– С вашего позволения.

Я, замер в неудобной позе, и начал ожидать ответа. Проведя сравнительный анализ внешности и, как мне показалось, умственных способностей, хозяин расстроился по-поводу обеих параметров. Но, всё же я услышал его голос.

– Служил?

– Так точно! Береговая охрана, Феодосия, Черноморский флот. Два года. Ефрейтор.

– Заходи.

Он открыл калитку, пропустил меня вперёд и, указав рукой в сторону дома, пошёл сзади, немного сдвинувшись влево. Собака не собиралась на меня реагировать никак, за что получила тапочком по заду. Около двери я остановился, сделал шаг в сторону и развернулся на 90 градусов, щёлкнув каблуками.

– Не выёбывайся!

Хозяин открыл дверь, используя технологический приём туда – назад. Открылся проход в короткий тамбур, потом в коридор, по которому мы дошли до двери, утеплённой старой шинелью, и попали в комнату.

Это была большая квадратная комната, с претензией называться кабинетом. Около окна стоял стол с гибридом кресла, которое получилось при неудачном скрещивании стула, куска ДСП и колёсиков. Стена, напротив стола, была увешана полочками с фотографиями, гильзами, грамотами, погонами, и другой продукцией военно-промышленного комплекса. Фотографии, как я потом рассмотрел (предварительно испросив позволения), вряд ли были отсняты официальным способом. Сделанные тайком, они повествовали о всевозможных способах и позах, какие можно принимать, вступая в связь с оружием. Явным фаворитом был пулемёт. Фотографии казней, (а это вряд ли нормально, мазохизм какой-то) относились, судя по форме одежды, к различным периодам Отечественной войны.

На противоположной стене стояли книжные шкафы, красноречиво говорившие о том, что чтение – не лучшая сторона жизни хозяина. На самых видных местах стояли его книги (любит пописывать, вояка) и фотографии другой стороны его жизни. То с пионерами, то повязывая галстук симпатичной пионервожатой, то во главе колонны ветеранов, то награждение чем-то. Всё в таком духе.

Почему мне не понравились его глаза? Не знаю. Правый глаз был заметно ниже левого, и словно в противовес кривизне глаз, правая часть рта была приподнята относительно левой. Не менее интересно он выглядел на снимках, и опять – таки, его глаза. При любом выражении лица, глаза не менялись, а цепко смотрели либо в объектив, либо на соседа по снимку. Смотрел так, словно запоминал, или прицеливался.

– Ты такой же журналист, как я сраньтехник. Я тебя пустил в дом, во-первых, потому, что я тебя не боюсь – не таких ломал. Во-вторых, одет не по здешнему – значит издалека. В-третьих, автобуса сегодня уже не будет, значит ночевать тебе негде – будешь проситься остановиться у меня, а это хрен тебе. Чего хочешь?

Повернувшись в пол оборота на своём кресле, и положив правую руку на стол, он смотрел на меня так, как он это делал на снимках.

– На какой вопрос отвечать сначала? Или я тоже могу задать?

– Ну, спроси.

– Скажите, где вы служили? Я смотрю фотографии, получается, вы всю войну прошли? Даже захватили и мирное время, наверное, до1947 года.

– Я знаком с этой методой завязывания разговора. Сам ей пользовался. Служил, да, всю войну, даже больше, с1938 по1949, спецотряд НКВД. Доволен? Навыки остались, технику помню, вижу твоё нутро насквозь. Ещё вопросы?

– А кто этот бедолага с петлёй на шее? Вместо табурета попользовали кузов машины?

– На первый раз – прощаю. Этот бедолага, ****ь, Власов. Генерал. Собственной персоной. Мы его кончали во дворе Лубянки. Он, сука, морду всё воротил, благородство показывал. С четвёртого раза вздёрнули. Этот снимок перед последним рывком.

– А на передовой приходилось бывать?

– Три года безвылазно. Победа на наших плечах (он, видимо решил, что последнее слово звучит как-то казённо), на нашем горбу досталась вам, наследнички. Заградотряд. Слышал? Хотя, что ты мог слышать, кроме бурчания своего брюха. Мы победили только потому, что именно мы держали порядок в армии.

Потихоньку он начинал заводиться. Честно говоря, меня начинало знобить от атмосферы его комнаты, ставшей, какой-то, вязкой и липкой.

– Ну да, порядок нужен. У меня ещё один вопрос. Последний. Недавно меня вызвали в милицию, по поводу смерти Рейзбиха Антона. Это – мой брат. Следователь, по поводу подробностей, посоветовал обратиться к вам. Вы, как он выразился, свидетель и очевидец. Вы могли бы рассказать мне, как было? Да, а фамилия следователя, сейчас найду…

Я полез в карман за визиткой, но услышанное остановило меня.

– Я знаю, какой следователь. Я знаю, что ты должен был приехать. Он предупреждал. Могу рассказать.

У меня в голове завелись часы. Если в доме не убирать, то заводятся тараканы. А у меня завелись ходики. С каждой отсчитанной секундой на дно черепа со стуком падала мысль. Одна хуже другой. Стук – он знал, что я приеду. Стук – следователь предупредил. Стук – пустил в дом сразу. Стук – документы не спрашивал, НКВДшник хренов. Стук – на всякий случай попугал, что и не таких обламывал. Стук – пустил в дом. А теперь любая статья УК против меня, а он – опять герой. Допустим, следователь меня описал. Но, внешность у меня средних возможностей, можно и ошибиться. А, может, он был в ментовке, когда и я там был? Стук – а что это за новости? Отправлять родню погибшего к свидетелю? Ой, мама! Куда же я попал?

Рассказ сводился к следующему. Где-то, дней, за пять-шесть до моего приезда, этот свидетель, Кураков Сергей Гермогенович, не пьющий (это он подчеркнул особым нажимом в голосе), рано пошёл на рыбалку. От дома до реки близко, потому и пошёл. Он не такой идиот, чтобы таскаться за рыбой чёрти-куда, как эти придурки рыболовы бу-бу-бу-бу-бу. Когда несчастное поколение рыбаков обрело, наконец – то, нормальное матерное определение, вояка позволил себе продолжить. Так вот. Сидит, он, ловит рыбу, рассветом любуется. Заметил плывущую по реке лодку. В ней – трое. Они громко переговаривались, и всё время крутили головами по сторонам. Когда они проплыли под мостом, он понял, что это охотники. Так как Сергей Гермогенович сидел в камышах около моста, то его не было видно. Проплыв мимо него, и отдалившись от Бруклинского моста метров на тридцать-сорок, охотники увидели уток и произвели несколько выстрелов по ним. По ним – это в противоположную сторону от Куракова. В сторону противоположного берега. По несчастью, на берегу была палатка, в которой в беспробудном пьянстве проводил уже скоро сутки погибший. Совершенно случайно пуля попала в брата, пробив брезентовую палатку. Сразу не кинулись, потому, как, раннее утро, стреляли по уткам, до другого берега метров пятьдесят по воде. Когда другие люди приехали попьянствовать на то самое место, то нашли палатку, а в ней убитого. Вызвали милицию. Кто, что видел или слышал? Ну, и, непьющий, и добропорядочный НКВДшник вспомнил этих охотников, и сложил два и два. Особых примет не запомнил, лиц не разглядел, больше их не видел, стрельбы, кроме этой, больше не было. Так он и рассказал следователю. Дело, скорее всего, ляжет в архив. Как можно найти этих охотников? Такова история и он её рассказал. Теперь я могу собираться туда, откуда приехал. Больше он не собирается со мной разговаривать.

Ходики в голове сбросили ещё одну мысль на дно черепа. Стук – неужели я действительно так выгляжу, чтобы приехать к этому, как бы помягче, пенсионеру, и выслушивать эту галиматью?

Я постоял в тишине комнаты ещё, наверное, минуту решая, как мне быть. Поверить в это я не собирался – это не обсуждалось. Повернуться и уйти не попрощавшись? Скорее всего, на это и рассчитывали следователь с этим непьющим рыбаком. Устроить разнос? При моём характере трудно обойтись только словами. Будь, что будет. Только, надо сделать поинтереснее вступление. Поиграть с моей бездарностью в лейтенанта Коломбо. Сергей Гермогенович сидел и целился в меня своими глазами. Сидел, не двигаясь, как будто удерживал пружину, рвущуюся наружу.

– Да… уж…. Действительно, несчастный случай. Не повезло брату. Спасибо и на этом. Я пошёл.

Не так резко, как около входной двери, я повернулся и, как бы размышляя, медленно пошёл к выходу. Я сделал уже четыре шага, а его кресло даже не скрипнуло. Он сидел камнем. Остановившись в дверном проёме, и, как бы вспомнив что-то важное, поднял руку и обхватил ладонью затылок.

– Извините. Последний вопрос. Правда, последний. А зачем вы всё наврали?

Я засунул руки в карманы и перекатился с носков на пятки и обратно. Ещё раз оглядел комнату, и сделал шаг к столу. Странно, но мне показалось, что не только глаза, а всё лицо его изменилось. Да нет, не показалось. Оно – точно изменилось. Оно стало симметричным. У него глаза были не на одной линии. А теперь – симметрия! – Ты что, зверёк старый, решил, что я мальчик с красным галстуком и мне можно втирать всё что захочется? – Самое странное что происходило, так это то, что я говорил хорошей дикцией, но – спокойно. Я не верил происходящему со мной. Я не психовал и не лез в драку. Я разговаривал!

– Ты обосрал свою жизнь, придумал себе свою правду и решил, что так будет всегда? Твою мать! Заградотряд! Хочешь, я расскажу тебе, что это такое? Представь: город или село, – не важно. Живёт там такой Ваня, симпатичный парень. Школа, ФЗУ или что там ещё? Работает, свои заработанные деньги имеет, ОСОВИАХИМ, стрелок, передовик, а может и нет, – не суть. Но. он живёт, понимаешь, зверёк, он живёт! Через неделю у него свадьба, продукты уже прикупает. Барышня его к себе не подпускает – говорит, что только после свадьбы. Короче, жизнь – налаживается. И тут – война! Все охренели, что делать? Грянула мобилизация и всё такое. Призвали Ваню, посадили в теплушку и повезли – хрен знает куда! А рядом с ним ещё тысячи таких же Вань. Потом, где-то, высадили ночью, переодели в форму не по размеру, и дали пять патронов. А винтовку одну на пятерых. Вскоре появляется урод с пистолетом и приказывает: «Всем кричать ура! В атаку!» Ты можешь себя представить на его месте? Я – не могу. Да, пока, и не надо. Так вот. Вытолкнули их в чистое поле и погнали вперед. А впереди – сытомордые немцы не торопясь поливают этих пацанов из автоматов и гранатомётов. Вот где ужас! И появляется у Вани, в его холостой, голове один вопрос: «****ь, за ЧТО?! ЧТО, я, кому-то сделал? Почему со мной так поступают?» Эта Родина выгнала его в чистое поле без единого шанса на спасение. Но, и этого мало. Ему, даже, не дали чем себя защитить. И бежит перепуганный Ваня, и только успевает замечать: – вот чья-то рука полетела, вот кто-то кишки подбирает, вот кто-то, по-настоящему, голову потерял. Везде кровь, грязь, крик, стон – СМЕРТЬ! А он, даже, с невестой ни разу…. Оглядывается Ваня в поисках спасения, а его – нет! Нигде нет! Ты можешь себя представить на его месте? Да ничего ты не хочешь представлять, тварь! Потому, что оставшиеся от тысяч Вань десятки, повернули в испуге и панике. Они побежали назад, к своим. Они захотели жить, понимаешь, они захотели всего лишь того, чем ты занимаешься сейчас. Но, далеко они не отбежали. Потому, что в окопе сидит сытый и хорошо вооружённый Кураков Сергей Гермогенович, готовый подставить свои плечи под грядущую победу. И из этого пулемёта ты этих пацанов и ложил, да? Как, в тире. Очередями и одиночными. Этих пацанов, зашуганных властью, обезумевших от страха в первом бою, безоружных – ты их аккуратно клал замертво. Это – поддержание порядка. Сам ты с пулеметом и патронами в атаку ни-ни. Ну, правильно! А кто за порядком следить будет, а победу на плечах кто? Так? Да? Кураков! И сколько ребят за эти три года ты положил? И, что самое гнусное, во всём этом, что ты, ведь, гордишься этим. Ты, зверёныш, доволен собой! Я прав? А потом повесишь эти медали – и в школу, врать пионерам, чьих дедов ты собственноручно, как в тире. А ты в школе рассказывал детям, как ты Власова казнил? Пионервожатой с этим галстуком, рассказывал? Как наслаждался муками и унижением человека? Ощущал себя всесильным, да? А он, Власов, посмел ничего у вас, у зверья, не попросить. Обидел вас. Ты об этом рассказывал, может, в мэмуарах, своих, изобразил? Вот, ты уставился на меня, а ведь, ты, и вправду, подумывал поломать меня, когда я пришёл. Даже проговорился об этом. Зря бы время потратил. Только, вот то, что у тебя сейчас внутри происходит – вот что тебя, вместо меня, поломает. И жить твоей, дряхлой жопе, очень мало осталось, даже зарядка не поможет. Одно у тебя спасение – продай всё, или брось, и бегом туда, к оставленным тобой братским могилам. Найди их, Кураков, найди, встань на колени и молись. Молись, тварь, до кровавых слёз молись. Чтобы эти мальчики, тобою убитые, простили тебя. Молись, Сергей Гермогенович, каждую секунду молись и проси у них прощения. Иначе не будет тебе покоя нигде. Это, я, тебе, абсолютно точно говорю.

Я глубоко вздохнул, повернулся и пошёл к дверям, но, опять оглянулся. Дед сидел, не меняя позы, его глаза внимательно следили за мной. В руке, лежащей на столе, был пистолет. Я не знал, как ведут себя люди, на которых направлено оружие. Я просто не верил, что со мной это происходит по-настоящему, поэтому и не испугался. Первый раз не всегда страшно.

– Ещё одно. Ты не сидел в камышах у моста. Камыш растёт у пирса, а это метров сто в сторону, под мостом слишком мало пространства даже для пловца, поэтому под ним лодки не было. Противоположный берег метров на десять повыше, чем тот, на котором ты, возможно, и был. Поэтому, в палатку попасть из ружья с реки, просто невозможно. Её с реки не видно. Нельзя попасть и случайно, даже если стрелять навесом. Брата убили почти в упор. Придумал ты – плохо, врать – не умеешь, фотографии твои – говно, я – пошёл.

Но, никуда я не пошёл. Я стоял и пытался определить, куда старик всматривается? Эта точка находилась чуть повыше моего правого плеча. Я, даже, оглянулся, но ничего не увидел примечательного. Переведя взгляд снова на хозяина, мне стало интересно, а какую часть моего монолога он пропустил? Приоткрытый рот, вытекающая слюна, не реагирующие на движения зрачки. Он умер. Скорее всего, инсульт. На месте. За секунду. Так просто, сидя у себя дома за столом. Но, с пистолетом в руке. И, что, мне теперь, делать? Что его свалило? Может, не понравилось, как я отозвался об его фотографиях? Чушь. Что же делать? А ничего. Просто уйду. Рандеву окончено. Скорая не нужна. Следователь будет завтра его искать, чтобы узнать, как прошла встреча. Хорошо прошла. У него даже появилась симметрия в лице. Не зря говорят, что это правдивый признак скорой смерти.

Выйдя из дома, я посмотрел на пса. Он не увидел на мне резиновых тапочек, и решил зря не волноваться.

– Ты свободен. Найди себе другого хозяина.

Не может быть, чтобы меня понимали собаки. Но, пёс встал и, не потягиваясь, пошёл в сторону огорода. Наверное, он знал что делать. А что делать мне?