Теперь пауза длилась дольше. Впервые на лице Вероники Мещеряковой отразились какие-то маломальские эмоции – она хмурилась, глядя сосредоточенно на свою сумку. Ее муж также сосредоточенно теребил ключи. Игорь Мещеряков витал в нирване. Вероника перевела взгляд на сына, словно его вид (или вид его синяка) стимулировал ее память, и сказала:

– Игорь, не горбись. Сядь прямо.

Тот принял штоковую позу. Мать отвернулась. Игорь вновь расслабился.

– Потом ничего не происходило – несколько месяцев, кажется. А когда второй раз случилось, с первым никто и не связал. Это было по-другому, совсем не так. И потом уже больше не повторялось. В ту ночь я проснулась от голоса, и я опять подумала, что в доме посторонний. Потому что не узнала голос, у нас в семье такого голоса не было. Но только я не успела запаниковать, потому что поняла, что голос читает стихи. Так что явно не грабитель тут резвится. Я пошла на голос, посмотреть, что происходит. Голос шел из комнаты Игоря. Сам Игорь стоял лицом к стене, впритык почти, с закрытыми глазами, и бубнил эти свои стихи. Я хотела его позвать, но испугалась. Я вспомнила о лунатиках, о том, что их нужно будить как-то по-особому, как-то правильно, иначе случится беда. Я вообще об этом ничего не знала. Не знала, что делать, просто стояла и смотрела на него, а он бубнил и бубнил, а потом резко перестал, пошел и лег спать.

Она пожала плечами, что скорее напоминало судорогу.

– Что за стихи были?– спросил он.– Вы узнали их?

– Стихи… Это просто так говорится – стихи. Не было это стихами, я даже не знаю, как описать.– Она чуть подумала и тряхнула головой.– В детстве был такой мульт «Тайна третьей планеты». Знаете?

Он кивнул. Он знал.

– Так вот. Там в одном месте компьютер начинает говорить: «Планета Шелезяка. Воды нет. Растительности нет. Населена роботами».

Он вновь кивнул. Он помнил.

– Это было примерно то же самое. Чужой голос, как у робота. И эти фразы, которые не имели смысла. Вроде «растительности нет, воды нет, воздуха нет, ничего нет, кругом пустота». И так далее, и все заново по кругу. Я не знаю, что это было. А Игорь, разумеется, не помнит.

Вероника Мещерякова расстегнула молнию на сумочке, заглянула внутрь, вновь застегнула. Совершенно ненужные действия как индикатор нервозности. По ходу рассказа в ней все больше и больше просыпались эмоции, и такой она нравилась куда больше.

– В любом случае, таких поэтических ночей больше никогда не было. Все другие случаи – по аналогии с первым. Следующий произошел уже очень скоро. Проснулись ночью от шума. Я встала, уже понимая, где искать источник и куда бежать. Игорь лежал в своей комнате, на полу. На сей раз без крови. Но приложился сильно, с утра синяк был, примерно как сейчас.– Она посмотрела на сына, словно сравнивая его теперешнего и тогдашнего.– Игорь, не сутулься.

Тот окаменел. Через секунду опять расслабился. Видимо, это у них игра. Ритуал – суррогат воспитания.

– Растормошили, как могли, начали расспрашивать, пока свежо. Говорит: ничего не помню. Сон страшный приснился – помнит. От кого-то убегал во сне – помнит. Больше – ничего, до того момента, как очнулся на полу. Ну что, уложили на диван дальше спать. Не обсуждали этот случай тогда, избегали. Но уже понятно было – беда. Через какое-то время – новый инцидент. Потом еще. И еще. Пытались дежурить ночью – без толку. Пока дежурим – все ок, спит. А каждую ночь не подежуришь, с утра на работу. И постоянно после таких пробуждений жалуется на кошмары. Которых, опять же,– не помнит. Мы предполагаем, что от этих кошмаров он и вскакивает. Но не просыпается, как обычные дети, а продолжает спать. Вскакивает, пытается убежать, тело не слушается, он падает на пол. Иногда ему удается пройти немного, как в тот первый раз – аж до прихожей. Но, как правило, все заканчивается падением в его же комнате. Мы постелили там двойной ковер, чтобы было мягче. Проблему это решило частично. Потому что, как я уже говорила, иногда ему удается сделать сколько-то шагов. И он может с налету врезаться в косяк, или в дверь, или в стену. Он может удариться обо что угодно.

– В школе вопросы возникают?– спросил он.

– Еще как.– Вероника невесело усмехнулась.– Мы говорим, что это от тренировок. Он ходит в дзюдо, уже несколько лет. Все привыкли. Игорь тоже так говорит, мы втроем условились. А в дзюдо в эти дни, наоборот, не ходит, потому что там уже не на что списать. Что еще остается? В поликлинику идти – не вариант. Запишут в психи. Это будет серьезнее порванных колготок, такого счастья мы не хотим ему. И не говорите о врачебной тайне, я на этот бред не поведусь. Узнают в поликлинике – узнают учителя. Узнают учителя – узнают все. Схема слишком отработана, чтобы в нашем случае было иначе. С другой стороны, сидеть ровно и ничего не делать тоже не вариант.

– Насколько я понял, такие случаи со временем стали чаще?

Вероника кивнула.

– Чаще. По нарастающей. Но трагедия даже не в этом. Игорь сам уже не ребенок. Ему не семь лет, когда можно проснуться, помазать зеленкой ушиб и через пять минут забыть. Он уже вполне взрослый, чтобы понимать весь ужас ситуации. И бояться ее. Или себя.

Он снова кивнул. Он понимал и это тоже.

– Не замечали у него подрагивания конечностей? Во время его приступов, либо отдельно? Что-то, что могло бы намекнуть на патологию? К примеру, часто лунатизм идет рука об руку с эпилепсией.

– Это я так только говорю, что врач в поликлинике не вариант. На самом деле, всех врачей мы обошли по два круга. Платно, в обход участковых врачей. Причину не называли. Но сдавали все анализы. И делали МРТ головного мозга. Если бы у него была эпилепсия, мы бы выявили. Но нет, совершенно здоровый ребенок. Причина может быть только психологической.

Он не был в этом столь уверен, как эта дама. При отсутствии самой причины обращения к медикам, анализы могут и не выявить глубокой проблемы, потому как элементарно неизвестно, где искать. Но вообще, их политика кажется здравой. Сначала они отсеяли то, что могло лежать на поверхности – эпилепсию, черепно-мозговые травмы, энурез, шизофрению,– наиболее распространенные причины детского сомнамбулизма. Затем решили попробовать с платным психологом – все-таки, если говорить о врачебной тайне, то в этом здании она самого высокого уровня. В противном случае, к ним перестанут ходить, и веселью конец.

– Он не выказывает агрессии по отношению к вам в такие ночи?

Мужчина удивленно вскинул глаза. На лице женщины не дрогнул ни один мускул. Ее выдержка была столь поразительной, что граничила с ненормальностью.

– Он не успевает выказать вообще ничего,– сказала она.– Он не совершает долгих прогулок по крышам. Это состояние, как я понимаю, длится от силы несколько секунд, потом он падает. Исключение – тот давний случай со стихами. Но таких больше нет. И я иногда думаю, что это было что-то иное.

Он кивнул, показывая, что все понимает и принимает. Потом сказал:

– Из того, что я услышал, могу предложить стандартную процедуру. Встречи три раза в неделю здесь, в кабинете. Пусть приходит, и мы будем беседовать. Цены на ресепшене, также есть на сайте.

– А что значит – беседовать?– поинтересовался Сергей Мещеряков, отец, муж и автовладелец.– О чем? И какой смысл?

Он был готов к этому вопросу. Этот вопрос звучал в девяти случаях из десяти.

– Начнем с того, что вы уже сами для себя определили: проблема сама не решится. При этом уповать на какие-то кардинальные меры, вроде электрошока, явно преждевременно.– Он демонстративно улыбнулся, показывая, что пошутил. Шутку не восприняли. Что в общем-то понятно.– Я ничего не имею против лекарств и медикаментозной составляющей. Но прежде, чем переходить к лекарствам, нужно все-таки понять причину сбоя в вашем сыне. Именно эту причину я планирую найти. И если причина эта имеет психологическую основу, то я ее найду, могу вас заверить. А после этого мы можем вновь встретиться и обсудить дальнейшие шаги. Если они потребуются. Иногда с виду гигантские проблемы громоздятся на пустяковом фундаменте. Два-три сеанса – и они разлетаются, как дым.

Он видел, как неуверенность продолжает занимать большую часть их мыслей. Он видел синхронность их внутренних сомнений – тот же ритм, но совместный, и он был уверен, что уже давно у этих двух не совпадали внутренние ритмы. Их достаток колебался в пределах средних показателей. Он – скорей всего ИП-шник, занимается монтажом – окон, дверей, каких-нибудь фонарей, гардин, тех же потолков. Или отделочник, специализируется на ремонтах. Кипучую деятельность главы семейства выдает его неусидчивая манера накручивать ключи. Она – может быть кем угодно, секретарь, бухгалтер, оператор. Только не продавец, слишком высокая самооценка. Принадлежит большинству женщин номинальных специальностей. Карьера, без сомнения, высвечивалась на первых порах – пока училась. Но потом рождение ребенка, три года декрета, как всегда, обезличили академические достижения. И нужно было начинать все заново, а не больно-то хочется, так что довольствуется средней должностью.

Ребенок, скорей всего, причина брака. И возраст соответствующий. Но самое главное – слишком контрастная пара. Этот явный контраст не очевиден в более юном возрасте, – возрасте шор и иллюзий, рассаднике самых тупых жизненных ошибок. А чем старше, тем явственней, но уже не свернуть. Чайлдфри из нее бы вышла замечательная, а яжемать – никудышная. Кроме как «сядь прямо», «вымой руки», «учись хорошо» в загашнике ничего и не наберется. «Выпей рыбий жир», возможно. Не потому, что тупая, а просто апатия. Слишком очевиден гнет ошибки. Он – простой, как свои ключи и брелок, она – с большими претензиями и нулевыми возможностями. Не будь у него квартиры по наследству от бабки или какой-нибудь двоюродной тетки, ряды абортесс пополнились бы. А у нее за душой не шиша, с предками ютится в однушке. И еще один мощный показатель: не подцепили вирус «материнского капитала». Хотя с закрытыми глазами очевидно: он был за второго ребенка, она – категорически против.

Ну, как-то притерлись, какие заусенцы могли – сточили, какие не могли – сточились заботами. Ребенок – всегда связующее звено, даже если его футболить туда-сюда от отца к матери. Он немного встал на ноги, взял тачку в кредит – с гордостью, и ключами бряцает, когда не лень, она же – как должное, с такой же хладнокровной миной. Научились со временем не думать «а как было бы». Она научилась, его-то как раз все устраивает. Узнай он о текущем раскладе, психолог потребуется уже ему. Быть может, периодически она оказывается в чьей-то постели вдали от супружеской. Не из-за скрытой мести, а исключительно от непонимания своего места в жизни, отсутствия четкой позиции. Такие адюльтеры носят сиюминутный характер, длительные шашни не для нее. Назавтра она не помнит имени своего случайного любовника, а если вдруг сталкивается, то на ее лице не дрогнет ни одна черта. И следует холодное «Добрый день» и ничего, что бы выдало ее вчерашний всплеск страсти. Он, вероятно, не думает о других женщинах. Из прозаических соображений: ему просто некогда.

И вот теперь проблема, которую не вычесть и не сточить. Хотя попытки были титанические. Сколько они задвигали ее, шесть лет? И задвигали опять же не потому, что тупые и ни черта не смыслят. Если и сохранилась в их ритмах синхронность, то называется она – «вписываемость». Такие люди, как эта пара, вне зависимости, простодыры они или с амбициями, привыкли делать так, как говорят по телеку. Или как делают соседи снизу (сверху, как правило, либо алкоголики, либо дрелевые фанаты). Или коллеги по работе. Разговоры с друзьями и знакомыми – кто что купил, и что еще прикупить осталось в этой жизни, что хочется, но пока не можется, что можется, но пока откладывается. Все разговоры – это список покупок, прошлых и предстоящих. На этом все, сходству крышка. У нее – свои телепередачи, у него – свои. У нее – одни образцы для подражания, у него – другие. Закрывание глаз на собственные желания – норма современного общества, и они ничуть не тянут на самобытную пару. Они и не смогут иначе. Потому как пропасть между «есть» и «как могло бы быть» становится все шире и все страшнее. И когда гремит гром, инстинктивное желание – «не обсуждать этот случай тогда». А лучше – никогда. Пусть само рассосется. Иначе придется копать и видеть.

До поры так и было. Не рассосалось, но задвигалось умело. Однако неудобные вопросы присутствовали все это время, и они копились, как ил. И однажды заполнили реку, превратив ее в топь. Кто-то начал подозревать, и вопросы стали совсем неудобные. Ювеналка не дремлет, особенно в последние годы правительственной распущенности и шизофрении. Если теперь выплывет, что сынок, мягко говоря, с приветом, статусу «вписываемости», мягко говоря, каюк. Истина про лунатизм разрушит все 13 лет самообмана – влегкую, одним движением. Потому что это карточный самообман, у него нет фундамента. Как всегда, как и во все времена, проблемы ребенка – это проблемы родителей. Предки – умственные сомнамбулы, дети – уже физические. Только им этого не скажешь. Не потому даже, что хлопнут дверью, а он потеряет клиентов (хотя это тоже причина, ибо в клинике строгие финансовые планы). Они просто не поймут, о чем он тут мелет. Мозг уже как консервная банка с постоянно-герметичным содержимым. Чтобы проникнуть внутрь, слов не достаточно, нужен нож и усилие.

Он разбирался в психологии людей. Детей – в особенности, это было его ремесло на протяжении уже прорвы лет. Он имел практику в единственном в их маленьком городке психотерапевтическом центре, куда проник, конечно же, сквозь смазанную блатом лазейку, но со временем себя оправдал. Через год работы он уже достиг того статуса, чтобы менять обстановку кабинета по своему усмотрению (выбив бабло с руководства). Он все продумал лично, без привлечения дизайнеров. Он сидел спиной к стене за столом, стоящим боком к окну. У противоположной стены – диван для групповых занятий. Или ознакомительных, как сейчас, и поэтому между ними – все пространство кабинета, чтобы народ чувствовал себя комфортно. Сбоку – кресло для индивидуальных занятий. За креслом, у боковой стены – стеллаж с игрушками, учитывающих разный возраст посетителей. Хотя, как правило, возраст его посетителей уже отстоял от игрушечного периода. На столе стоял комп Lenovo, на самом краю стола, со стороны посетителей, лежал Айфон. Айфон он использовал в качестве диктофона, перекидывая после сеансов аудиозаписи на комп и складируя их в отдельные файлы. По уставу клиники персонал был обязан носить белые халаты, и он носил. Но добавил от себя деталь – надевал халат поверх черной рубашки с ярко-желтым галстуком. Ну, он любил желтый цвет. Но не это главное. Яркое желтое пятно – магнит для взглядов. Подавляющее большинство посетителей пялилось на его галстук в обход глаз, и это позволяло ему спокойно наблюдать за пациентами.

Но были и исключения. Вероника Мещерякова, кажется, даже не замечала его галстука. А ее муж – напротив, только на галстук и косился.

Он разбирался в психологии. Но он не знал двух вещей. Его оценка этих людей справедлива максимум на 10% – впервые за всю практику он выдал такую большую погрешность. Второе: он только что подвел сам себя к порогу двери. Несуществующей двери, образной. И за этой дверью явно не метафорический персонаж в черном балахоне позвякивал явно не метафорической косой.

Он сказал:

– Главный вопрос в том, как ко всему этому относится сам Игорь.

Он разглядывал пацана. Тот разглядывал окно с видом гопника. Точнее, картину за окном. Окно первого этажа выходило во внутренний двор, там располагалась детская площадка, сейчас почти пустующая. Отрешенность завсегдатая иных миров не сходила с лица, хотя фингал здорово портил безмятежность. Ну и рожа у тебя, Игорек. Если он шандарахнулся плашмя с высоты своего роста – то, как и Наташа Мельникова, легко отделался. Мог бы сломать нос. Или выбить зубы. Вполне соизмеримая награда для такого падения. В любом случае все это – до поры, до времени. Пока у парня явно удача, но удача – это не брачный партнер, уйдет – и не оглянется. Двойной ковер они ему постелили… Настанет день, и он ринется в ванну – прямо лбом о зеркало. Или же прямым ходом – в окно. По статистике, подобный исход в случае с детским лунатизмом составляет 25%.

– Игорь!– дернула того мать, чтобы не расслаблялся.– Соберись. Тебе вопрос задали. И не сутулься.

Парень мигнул и оторвался от окна. Штоковую позицию не принял, видимо, хватало энергии только на одну команду. Как и предполагалось, взгляд Игоря сосредоточился на желтом галстуке. Он вообще не похож на тех подростков, которые смотрят прямо и общаются со взрослыми на равных. Правый глаз выглядел зловещим. Натурально доктор Джекил и мистер Хайд в одном флаконе.

– Как насчет встреч, скажем, вторник-четверг-суббота?

– Норм!– вклинился отец, хотя того не звали, и вообще он тут лишний. Мог бы в машине посидеть.– У него среда-пятница тренировки, а так свободен, каникулы же.

– Я все-таки хотел бы Игоря услышать.

Сергей Мещеряков насупился и вцепился в ключи. Возможно, он с ними спит. И с женой, и с ключами. Но ключи кладет поближе. Игорь опустил взгляд и глухо буркнул:

– Можно.

Его апатичность – скорей всего, она просто временная. Сомнительно, что он всегда такой – в школу ходит, в спортивную секцию ходит. Такие не выживают. Он ведь тоже «вписывается», есть с кого брать пример. Самим собой этот парень был лет до шести, пока ходил в детский сад. Или и того меньше. В данный момент у него реакция на очередной инцидент, в котором он – главный фигурант, а также угроза для родителей. Ему ведь все известно о статусе «вписываемости», хотя бы на уровне интуиции. Так что теперь превалирует чувство вины и беспомощности, как следствие – апатия.

Он не знал, что своим коротким, неброским словом Игорь открыл для него дверь, за которым его поджидало основное подведение итогов. И он, не думая, переступил порог.

– Отлично. Вы на каком этаже живете?

Секундная заминка. Все-таки ему удалось озадачить Веронику Мещерякову, выглядящую и держащую себя пуленепробиваемо.

– Седьмом…

– Кондиционеры имеются?

– Да… Три. В каждой комнате. У нас две комнаты, плюс кухня.

– Окна пластиковые?

Вновь секундная заминка.

– Пластиковые.

– Балкон тоже застеклен?

– Тоже застеклен. Это что-то значит? Думаете, микробы от кондеров?