Они наконец вышли к раздевалке, а там мимо цепных престарелых демонов у турникета, по ковру из растоптанных лепестков, флажков и цветных ошметков лопнувших шариков – наконец на крыльцо. Там обнаружился толстый Антошка. Снова лучезарный. Сияющий. И предложил:

– А давайте сбежим. Как-никак, по факту – ничего важного. Классный час со всякой фигней. Ну, поругают маленько завтра, если мама-Гусь вообще это вспомнит, соврем чего-нибудь. А?

– Давайте сбежим, – Кран смотрел в небо с лицом, как у поэта-романтика инкогнито. – Я «за».

– И насколько далеко мы сбежим? – уточнила Лимба самым занудным голосом, каким могла.

– А куда захотим, – и Антошка, беспощадно сияя, вытащил из кармана автомобильные ключи.

Почему же она не знала, что ей так это нужно? Это небо, это море? Ну, как – море, Залив, мелкий и скучный, но с высоты высокой дощатой башенки для наблюдения за птицами он сверкал, как большое море, катил мелкие волны. И это тоже самое море, с другого берега которого она прилетела позавчера, оставив позади то, что… Ой, не надо, стоп. Оставила и оставила. Тут вон тоже хорошо. Орали чайки, дул ветер. Какое же счастье. Будто огромный кусок мира с ней в середине накрыли синей перевернутой чашкой, и никакие тревоги больше не страшны. Никакие беды. Никакие люди.

Вообще-то по дороге сюда она натерпелась страху на заднем сиденье какой-то старенькой машинки, которую Антошке вскладчину подарили папа и дядя на восемнадцать лет. Он весной учился на права, в начале лета сдал и все лето накатывал опыт, только не похоже, чтоб достаточно накатал – на дороге, особенно на КАДе, ему было страшновато, но он и не скрывал. Кран сидел рядом и подбадривал:

– Не втапливай. Теперь в правый ряд. Пропусти субаря, они отбитые.

И откуда мальчишки сразу все об этом знают? Кран вот тоже летом права получил, оказывается, только машинки нет. Ну, наверно, мальчишки реально тратят время взросления на важные вещи, на автодело вот или как оно там называется, это вождение, тратят время, чтоб стать самими собой, а девочки… Девочки стремятся всем угодить и занимаются пустяками, – хмуро подумала Лимба, обозревая свое прошлое примерно с десяти лет и до сегодняшнего дня. Если бы все эти зря потраченные часы, когда ты занимаешься не чем сама хочешь, а чем велят, когда бесконечно ждешь, когда просто не знаешь, куда себя деть, когда делаешь ненужные никому, даже самим учителям, уроки – вот все это время да смотать бы на волшебную катушку про запас… И куда бы их деть? А вот. Остаться жить на этой орнитологической вышке. Смотреть на море и небо. Дышать простором. Стать чайкой. Ой, нет, они противные, с клювом жутким, крючком. Рыбу жрут и мусор. А кем тогда стать? Но ведь она уже есть… Высоко-высоко в небе летел со стороны Пулково беспечный крохотный самолетик. Как раз туда летел, откуда она позавчера прилетела. Вот бы и ей так. Ох, нет. Самолеты никогда не летают, куда захотят, а только по расписанию и по этим, как их… А, воздушным коридорам. Тогда что, главное в жизни – свобода?

– Баська, ну что ты застыла? Пойдем вон на берег, вон там далеко видишь такие штуки каменные, это форт Риф, там интересно!

Хотелось купаться. Потому что солнце так жарило, будто игнорировало факт, что лето уже все, в прошлом. Если честно, последнее лето детства было, если б не люди, ничего себе, потому что впервые обошлось без математического лагеря, и прошло под девизом, что нельзя любое хорошее оставлять на потом, потому что мало ли там что, после школы, какая-такая взрослая жизнь, известно же, что она всякие там лишние крылышки души обрубает. Да и после школы лично ей точно придется тяжело – если, конечно, она решится… Трудно даже представить. Ладно, надо жить сейчас. Надо успевать… Но, честно говоря, летом успела Лимба мало. Тоска, да. Хотя с такой мамой, с таким папой и его семейкой, с такими обстоятельствами большая удача хоть что-то успеть.

Залив сиял бешеным серебром и слепил глаза. Вообще-то Антошка привез их в какое-то совершенно ни на что не похожее место: эти заросшие кустами и мхом огромные укрепления с пустыми орудийными гнездами, запутанные тропинки, изумрудная трава и серый бетон высоченных мощных укреплений – странное место «вне», как Лимба про себя называла такие ни на что обыкновенное не похожие локации. Как будто они в волшебном мире, в игре, в фильме, но точно не там же, где школа и домашний порядок. Тут можно снимать что-то красивое, мистическое. Вот и этот Западный Котлин теперь тоже в коллекцию. И на контурной карте в уме – еще один разноцветный кусочек.

И там дальше к оконечности острова – а далеко идти-то – еще что-то такое же? Необыкновенное? Ура.

– По дорожке будет быстрее, но по берегу – красивее, – сказал Антошка. – Идем?

Кран посмотрел на туфли Лимбы. Без каблуков, конечно, удобные. Не серебристые, как у Гингемы Глины. Но по песку, по камням… От мамы попадет, если исцарапаются. Ну, и жалко.

– По дорожке, – решил Кран. – По берегу в следующий раз.

Благородство? Забота? Вообще-то он и сам был в первосентябрьских, новых черных туфлях, не то что Антошка в бывалых кроссовках. Ну и ладно. Какая разница. Странно, что он вообще о ее туфлях подумал. Странно, что она вообще поехала сюда с мальчишками. С Антошкой – куда угодно не вопрос, он свой, а вот Кран… Зато наконец и узнаем, – усмехнулась она себе, – в школе человек такой, на воле – другой, а в этаком странном месте – вообще какой-нибудь даже не третий, а шестой-седьмой, из таких личностей, которых просто так из человека не вытащишь. А еще в каждом есть и ничем не вскрываемая куколка, вроде самой маленькой, как зернышко, последней в матрешке. Там, наверное, суть. Глупости все это. Там биология, там базовые паттерны психики, там инстинкты. Они заставляют влюбляться и/или отстаивать свое место в стае. Там правит… Ствол мозга? А, рептильный мозг. Расколешь в ком-то такую ухмыляющуюся матрешечку, а потом уж не закрыть. Нет уж. Храните сами своих матрешек в безопасности. Она же хранит. Ага. Под стражей.

Кажется, она опять загоняется. Надо просто радоваться дню, который они украли у лета. Вон ведь как хорошо и пахнет летом, морем. Дорожка в зеленом тоннеле казалась сказочной. Будто правда ведет куда-то далеко-далеко в Изумрудный город, жалко, что не вымощена желтыми кирпичами. Хотя вдоль обочин в кустах почему-то полно битого кирпича валяется, обычного, бурого. Ну, в сказке вторая дорожка, из красного кирпича, была какой-то опасной, уже не вспомнить, почему. Вела вроде бы куда-то не туда. Хотя если посмотреть сквозь кусты на близкий берег, где временами вода подступала почти к самой дорожке, и посмотреть, сколько в песке и в воде кирпичного боя, то понятнее. Люди вечно строят из красного кирпича, и не каждому зданию повезет устоять. Тем более тут, в Кронштадте.

Много на дорожке людей, конечно, но люди были не будничные, а веселые, свободные, будто им на работу и в школу ходить не надо. Бегали всякие чужие тотошки. Антошка похож на Страшилу, а Кран – на Железного Дровосека. Вот только она сама не милая Элли, а Бастинда, которая только притворяется Элли. Или не притворяется? В конце концов, каждая Бастинда сначала была хорошей девочкой. Справа берег то приближался, то отступал, образовывая полянки и пляжи, оттуда тянуло дымком мангалов, кричали дети, и, главное, шел равномерный волшебный звук. Который ни с чем не спутаешь: прибой, большая вода, море… И горизонт. Морской горизонт, идеальная линия между водой и небом. Свобода морей. Только вздыхать остается.

Очень долго пришлось идти. А когда наконец добрались, на миг показалось, что вернулись обратно во времени, потому что здесь укрепления были почти целыми, восстановленными, будто те, во мху и осинках, вдруг обновились.

– Береговые батареи, – задумчиво сказал Антошка. – История. Тут музей есть, айда? Там оружие, фоты, карты, все такое.

С угла у длинной белой казармы стояло чучело самолета в полный размер, чуть подальше белая блокадная полуторка, тоже не настоящая, облезлая, а у входа дымила зеленая и обшарпанная солдатская кухня. Вкусно пахло гречневой кашей. А есть-то хочется уже. Антошка с той же мыслью вздохнул:

– А! Еще буфет есть. Денег мало, но на пирожки нам хватит.

В музей в честь Первого сентября их, как школьников, пустили бесплатно, и потому неудобно стало сразу пойти в буфет, и они ходили по залам с низкими сводчатыми потолками, рассматривали целое или ржавое оружие, читали стенды. Тут было холодно, пахло сырым бетоном и побелкой, и казалось, что они отбились от класса, что ребята где-то рядом – так похоже было на школьную экскурсию. А тут время сгустилось и в нем, пахнущем войной и известкой, стынешь и вязнешь… Кран, глядя, как они с Антошкой считывают всю, до строчки, до цифр дат, информацию, удивился:

– Вы чего? Это ж не учебники, зачем?

– Лишних знаний не бывает, – философски сказал Антошка. – А. Вот про этот, смотри, подвиг я помню, в обоснование в сочинение хорошо ляжет, да, Бастинда?

– Лишь бы текст подходящий… Да, годится. Слушай, да тут если сфотать, подработать – и готовый индивидуальный проект по истории… И в интернете все есть, копировать-вставить…

– Прагматично, – сказал Кран.

– Малой кровью, – пожала плечами Лимба. – Времени всегда в обрез. А тут что, вполне честный проект получается. Хотя, конечно, всегда можно любую работу заказать и купить… Но у нас с Антоном правило так не делать. По соображениям… Не просто так, словом. Ты не думай, что нам неинтересно на самом-то деле или что мы чего-то там не понимаем про подлинный героизм… – она увидела, что глаза Крана похолодели, и поправилась: – Ой, школа толком не началась, а у меня уже слова в шестеренки превращаются.

– А, – глаза вроде согрелись. – Да, вы ж оба на медаль. У вас это… Психологическая деформация.

– Ну, в общем, да, – вздохнул Антошка.

– Нормально чувствовать отучаешься, да, – кивнула Лимба. – Либо пашешь, либо спишь. Не живешь. Тут хоть правда интересно, ну, и еще жутко, потому что почти все про войну, про смерть, потому себя как-то живее чувствуешь… А так, бывает, когда учебники умом фотографируешь, то кажешься себе пылесосом.

– А стоит медаль этого?

– Поступить на бюджет стоит этого, – пожала плечами Лимба. – Фильтр пылесоса я потом заменю на новый. Наверное, помощнее. А ты уже решил, куда поступаешь?

– Нет. Я как-то… – глаза его сделались темными, как колодцы. – Ничего не хочу.

У Лимбы пробежали мурашки по рукам и спине. А странный все-таки Кран. Такими странными бывают люди, которые скрывают что-то… Что в самом деле нужно скрывать в последней матрешке. Может, проблемы с родителями, может, еще что. Он ведь в десятом классе пришел не с Первого сентября, а в ноябре вроде – просто так ведь школы не меняют. И не ради математики он перешел, плевать ему на математику, да ему на все, похоже, плевать, просто учится без двоек, а занят своим. Вот и не надо к нему лезть.

– Время больше не за нас, – добряк Антошка посмотрел на Крана сочувственно. – Последний год, когда… Ну, когда честно принимать от родителей помощь. Столько надо успеть.

– Да понятно. А что делать, если все фиолетово? Талантов нет. Поступлю, куда родители скажут, чтоб их еще больше не расстраивать, я у них… Ай, не стоит. Барбара, ты совсем замерзла. Пойдем хоть чаю попьем.

«Фиолетово», – усмехнулась про себя Лимба. У нее любимый цвет как раз такой, еще с тех пор, как поняла про себя, что Бастиндой, как ее прозвал Антошка (взамен став Страшилой), не так уж и плохо быть. Только надо не дать себя победить. И, если разобраться, ей тоже фиолетово, то есть безразлично, все из того, что предлагает мама. Как бы набраться решимости? Никто не должен всю жизнь делать то, что не хочет… Бухучет. Ага. Убиться лучше сразу. Но как маму не расстроить этим? Она ведь не плохого желает, наоборот, предлагает такую работу, которую считает безопасной, которая в любые времена пригодится… Что Кран недоговорил, интересно? Или неинтересно.

В буфете, как будто сработала машина времени, чай наливали в граненые стаканы в тяжелых старых подстаканниках, и салфетки торчали из опиленной гильзы, и пирожки подавали на старых гнутых, во вмятинах, алюминиевых солдатских тарелках. Лучше бы на обычных. И Кран, как подслушав, сказал:

– По-моему, это нехорошо, такую память превращать в аттракцион.

Лимба устала. Она грела руки об стакан, хотела на солнышко и послушать, как шумит море. А об умном рассуждать не хотела. Все равно настоящие мысли приходят лишь изредка, а так просто воспроизводишь на своем языке все окружающее, очевидное, понятное, – как отличница, наизусть, осмысляешь, не добавляя своего. Свое, наверное, только гении добавляют.

Антошка пожал плечами:

– Да ну, не с войны же тарелки тут у них. Так, реквизит. Молотком побили, песком потерли, да и все, состарили. Ну да, так вроде нехорошо, но людям ведь хочется типа «прикоснуться». Атмосфера, опять же. Может, хорошо, что музей об этом вообще думает.

– Странное дело, – допив кирпичного цвета чай, совсем уж негромко заговорил Кран: – Я, когда бываю с кем-то втроем, теперь обычно оказываюсь в меньшинстве. А с вами не так.

– «Теперь»? – уточнила Лимба.

– Вы умные, – не ответил Кран. – Тактичные, спокойные. Никому ничего не доказываете – потому что уже тысячу раз доказали, что самые умные в классе. Но еще вы добрые. Может, дело в этом. Отвык я, что можно быть с кем-то вместе.

– Это потому что еще пока что каникулы. Учеба на медаль все доброту отобьет, – Лимба совсем замерзла. – Десятый вон как страшный сон, а теперь-то… И дружбу отобьет, и вообще все…

– Не похожи вы на отбитых.

Антошка жевал пирожок. Интересно, кем бы он был, если б они были в сказке? Страшилой? Или сразу Гудвином? Кем бы стал, чем бы занимался, если б не рвался к медали? А Кран? Неужто правда у него никаких амбиций нет? Или просто заржавел насмерть, как Железный Дровосек? Ну, она не Элли, чтоб всем помогать. В школе она злобная Бастинда, Антошка-то знает. Что-то она правда устала. Антошка дожевал и сказал:

– А я думаю, что все это про дружбу и так далее в трудные времена только нужнее.

– Времена всегда трудные, – Кран опять стал похож на поэта инкогнито.

– Лабы по физике, – вспомнила о насущном Лимба, – да и все другие вместе делаем опять, хорошо?

– Зачем рушить традиции, – вздохнул Антошка. – Не беспокойся, Бастинда. А то когда ты беспокоишься, я опасаюсь, что ты кого-нибудь сожрешь.

Ага, и от кого-то останется дырка от Пончика. Ой, то есть от бублика. Это же просто поговорка… Пончик, пожалуйста, не приезжай еще хотя бы недельку. Или две-три. Что-то она стала хуже слышать, и почему-то клонило в сон. Ещё казалось, что побеленные бетонные своды, неровные и шершавые, на самом деле из спрессованного творога, будто кто-то прокопал эти залы в огромной промороженной пасхе.

– Ребят. Тут довольно тошно, если что. Война, смерть, все такое. Диаметры стволов пушек и дальность стрельбы береговых батарей форта я запомнила, но мне от этого что-то тоскливо. Очень.

Кран будто испугался:

– Ну… Тогда давай скорей допивай, и там наверху тепло же, солнце же, все такое… А еще, я знаю, с парапета можно маяк Толбухин увидеть без бинокля.

Заботливый какой. Чего это он? А вообще-то да, похоже, что привык о людях заботиться. Вот Антошка такой же, но тут понятно, у него младшие брат и сестра вечно на шее… А о Кране-то, Андрее Кранцеле, никто в классе ничегошеньки не знает! Она и сама знает только что, что сейчас видит и слышит. А у зрения и слуха бывает обман, да-да.

Как же трудно разбираться в людях и как же хорошо просто выйти на солнышко. Трава зеленая, деревья. Будто в самом деле выпустили из каземата.

– Давайте про школу сегодня ни слова, – попросила Лимба. – Притворимся свободными.

И они притворились. Бродили по пляжу, по укреплениям, дышали ветром, долго торчали на парапете: солнце слепило глаза, море сверкало, и маяк Толбухин казался дрожащей черточкой в серебряном мареве. Вернулись на пляж, и мальчишки сняли обувь и закатали штаны, бегали по воде, кидали камешки в дальние валуны. Лимба не выдержала, смоталась в кусты, содрала с себя колготки, спрятала в пустой рюкзачок – нет, не пустой, там чертов школьный дневник и старый пенал с новыми ручками, чтоб это все провалилось! И телефон еще. Тот, едва задела, зарябил полосками сообщений, но она не стала смотреть, понеслась к мальчишкам по колкому песку – и в воду, в брызги. Мир завертелся вокруг.

Какая теплая вода. Лето же!

И она взорвалась радостью. Лицо саднило от солнца, от смеха. Сверкающие брызги до неба, простор, море. Жизнь. Антошка – что это он такой перепуганный? – поймал ее:

– Баська, ты что? Баська! С ума сошла? Ты же вся мокрая!

– Н-ну и ш-што!

– Спокойно, – подошел Кран. – Хватит беситься. Антон, Барбара, слушайте, я посмотрел прогноз, до субботы тепло…

В Лимбе буйная радость схлынула внутрь, и она словно вынырнула в реальность. Ветер слабо, но все-таки пахнет морем, солнце яркое, но уже не так высоко. «Зато все-таки мы побесились и побрызгались», – с непривычки к свободе буйство в ней устало и, не упираясь, успокоилось и сладким сиропчиком счастья послушно стекло в емкость для воспоминаний. Плюс одно счастливое воспоминание, разве плохо? Такая колба из синего стекла, полная серебра брызг. У Лимбы в голове целая кладовка была для таких колб. А еще ей всегда казалось, что она не для одной себя их собирает. Чтобы с кем поделиться? Непонятно. Так-то они для трудных минут нужны. Или часов. Лимба боялась, что и – лет. Жизнь – она такая. На счастье надежд мало.

–… давайте в субботу нормально куда-то на море съездим!

А у Крана красивый голос. А у Антошки – толстые ладони добрые, аккуратные, только дрожат. Да ему вообще-то страшно к ней прикасаться. Лимба повела плечом, высвобождаясь, мол, все в порядке, я успокоилась.

Антошка отпустил Лимбу, обрадовался:

– Да, точно! В сторону Усть-Луги есть хорошие пляжи песчаные, бухта Батарейная и еще куча всего!

– Поедем? – у Крана глаза прям детские.

Антошка опять схватил Лимбу за плечи, встряхнул:

– Бастинда, поедем? Вот прям с утра, ну ее к черту, школу, прогуляем напоследок! Арбуз с собой купим!

– П-правда? – и что, можно ждать еще немножечко счастья?

– На бенз только надо сложиться, а то у меня…

– Сложимся, – как-то по-взрослому сказал Кран. И нормально поедем. Ну, нормально, понимаете, с полотенцами там, с сосисками, чтоб пожарить, с едой еще со всякой, я у родителей если попрошу, они денег немного, но дадут…

– Антошка, а ты еще кого-то позовешь? – прозвучало это беспомощно.

– Ага, Пончика твоего, – засмеялся Антошка. – Ну что ты! Нет, никого больше не возьмем, в классе, понятно, никому не скажем. Баська, не бойся! Втроем поедем. Ну, мне же надо накатывать километраж! А вы умные, с вами спокойно.

Что-то не похоже, чтоб сегодня она вела себя как умная. И в субботу школу прогуливать тоже не больно-то умно. Мама узнает – башку оторвет.

Где бы взять денежек хоть немножко, у мамы страшно просить… Надо что-то придумать!

Потом они сидели на серебристом, отшлифованном штормами бревнышке почти у самой воды и сохли. Грелись. Кран взял телефон и ушел к казарме. Мало ли у человека какая необходимость.