«Этих в холопы увести! Нельзя их тут оставлять! Таких не уговорить по-доброму! – думал он. – Эх, Нечай! Если бы ты меня понял! Хотя бы ты! Тогда бы мы зажили! Караваны ладей поплыли бы по Пруту и Дунаю в дальние страны с товарами, и наоборот, к нам бы в Галич купцы иноземные зачастили без опаски! А вчерашние разбойные люди за плату охраняли бы купцов от половцев! А где Дунай, там – море, просторы великие, края богатые!»

Мысли князя прервал голос Семьюнки:

– Жёнки среди них есть!

И почти в тот же миг метнулась к Ярославу чья-то тень:

– Княже, оберегись!

Сулица^[79] короткая пропела в воздухе. Акиндин, оттолкнув Ярослава, принял удар на себя. Сулица вонзилась молодцу в горло. Захрипев, Акиндин медленно осел наземь.

– Держите её! – раздался мощный бас Святополка.

Двое ратников выхватили из толпы и бросили к ногам Ярослава женщину в чёрном платье, в убрусе на голове.

– Кто такова? – хмуря чело, спросил Ярослав.

– Ненавижу тебя! – На князя уставились два полных дикой ярости глаза. – Убью, гадина! – Женщина попыталась подняться, но два ратника крепко держали её за плечи.

– Се Марья-разбойница! – сказал Ярославу Нечай. – Ватаманша. Много сёл твоих на Днестре и Пруте огню предала.

– За что ж ты меня, Марья, ненавидишь-то так? – сокрушённо качнув головой, спросил Осмомысл.

– Отца моего, боярина Творимира, твой подручник повесил в Кучельмине! Он вот! – Грязным перстом она указала на Семьюнку.

– Заслужил твой отец смерть за измену земле Галицкой! – сухо отрезал Ярослав, стиснув от внезапного приступа злости зубы.

Отвернувшись, он склонился над Акиндином, возле которого колдовали лекари.

– Кончаюсь я, князь! – На мертвенно-бледных устах молодца промелькнула улыбка. – А здорово… мы с тобой… Всех их… объегорили!

– Акиндин! – Ярослав ухватил его за руку. – Ты погоди, не помирай! Мы ещё с тобой и на рати походим, и мирную жизнь устраивать будем!

– Нет, княже! Прости!

Выпала рука умирающего из княжеской ладони, бессильно опустилась на песок.

– Скончался боярин Акиндин, – тихо объявил старший лекарь.

Князь с превеликим трудом сдержал на глазах слёзы и подавил рыдания.

– Жаль удальца! – вздохнул Нечай.

Ярослав снова подошёл к Марье. Со связанными руками и ногами, разбойница сидела под охраной воинов на крытом сеном возу.

– Что, дрянь, платить будешь восемьдесят гривен за убиение княжьего мужа?! Так по Правде Русской положено. Или не будешь? – спросил он, с немалым трудом одолевая гнев и отвращение.

Женщина отрицательно замотала головой.

– Если бы только эта смерть за тобой числилась! А сколько людей русских – смердов, закупов, холопов ты сгубила?! Отец был ворог, крестьян своих обирал до нитки, так и дщерь такая же. Как говорят: яблоко от яблони недалеко падает. Эй, ратники! Повесить гадюку! Сей же часец! Вон на том древе!

Не желая более думать и говорить с преступницей, Осмомысл отошёл в сторону. Лишь глянул с отрешённым видом, как тело молодой женщины, дёрнувшись, тяжело повисло и замерло в петле.

– Нечай! – подозвал князь старого сотника. – Не договорили мы с тобою! Пойдём-ка, друг мой, опять в твою избу, побеседуем.

…Они сидели вдвоём при свете лампады на столе до позднего вечера. Князь раскрывал перед берладником свои широкие замыслы, не таился, рисовал на бересте крепости, реки, очертил берег Чермного моря.

– Будем торг вести, связи с дальними странами наладим, станет Русь Червонная равна самой империи ромеев. Не посмеет тогда базилевс меня вассалом своим звать, – убеждал Нечая Ярослав. – А чтоб все задумки эти в жизнь претворить, надобны мне слуги верные. Вот и предлагаю тебе, Нечай… посадником моим стать в Малом Галиче. Знаю мудрость твою, помню, как рубился ты за Червонную Русь с Изяславом Киевским, с уграми и ляхами. И знаю также, что вольница берладницкая тебя слушает.

– Дай подумать, князь. Не торопи с ответом. Тебя я понял, – ответил старый сотник. На перерезанном шрамами лице его проскользнула слабая улыбка.

Князь ушёл, а Нечаю так и не удалось заснуть до рассвета. А тут ещё жена…

Встала перед ним, упёрла руки в бока, принялась отчитывать:

– Сдурел ты, что ли, на старости-то лет?! Со князем, с ворогом нашим первым, дружбу водишь! Вольницу нашу с им вместях^[80] сничтожить умыслил?! Сыны наши, все трое, головы свои за неё положили, а ты… Отметчик^[81] ты!

Она рухнула на лавку, завыла, забилась в рыданиях.

– Ладушка, ты чего?! – Нечай попытался обнять её, но получил в ответ затрещину и обиженно отодвинулся посторонь.

– Вот послушай, что скажу. – Едва не силой он заставил её сесть рядом с собой на лавку и заговорил, стараясь убедить в своей правоте. – Вот живёшь ты тут, в Берладе, ходишь по улицам, слушаешь разговоры разные. Так ужель не смекаешь, не ведаешь, что окрест творится?! Была вольница, да конец ей настал. Живём мы тут, теснимся меж уграми, половцами да ромеями. С теми ворогами в сечах и полегли сыны наши. Любой из ворогов сих, коли силу наберёт, сметёт нашу вольницу, яко ветер лист осиновый. А князь Ярослав нам защиту предлагает. Русские мы с тобой люди – так за кого, как не за Русь, нам держаться! Ты уразумей: меняется окрест нас жизнь. И былого не воротить. Вот иные не понимали того. Такие, как князь Иван, царствие ему небесное. А я вот понял худым умишком своим: супротив своих воевать – последнее дело. Хоть и стар уже, но силы в себе покуда чую. И на княжье предложенье порешил согласиться.

Жена понемногу присмирела, доверчиво прижалась головой к его груди, сопела, всхлипывала, Нечай гладил её по густым седым волосам, шептал:

– Ты успокойся, душа моя. Всё лепо будет.

…В ту же осень в небольшом городке Малом Галиче, расположенном возле впадения Сирета в Дунай, в месте, где проезжие купцы складировали свои товары, развернулось крепостное строительство. Обнесли городок новой дубовой стеной с башнями, стрельницами, воротами из кованой меди. Отныне безопасно будет купцам останавливаться здесь и сохранять добро. В городе сем стал посадничать бывший берладницкий сотник Нечай, ныне – правая рука князя Ярослава Осмомысла. И кончилась на этом берладницкая вольница. Недовольные Нечаем уходили на восток, в степи, к половцам и дальше, на Дон, на берегах которого селились такие же беглые и вольнолюбивые люди, не терпящие над собой ничьей власти.

Канули в прошлое лихие набеги, сабельные рубки, походы «за зипунами». Установилась на берегах Прута, Сирета и Нижнего Дуная власть галицкого князя.

Ярослав и Нечай расстались в Малом Галиче уже глубокой осенью, в ноябре. Князь засобирался к себе, в стольный город земли. Перед прощанием они долго стояли на гульбище^[82] в новом тереме посадника, выстроенном на круче над Дунаем, рядом с крепостной стеной, глядели вдаль на проплывающие струги, вспоминали прошлое, обсуждали последние насущные дела, мечтали о будущем. Разные были они оба, разные по нраву, по интересам, по взглядам на мир. И всё же было нечто, объединяющее их, и это общее было – Червонная Русь, на благо которой они теперь оба трудились.

Из былого недруга сделал Ярослав крепкого и верного соузника. Наверное, неслучайно всё-таки прозвали его Осмомыслом. Восемь смыслов – то есть был он умён за восьмерых. Он умел подбирать людей, умел вникать в их чаяния, умел их слушать и потому ошибался в них редко. Но бывало всё же, что и ошибался, и за ошибки те приходилось платить, порой несоразмерно жестоко.

…В Берладе остались-таки в малом числе радетели былой вольницы, супротивники галицкого князя. Тайно в одной из изб собрали они малый круг и порешили слать гонца в Киев. Дал бы старый Ростислав Мстиславич им во князи кого-нибудь из своих сынов, помог бы возродить прежние вольные порядки, заставил бы хитрого Осмомысла уйти из Берлада.

Послом в Киев направился сотник Смолята. Служил он некогда верно покойному Ивану Берладнику, а вот врагам его служить не захотел.

Далёк путь до стольного града по степным шляхам, через зимние бураны, через кочевья враждебных половецких орд. Хоронясь по балкам и буеракам, голодая, замерзая от холода, добрался-таки удатный молодец Смолята до Киева. Достиг княжеских хором, объявил о себе стражу-гридню, долго дожидался возле мраморных ступеней высокого крыльца ответа.

Наконец провели его оружные воины в огромную горницу. Ближние бояре восседали вокруг князя на лавках, рядом со стариком Ростиславом – двое его сынов: Рюрик и Давид, оба в нарядных цветастых кафтанах, с золотыми поясами, в востроносых тимовых сапогах, в шапках с собольей опушкой.

Отвесил Смолята великому князю глубокий почтительный поклон. Молвил:

– Челом бьёт тебе, княже стольнокиевский, вольный люд славного города Берлада!

По рядам бояр прошёл ропот.

– Разбойник, как посмел явиться сюда?! – Злобный шепоток раздался за спиной удатного молодца.

Стараясь не обращать внимания на враждебность Ростиславова окружения, твёрдым голосом изложил Смолята решение круга.

На устах обоих молодых княжичей пробежала усмешка.

– Что, Рюриче, пойдёшь в Берлад княжить?! – С издёвкой вопросил младшего брата Давид, темноволосый молодец лет двадцати трёх.

– Сам туда иди! – со смехом ответил ему совсем ещё подросток Рюрик. – Волосы обрей, один чуб оставь, саблю в руку, да наперёд!

Следом за княжичами долго потешались над предложением Смоляты киевские бояре. Он же, выпрямившись, держался спокойно, хоть и ходили желваки по скулам. Он ждал княжеского ответа.

…Ростислав махнул рукой. Тотчас несколько гридней обступили Смоляту.

– Отдай оружье, следуй за нами! – Приказал один из них, видно, старший.

Не стерпела такого обращения вольная душа берладницкая. Вырвал Смолята саблю из ножен, рубанул что было силы гридня, рассёк ему голову. Тотчас остальные накинулись на него, повалили на пол. На подмогу им прибежали ещё ратники, неподобная возня закипела на полу горницы. Наконец обезоружили Смоляту Ростиславовы люди. Связали ему руки за спиной крепкими ремнями, отвели во двор, бросили в тёмный, сырой подпол. Там и просидел, в окружении вшей и мышей, незадачливый посол из Берлада месяц с лишком. Всё же смилостивился князь Ростислав, после очередного посещения Печер велел он выпустить Смоляту из темницы.

Развязали берладнику руки, дали коня, воротили саблю. И сказал на прощание боярин, начальствующий над порубами^[83]:

– Радуйся, дурень, свободе. Князь у нас добрый. Ступай себе на все четыре стороны. И мой тебе совет: от Киева подалее держись. Тут таких, как ты, борзых, не любят.

Ускакал Смолята в степь. Решил, что возвращаться в Берлад с пустыми руками нету ему никакого смысла. Ушёл добр молодец на Дон, к таким же, как он, бесстрашным разбойным людям.

А на Червонной Руси жизнь потекла своей чередой.