Глава 2. Первое интервью: смутные сомнения

Мы сидели на моей террасе, жмурясь от солнца, и у меня было полное ощущение, будто я нахожусь на Кубе. Паэлью нам отгрузили выше всяких похвал. Коба сказал, что Джульетта и Офелия, его кухарка и уборщица, – близнецы, работают в доме уже много лет. Это оказались добрые пожилые армянские женщины, чуть сгорбленные от постоянной готовки на свои огромные семьи. Различить их было легко: на лице Джульетты читался характер обаятельного домашнего тирана, Офелию выдавало суровое упорство.

Я знала, что самые первые постановки Шекспира на армянском языке произвели в свое время огромный фурор. Так что имена его героев мгновенно стали такими же модными, как сейчас имена персонажей каких-нибудь сериалов. Приходилось признать, что Джульетте и Офелии их имена вполне подходили. Доживи шекспировские героини до их лет – как знать, возможно, именно такими они бы и стали.

Поначалу, когда Коба только сюда переехал, эти добрые женщины просто по-соседски его опекали. Хотели женить! Тридцать лет тешат себя надеждой, что кто-нибудь да найдется. (Очень обрадовались моему приезду – ну романтичные натуры, что с них взять. Замужем, не замужем – им было без разницы. Приезжает женщина – значит, будет любовь, двух мнений быть не может.)

В общем, когда Кобе надоело, что они вертятся по дому, постоянно таская к нему на смотрины своих родственниц и знакомых, он просто откупился. Нате вам жалованье – труд должен быть оплачен, – а других женщин в дом не водите, сам разберусь. На этом, конечно, идеологические битвы не закончились, но стало поспокойнее.

Джульетта училась готовить паэлью без энтузиазма: зачем это надо, если есть кавказская кухня? Но Коба, как я убедилась впоследствии, умел сделать такое по-детски жалобное лицо, что ему просто невозможно было отказать. В конце концов, может ли армянская женщина не суметь приготовить плов, пусть даже с морепродуктами?!

– Вот, значит, как давно ты живешь в Лазаревском…

– Да, с девяностых. На Кубе как раз был «особый период», когда Советский Союз распался и помогать нам стало некому. Голод и разруха царили страшные. У кубинцев даже начиналась куриная слепота от неполноценной пищи. Никто не знал, что это такое, и Фидель Кастро вызывал русских врачей для консультаций – думал, американцы какой-то вирус наслали. Ну да неважно. В моем кругу все более-менее справлялись. Освальдо, твой падрино, как раз красил свой Переулок. Великий жрец и художник, как же! Я считал, что он занимается ерундой, и мы с ним на этой почве поссорились. На Кубе меня ничто не держало, а моя жена давно мечтала о своем доме.

– Она была русская или кубинка?

– Русская, с хорошим таким именем – Клара. По-испански означает «чистая». Я встретил ее в Анголе во время войны, когда работал в госпитале. Муж у нее был военным, его там убили. Клара уже ждала отправки в Союз, когда мы с ней познакомились. Потом я и сам туда вернулся, мы случайно столкнулись в Москве, и как-то быстро все произошло. – Узнаю кубинский натиск!

– Это не было страстной любовью, чтоб ты понимала. Нас связали война и Ангола. Такие вещи прочнее, чем секс. Людям, которые в этом всем не варились, сложно такое понять, да и слава богу.

– Душевные травмы?

Коба скривился:

– Линда, ну я же военный врач. Травма – это когда нужен травматолог. Сейчас нежные все, чуть что – травма, травма. Это так примитивно, по-детски. Как будто все сводится к тому, что пальчик порезан или мать сгоряча наорала. Ты ведь жила в Африке, впустила ее в свое сердце? А выгнать пыталась? Получилось? То-то и оно! А ведь там всегда было смертельно опасно – что в мои времена, что в твои!

Коба был прав. Одну зиму своей жизни я провела в Эфиопии – уехала из подмосковной промзоны на свой страх и риск, лишь бы было интересно, тепло и красиво, без унылого грязного снега. Жила в отеле, оттуда отсылала тексты заказчикам, вела онлайн-дневники. После этого у меня появилось много знакомых, «раненных» Африкой. Среди них были и профессиональные африканисты, и просто путешественники, и те, кто ездил туда по бизнесу. Это узкий круг, где практически все друг друга знают, и каждый новый человек, пишущий о своих поездках, сразу привлекает внимание. С одним из таких путешественников я встретилась однажды в Москве, он читал в Институте Африки лекцию о Либерии и лихорадке Эбола. Мы давно друг друга знали по интернет-заметкам и по окончании лекции решили пойти выпить за личное знакомство. Уморительная сцена в кафе навсегда осталась в моей памяти: мы споткнулись друг о друга, спеша занять место у стенки, с полным обзором зала и видом на вход. Никто не должен зайти со спины, а если войдут люди с оружием, нужно успеть упасть на пол. При этом мы оба страстно мечтали снова вернуться в Африку и ни за что не признали бы себя какими-то там травмированными!

Коба тем временем продолжал:

– …в общем, мы поженились, много ездили туда-сюда. То по партийным заданиям, то в Гаване поживем, то в Москве. Да-да, она продолжала ездить в Африку, уже со мной! Не умела жить для себя – ей всегда нужно было какое-то служение, понимаешь? Прекрасной оказалась женой. Но ей хотелось в конце концов осесть где-нибудь на юге России, завести дом на природе. Понимала, что силы не безграничны, вечно мотаться по миру не будешь. И так все сложилось в девяностые один к одному, что я купил этот вот дом. Времена тогда были дикие, его за бесценок отдали. Хозяева эмигрировали в США.

– Ты здесь не сталкивался с расизмом?

– Тут в соседней Абхазии, говорят, есть местная какая-то народность с черной кожей. Да-да, абхазские негры! Так что ничего, не страшно. Здесь гораздо больше не любят понаехавших из Сибири, а старый негр – это хотя бы забавно. Я ни у кого хлеб не отобрал, много чьих детей лечил. Да и переехал-то еще в те времена, когда люди помнили о дружбе народов. Поначалу ко мне снисходительно относились. Ну знаешь, негр – значит угнетенный, надо к нему как-то добрее быть, чисто по-человечески. Мало ли чего в жизни натерпелся. Это, кстати, тоже расизм, если так подумать. Потом я здесь поработал – зауважали и вообще перестали замечать, какого я цвета. Говорят, у меня даже местный выговор иногда прорезается. А я старался, подмечал, что и как здесь говорят: присказки, словечки, произношение. Да ты тоже в Гаване так делала, я читал в этой твоей книжке.

– О, кубинцы порой просто цепенели! Начнет какой-нибудь подкатывать, а я ему: «Ты дурак или из Пинар дель Рио?» Представляешь себе эти рожи?

Коба расхохотался. По его словам, он родился в поселке, куда из Гаваны можно пешком дойти за день. Конечно же, считал себя столичным жителем, не деревенщиной каким-нибудь! Мало ли что не сама Гавана, уж всяко не сельскохозяйственная провинция!

– Твой поселок не успел войти в черту города? А то я знаю одно местечко с мозаичными дворами, это вроде и поселок, но считается окраиной Гаваны.

– Нет, не успел, хотя там многое изменилось. Он называется Ринкон. Может, слышала?

Ну вот, опять! Похоже, африканские боги занимали в жизни Кобы гораздо больше места, чем он готов был признать.

Меня отвлекло торжественное появление Джульетты с подносом в руках. Паэлью мы успели прикончить, пришло время десерта (бесчеловечно!). Нас ждал порезанный характерными ромбиками торт «Микадо» – легенда армянской кухни. Стопка тонких коржей, пропитанных кремом из сметаны с вареной сгущенкой. Для идеального вкуса этот торт должен созревать пару дней после приготовления. Мне довелось однажды писать статью на эту тему и придумывать собственную версию, откуда у армянского торта японское имя. Коба, как оказалось, знал об этом, и они с Джульеттой решили сделать мне сюрприз. Это было даже как-то неловко: я прекрасно знала, какого труда стоит подобный торт, сама пекла пару раз.

На самом деле меня начинало беспокоить, как хорошо Коба изучил, что и где я когда-либо писала. Зачем ему это? Неужели только лишь для брошюры о семи африканских масках, которую прочтут каких-нибудь три с половиной человека и сразу забудут? Я решила прояснить ситуацию не затягивая.

История выглядела диковато, вполне в духе знаменитых кубинских выдумок. У Кобы много друзей во врачебной среде, и однажды к нему за консультацией обратился его хороший знакомый, московский психиатр. У того лечилась одинокая сорокалетняя женщина с параноидальной шизофренией. За последние пять лет ее со страшной силой успело помотать по эзотерическим кругам, где все ее уверяли, что она избрана для занятий магией и обязательно достигнет в жизни невероятных успехов. Будучи натурой внушаемой, да еще в кризисе среднего возраста, она охотно этому верила, надеясь однажды разбогатеть и занять привилегированное положение.

Однажды ее состояние резко ухудшилось: она боялась засыпать, потому что во сне к ней начал являться белый кубинский колдун по имени Освальдо. Ничего дурного он не делал, ни слова не говорил, сидел к ней спиной и молчал. Но ей параллельно стало казаться, что наяву за нею следят какие-то подозрительные личности – не то русские чернокнижники, не то бурятские шаманы, не то гаитянские вудуисты. Какие цели эти страшные люди преследовали, она точно сказать не могла. На всякий случай стала предельно избирательна в еде, чтобы избежать отравления. Сильно убавила в весе. Толчком к этому обострению, как оказалось, стала моя книга о семи африканских силах. Впечатлительная натура оказалась во власти новых фантазий, утратила сон и аппетит, а психиатру оставалось только расхлебывать. Вот так Коба обо мне и узнал.

Из любопытства он прочел книгу и сразу понял, о каком таком колдуне идет речь. Коллеге по итогам сказал, что увлечение беллетристикой всегда плохо влияло на душевнобольных, так что никакого колдовства здесь искать не надо, все укладывается в рамки врачебных компетенций. А вот мною заинтересовался: шутка ли, получить такой привет с родины! Конечно, изучил в Сети все, что можно было обо мне найти. По итогам решил пригласить меня поработать.

– Но ведь психиатру здесь все должно быть понятно. Без консультаций. Книжка и книжка, бред и бред.

Коба, по его словам, думал так же. Но коллега – уважаемый врач с ученой степенью – был в суждениях осторожнее и говаривал, что в его практике бывали и более странные, необъяснимые случаи. Так что о кубинской магии не вредно было на всякий случай справиться у кубинца. Более или менее все утряслось: пациентка получила медикаментозное лечение, наладила режим сна и питания, а о колдунах пообещала больше не читать, особенно на ночь. С эзотерикой полностью завязала.

Эта невероятная история парадоксальным образом меня успокоила. Я и сама постоянно сталкиваюсь с людьми, которые годами ищут какую-то неведомую Силу, что обязательно им поможет всех обыграть и получить жизненную удачу. Чаще всего это просто скучающие бездельники, не сумевшие приобрести в жизни какое-то полезное ремесло и не желающие работать. Они отчаянно барахтаются в поисках почвы под ногами и цепляются за что попало – магию, психологию, способы мгновенного заработка, причем все это, как правило, самого низкого пошиба. Если наше общение по каким-то причинам затягивается, в их личных историях неизбежно всплывают либо алкоголизм, либо наркомания, либо психиатрия, а то и всего понемножку. Серьезные же практики, с которыми мне доводилось общаться, так прямо и говорят: в эзотерической среде полным-полно уголовников, извращенцев и сумасшедших, так что встретить вменяемого образованного человека – все равно что найти жемчужину в куче мусора. И это был явно не случай той несчастной женщины. Она явно стала жертвой мошенников, будучи не в себе.

Что ж, примем этот рассказ на веру до выяснения сопутствующих обстоятельств.

– Расскажи о своей коллекции. Ты все привез из Анголы?

– С Анголы только началось. Я ездил в другие африканские командировки и время от времени привозил оттуда новую маску. Постепенно собралось семь штук. Кларе они никогда не нравились, а в девяностые она ударилась в православие и все ворчала, что их надо сжечь. Но знаешь, когда мужчине приходится выбирать между своей коллекцией и женщиной, он всегда выберет коллекцию.

– Почему же только сейчас ты решил сделать какое-то описание? Неужели будешь продавать?

– Пока не решил. Могу вообще не успеть что-либо сделать, я старый уже. Но составить к маскам сопроводительные бумажки, чтобы коллекцию хотя бы не выкинули после моей смерти, будет неплохо в любом случае. Потом, я и сам не очень много о них знаю. Что-то искать с непривычки будет долго – вот я и задумал нанять тебя. Ты и мне все расскажешь, и другим. Я путешествовал много, но в те времена маски были просто сувениром – так, на стену повесить да гостям хвастаться. Говорить о каком-то понимании, что это такое и зачем оно, не приходилось вообще. Сейчас информации больше, да и люди путешествуют просто так, для себя, не по работе. Уже что-то знают, что-то как-то выбирают специально. А у меня так и не скажешь, по какому принципу я собирал. Они сами меня находили. Тут можно много чего накопать.

– Да, коллекция вроде твоей – кусочек личной истории, сейчас на это большой спрос.

– Значит, пиши как будто для своих друзей – неформально. Не хочу, чтобы это было как в музее. Музейные описания никто толком не читает. Сделать сухую выжимку, если что, всегда успеется. Мне нужно, чтобы ты сначала написала от сердца. По максимуму прониклась, пока ты здесь.

– Хорошо, но тогда в конце каждого описания нужен будет твой комментарий, из первых уст. Ну знаешь, такая проникновенная философская фигня. Чтобы читатель сказал: «Какие сокровища, какой человек!» – и заплакал.

В итоге мы договорились о распорядке дня. Утром, до завтрака, ходим в лес – гулять с собаками. Сервируют нам у меня на террасе, пока не холодно. После завтрака я целый день занимаюсь масками – они тоже на втором этаже, в мастерской, – у Кобы свои дела. Если что-то вдруг нужно – обсуждаем за обедом, но лучше без этого обойтись. Обеды в исполнении Джульетты – это не для разговоров, жуй себе да балдей. Вечером я показываю готовый текст. Могу хоть весь день не спускаться. Но после ужина, как похолодает, тусуемся в холле, пьем коньяк, и Коба рассказывает мне какую-нибудь из своих историй. Африканских, русских, кубинских – как пойдет. Не одной же мне его развлекать, у него самого тоже полно интересного за душой.

– Ты играешь в айо? – спросил Коба. – Я в молодости научился. В нее по всей Африке играют. Называется по-разному в разных странах, но суть одна. Участвуют два игрока, у каждого по шесть лунок на деревянной доске. В каждой лунке изначально по четыре фишки. Первым ходом один из игроков берет все фишки из любой своей лунки и последовательно выкладывает их по одной в соседние лунки против часовой стрелки. Если последний ход пришелся на лунку противника и в ней оказалось две или три фишки, их следует забрать себе и отложить в сторону. И так делают по очереди, пока фишки не кончатся или не останется ходов. Кто больше собрал, тот и победитель. Мне когда-то здорово пригодилось в Анголе.

– Да-да, я в курсе. Изначально лунки копали в земле, а в качестве фишек использовали орехи или семена. Потом придумали делать деревянные доски с лунками. Кто побогаче – играл раковинами каури, они в древности были вместо монет. Чем играли, так на местном языке игру и называли: орехи, семечки, ракушки…

Оказалось, Коба когда-то сам вырезал из деревяшки доску с лунками и насобирал мелких каштанов в качестве фишек. Это становилось интересно. Мы спустились с террасы в холл, да так и балбесничали до самой ночи – играли в айо, пили коньяк, болтали о кубинской жизни, смотрели по телевизору сериал. В этот день никому не хотелось забивать себе голову работой.

Улегшись наконец спать, я вдруг услышала шаги на лестнице, звон ключей и добродушные ругательства. Кажется, Коба запирал кладовку рядом с моей комнатой и ругал себя старым дураком за то, что забыл это сделать. Он и мне велел запирать мою дверь: собаки любят шастать по дому и растаскивать все, что плохо лежит, а Офелия потом наказывает всех выразительным молчанием. Она же не как Джульетта – та пошумит и через пять минут уже улыбается. А Офелия способна устроить бойкот на неделю. Хихикнув, я мгновенно провалилась в сон.

На следующий день в мастерской, которая была полна столярного инструмента, я увидела маски разложенными на верстаке – всего семь штук. Помимо обычных плоских масок, здесь были и объемные, в виде человеческих голов. Их носят на макушке, прикрепив к тряпичному наголовнику, закрывающему лицо. Вся коллекция производила страшноватое впечатление. Маски будто смотрели мне прямо в душу и видели то, чего я и сама о себе не знаю. Чтобы не перегружать мозг прямо на старте, я выбрала для начала самую на вид примитивную маску – Коба сказал, что писать можно в любом порядке.