обезглавленного во времена правления своего «одноклассника», императора Юлиана Отступника. Святой Донат одну женщину оживил, одной вернул зрение, изгнал беса из сына римского наместника, а также уничтожил дракона, отравлявшего местный колодец.

В соборе чудесные витражи; резной алтарь; здесь похоронен Папа Григорий Х, надгробие его – тоже шедевр: в капелле Madonna del Conforto – майолики Андреа делла Роббья. И – не пропустить ни в коем случае – фреска Пьеро делла Франческа, Мария Магдалина.

На площади у церкви Святого Доминика пусто, только двое мальчишек играют в футбол (в Италии это почти всегда так: пустая прицерковная площадь, дети с мячом, самый неугомонный еще и комментирует вслух: мяч у Пирло… через две секунды будет гол…). Сан Доменико в стороне от обязательных маршрутов; это странно и несправедливо, когда в гостинице девушка, вручая тебе карту центра, уточняет: а если будет время, дойдите, там распятие Чимабуэ, – какое там время, тут все близко. И кроме Чимабуэ – столько чудесного. Спинелло Аретино с Благовещеньем, например. Да и вообще: самые трогательные и прекрасные вещи обычно встречаются за такими простыми фасадами, на облупившихся стенах, до реставрации которых очередь если и дойдет, то очень не скоро: сколько сокровищ, руки не доходят. А, может, и хорошо. Зато нет никого. Никто не мешает. Почему-то в избыточное барокко тянутся охотнее. А тут неброское, но совершенное; мягкие краски; ясные чувства.

Или вот церковь della Badia, аббатская; сколько уж в ней вензелей и красот понаделали, снаружи не подумаешь. Фальшивый купол Поццо; алтарь Вазари (может, грех так говорить, но биографии удавались ему лучше живописи). И все равно самое прекрасное тут – фреска Бартоломео делла Гатта у входа, Святой Лаврентий, как водится, с решеткой, на которой его поджаривали за веру его, распятие работы сиенца Сеньи ди Бонавентуры да Андреа делла Роббиа над входом.

Поразительно умение итальянцев делать вещи в духе старых мастеров, так, чтобы это не выглядело новым Военторгом. Фасад церкви святых Михаила и Адриана – ХХ века, но не выбивается. А внутри мастер Альдо Драгони – тоже работал с прошлом веке, но абсолютно в стилистике и эстетике великих; никакого противоречия с коллегами века 14-го. Мадонна Нери ди Бичи (1466) украшает алтарь.

В Святом Августине молодой человек в «гражданском» шепотом здоровается и готовится встать на колени для молитвы; он здешний смотритель, тактично не гонит единственного посетителя, я осмотрю стены и выйду, он с облегчением запрет дверь на засов и пойдет разговаривать с Богом, как раз когда я спускаюсь с крыльца, колокольня взрывается звоном. Фреску с изображением святых Бернардино Сиенского, Иеронима и Игнатия Антиохийского (15 век) нашли только в 2002-м. Как, что там было сверху, кто и зачем прятал ее?

Еще тут – остатки картины начала 16 века, Обрезание Христа; в 1922-м ее украли и сильно повредили при этом. Нашли только фрагменты. Отреставрировали, как могли. Руки бы оторвать, да нет уже этих воров, и разбираются с ними другие судьи.

Про церковь Святого Франциска, главное хранилище шедевров в Ареццо, я ничего рассказывать не буду: здесь Пьеро делла Франческа, история Животворящего Креста; здесь Спинелло Аретино, Биччи ди Лоренцо; мой любимец Лука Синьорелли учился у Пьеро, говорят, он автор полуразмытого Благовещенья.

Как все безусловные шедевры, базилика описана и отснята тысячи раз, все можно найти и разглядеть.

Это единственная, кажется, церковь города, напоминающая музей: билеты, вход по часам, группы с прикрепленным гидом. Я в такие места обычно иду с некоторым сомнением и тревогой: эта коммерческая суета часто даже не портит, но убивает впечатление.

Ничего не помешало.

Не то чтоб я была религиозна или правильно верила, нет. Но существуют места, где Бог – живет. Разговаривает с тобой. Может быть, потому, что именно он водил рукой Мастера, не знаю. Может быть, молитвы и восторги входят в картины и фрески. Не знаю, почему тогда некоторые шедевры можно оценивать холодным рассудком, а где-то, как перед Пьетой Микеланджело, в Капелле Скровеньи или тут, в Ареццо, ты перестаешь дышать, глотаешь слезы и чувствуешь кожей, что кто-то смотрит на тебя, снисходительно и понимающе, как на ребенка, первый раз ощутившего, что мир – бесконечен.

…Почему-то из всех сюжетов Благовещенье пленяет меня больше других. И каждый раз, глядя на радужные ангельские крылья, я медлю, прежде чем перевести взгляд на беременную женщину напротив. Каждый раз я не могу понять, что могло быть написано на ее лице. Блага ли весть, что твой малыш будет распят? Нужен ли матери подвиг сына? Как это понять, принять, осознать как благо? Она всегда бледна и спокойна. Не только потому, что так строг изобразительный канон. Когда рушится мир, что толку в эмоциях. Ждешь, каменея. Вот это немыслимое соединение радости, надежд – и точное знание, чем они кончатся, – каждый раз и заставляют разглядывать ангельские перья пристальнее остального сюжета. Радость за миг до потери. Жизнь.

Крюки для привязывания лошадей – дракон из колодца, жертва Сан Донато? Нет, слишком милый.

Еще про органику сочетаний: в Ареццо сейчас своеобразная выставка современного искусства. Животные итальянца Давиде Ривалта, из непонятного материала, почти живые – и абсолютно органично вписанные в пространство города. Волк, бегущий по делам; носорог на площади; быки у колоннады; медведь у входа в Сан Доменико. Рядом всегда табличка с рассказом о проекте и о замысле автора. Но – вот кардинальное отличие от «совриска» в классическом смысле: никаких недоумений по поводу того, «что хотел выразить автор», не возникает.

Между колоннами – книги из земли, глины и пыли. Купола храмов разных конфессий посреди Сан Франческо: египтянин Moataz Nasr назвал это Силами любви: и эта инсталляция не выглядит чужеродной. У входа – огромное бронзовое сердце. И думаю: жалко будет, когда выставку увезут. Будут ли улицы казаться более пустыми?..

Пустыми, кстати, улицы Ареццо не кажутся никогда. Если ноябрьский Монтепульчано похож на декорацию, где уже закончились съемки, то здесь и днем, и ночью, – сутолока, которую итальянцы называют испанским словом Мовида. Движуха. Вечером горланит на площадях местная молодежь; носятся на самокатах дети; по-столичному элегантные взрослые пары здороваются почти со всеми проходящими мимо: город небольшой, все знакомы. Много женщин и мужчин, похожих на аристократов из древнего рода. Много супермодных ребят. Один, похоже, сутками говорит по мобильному у входа в свой магазин дизайнерской одежды: концептуально в черном, длинноволосый, гламурный. И весь день об одном: какого черта они пытаются меня ограничить, жалуется очередному собеседнику, нервно шагая от стены к стене.

Вообще поразительно, как в этом городе мирно уживаются старое и новое, античное и высокотехнологичное, древние камни и сверкающее стекло. И даже не выглядят контрастно.

В городском парке, откуда панорама на холмы, – ярмарка уличной еды. И – тоже редкость – не только итальянская кухня, есть испанцы, эфиопы, греки. Идешь, глотая слюну, мимо трюфелей, овечьего сыра, лепешек из турецкого гороха, шашлыков, свежего пива, гамбургеров из кьянины, неполитанских и сицилиских сластей. Кругом семьи с детьми и собаками. Тут же – лошади в загоне, всадники-ковбои, продажа сапог для наездников (Эрмес, сдохни от зависти); коровы породы Маремма с наклейками на ушах и художественными клеймами жуют траву; белый жеребенок прячется от фотовспышек; наутро едой торгуют снова, а животных увезли. Коров, наверное, загрузили сразу, а лошадей вели пешком, по корсо Италия, и мусорщики убирают в пожарном порядке еще дымящиеся следы этой кавалькады, владельцы магазинов (какие красивые местные вещи, думаешь ты, подходишь к витрине разглядеть платье, а оно вон что, это просто Диор) брезгливо морщат носы и достают шланги, чтобы смыть из города деревню.

Рестораны тут на любой вкус. Но мы – любители «уходящей натуры». Сын набрел на это место в прошлый приезд. Бука ди Сан Франческо. Нора Святого Франциска. Это в прошлом часть церкви, маленькая дверь в полуподвал, своды во фресках, клетчатые скатерти, много книг, шкафы и полочки забиты-заставлены маленькими и большими штучками; есть люди, которые не могут выбросить ни одной мелочи, но тут за каждой мелочью воспоминание, а это совсем другая история, не про дизайн. Хозяин точно помнит, где и почему какая лежит фитюлька.

Хозяин – Марио – работает в ресторане уже 50 лет. Я подслушала краем уха его разговор с неаполитанской парой по соседству. Учился в Неаполе, здесь женился на дочери хозяина ресторана – вон она на кухне, мы ровесники; всегда здесь, все готовим сами, семейный бизнес. Моя роль маленькая: встретить гостей, принести-унести тарелки.

Он очень смешной: колбаса удачно приземлилась плашмя на майку, просим пятновыводитель, несет лучший в мире: ножницы, хохотать начинает первый.

Он был в Москве, Питере, Баку и Казахстане – работал в ассоциации культурного сотрудничества, очень нравилось, что в поездке вокруг него всегда толпились советские дети: меня это трогает очень, понимаешь?, – а я им рисовал Пиноккио, им нравилось. И в Грузии я был. Там знаешь, из чего пьют? Вот! И тащит декоративный рог.

Его хобби (бывшее, похоже, профессией) – книжные экслибрисы; вместе со счетом он приносит тебе конвертик, где собрана небольшая коллекция ребусов, смешных картинок и добрых пожеланий; ими же набито меню. Первая страничка – святой покровитель наступившего дня; последняя – простенький рецепт счастливой жизни: щепотка доброты, три ложечки хорошего настроения…

Под ногами вместо пола – древнеримская мостовая.

На стенах – фото, рисунки, картины; здесь бывали Чаплин, Трумэн и Дали.

Ресторан входит в ассоциацию Бонрикордо, доброе воспоминание, на добрую память; ее создали после войны, чтобы защитить традиционную кухню от американских гамбургеров. Если заказываешь блюдо, сделанное по старинному рецепту (в каждом ресторане свое), в подарок получаешь керамическую настенную тарелочку. Я рассказываю, что у Иры Ясиной огромная коллекция: давайте вашу, говорю; новых нет, старые закончились, но для настоящего коллекционера я сейчас найду! И тащит из подсобки раритет 1990 года.

А в буфете у него хранится русский сувенир: маленькая стеклянная колба с увеличительным стеклом, в ней рисовое зерно с портретом и стихами Пушкина. Вот искусство, говорит он. А не вот это современное: размазал краску и объясняешь смысл.

С какой радостью все делает этот пожилой веселый человек. Как интересно ему разговаривать с каждым посетителем. Как он придирчиво проверяет, чиста ли твоя тарелка, и хвалит, как добрая няня: Брави! Молодцы, справились.

Вкусно – по-домашнему.

На кассе старый, заклеенный изолентой калькулятор. Мы смеемся, он говорит: фигня, сейчас. И тащит откуда-то СЧЁТЫ. Когда я был в СССР, там вообще считали на этом. Представляете? Помним, конечно.

Дома я долго разглядываю «подарочный конверт». И штампы на нем, и марка, и содержимое, – всё нарисовано им. Представляю, как он сперва выводит миниатюрные рисуночки, потом режет кусочками, раскладывает по конвертам, чтобы люди улыбнулись, чтобы руки не забывали, что он художник; наверное, он устает за день беготни и так отдыхает. Я хочу, чтоб он был здоров и бодр еще долго-долго: уходящая натура, уходящее поколение, другая жизнь теперь, таких больше не делают.

Будете в Ареццо, навестите Марио; не просто вкусно, тепло и радостно: это из тех впечатлений, которые невозможно забыть.

В общем, мы влюбились в Ареццо. Не зря же и Бокаччо писал Декамерон про здешние места. И Роберто Бениньи снял тут финал фильма Жизнь прекрасна.

Поедем еще. С любимыми не расстаются.