Больше никаких вопросов задать я не успел. Мы дошли до дома. Матушка поднялась в жилые комнаты, а я открыл двери в подвальное помещение. Светлана сидела за столом, в полном одиночестве, и доплетала коринку. На ней был серенький, рабочий фартук. Я сел напротив, положив локти на стол, и опустив подбородок на ладони. Светлана прекратила работу и внимательно на меня посмотрела. Не отводя взгляда от её лица, медленно, с расстановкой, я произнес:

– Я снял твой наговор…

В её лице промелькнула секундная растерянность. Потом она сделала головой неопределенно-отрицательный жест:

– Нет… Ты не мог его снять… Это невозможно…Это невозможно! Невозможно!

Видимо, в этот момент до неё начал доходить весь абсурд ситуации. Не сняв с себя фартука, как была, с пальцами, обмотанными лейкопластырем, Светлана рванулась к выходным дверям, шибанула их и исчезла в кромешной темноте ночи.

А я остался в одиночестве.

Сидел за столом и думал обо всем, и ни о чем определенно. Возможно, чуть в более ранние времена, в подобном случае, я достал бы, из тщательно скрываемого места, соответствующий случаю барабан и бил бы в него, кружась в победном танце вокруг ритуального костра.

Возможно…

Теперь же на сердце моем лежала вселенская грусть…

И всё…

Кажется, я только что перелистнул целую главу своей жизни… Не мной написанную, но мной прочитанную. А я ведь считал себя хозяином своей жизни…

И что?

Какой я, после всего пережитого, себе хозяин?

Кому об этом расскажешь?

Как?

И что, вообще, прикажете дальше делать?

Не придумав ничего умного, я потушил свет в подвале и пошел спать… Утро вечера мудренее. Кажется, так говорят люди, всё откладывающие на потом…

Утром она появилась, ни свет, ни заря. На её лице лежал отпечаток бессонной ночи. Не обращая внимания на удивленный взгляд матушки и мою явную не предрасположенность к, какому бы то ни было, разговору, Светлана начала свою речь, словно обвинитель от всего человечества на Нюрнбергском процессе:

– Как ты мог, человек, живущий в двадцатом веке, поверить чьим-то россказням о каких-то наговорах? И тебе самому не стыдно? Ты скажи, кто тебе наплел таких глупостей?

– Ну, хорошо, Свет… Ты же вчера сказала, что я не мог его снять? Если, по твоим словам, никаких наговоров не существует, то что же я не мог снять? Объясни…

– Я просто растерялась… Ты такое сказал… Я растерялась.

– Ага… И убежала, не сняв фартук и тапочки… Знаешь, что… Я тебе не верю. И ещё…Раньше я не мог тебе этого сказать… У меня словно гиря на языке висела. А теперь могу. Я тебя никогда не любил. Никогда… Ты слышишь меня? Ты влезла в мою жизнь… Я тебя об этом не просил. Как вы там это сделали, не знаю. Бог вам судья. И мне тоже. Но с этого момента мы расходимся. Ты в свою сторону, я в свою. Единственно, кто нас будет связывать некоторое время, это дочь.

– Ты не посмеешь меня бросить.

– Это почему?

– Что о тебе скажут люди? Ведь ты бросаешь меня с больным ребенком…

– Света… Ты хочешь сказать, это я виноват в том, что дочка родилась больной? А у меня другая информация… Это вы… Конкретно вы наказаны таким образом за то, что лезете туда, куда вас не просят…Мне перечислить твоих родственников с проблемными детьми?

– Да-а… А может и ты виноват? Вон как у тебя спина-то болела…И отец у тебя, говорят, пил…Может дочке и передалось?

– Передалось, Света, передалось… И твоему отцу передалось? С чего это он, совсем молодой и никогда не болевший человек, внезапно развалился на куски? Может, ты не знаешь? Я, конечно, глубоко сомневаюсь в твоей неосведомленности… Но, а если ты, каким-то случаем, не знаешь – спроси у своей мамы. И такую судьбы, получается, ты и мне готовила? Так что, голубушка, давай так… Я всё сказал. Никак ты меня не удержишь. Мы…Разбегаемся.

Она помолчала некоторое время, обдумывая что-то про себя, вздохнула и нехотя произнесла:

– Ну… Хорошо. Твоя взяла. Уходи…Я отпускаю… Но у меня есть одна просьба. Надеюсь, она не покажется тебе обременительной. Можно, я поработаю у вас этот сезон на лукошках? Нам с дочкой нужны деньги…

– Я буду давать…

– Понятно, что будешь… Но пока есть возможность заработать… Разреши?

И я, великодушный и снисходительный, разрешил. Да что мне, жалко? В тот момент я не испытывал к ней ничего, кроме чувства жалости…И ещё – мне было стыдно…Ведь это не она меня, а я её бросал с больным ребенком на руках. Конечно…Пусть работает…Мне ведь, действительно, не жалко…

Она приходила каждый день. Садилась в уголок, обматывала пальцы лейкопластырем, чтобы они не стирались в кровь от жесткого, как наждачная бумага, шпона и крутила на оправке корзинку за корзинкой, молча и сосредоточенно. Я готовил заготовки на резаке или сидел напротив, занятый забиванием скобок в уже готовые лукошки. Разговаривать, особо, было не о чем. Дежурный вопрос о здоровье дочки и… Всё… Чужой человек с чужими проблемами… Не сговариваясь, мы не касались событий того вечера. Что говорить? Главное было сказано… Я не мог заставить себя сходить к ним домой, проведать дочку. Ведь теща имела, ко всему произошедшему, самое непосредственное отношение. И я должен был делать вид, что ничего не случилось, что я ровно и с уважением к ней отношусь? А ведь это, далеко, не так. Разве мне легче оттого, что в окружающем меня мире такого явления, как бы не существует? Это же не покушение на убийство, не подготовка террористического акта. Даже не мошенничество. Юридическая наука, в области гражданского права, со времен мрачного средневековья, когда за подобные деяния сжигали на костре, сделала огромный шаг вперед. И перестала замечать де-юре то, что существовало де-факто. Прекрасное определение, исчерпывающе объясняющее все неизвестное вокруг нас – этого не может быть потому, что этого не может быть никогда. На этом, в сфере непонятного, можно смело поставить точку. Если бы в жизни все было именно так…

Я, все-таки, перешагнул через себя и к дочке наведался. Светлана сказала, что она приболела. День был воскресным, и даже каким-то праздничным. В пластиковом пакете я принес сладости и игрушку. Честно сказать, переступая порог их дома, испытывал я не то чувство робости, не то, даже, страха… Но, ничего не произошло. Никто не кинулся на меня с намерением вцепиться в волосы… Мимо меня, что-то невнятно буркнув, проскочила в огород теща. Дочка лежала в постели и у неё была температура. В комнате стоял спертый воздух, пахнувший лекарствами и тяжелым дыханием. Я сел рядом с кроватью на табурет и взял ладошку дочки в свою руку. Она обрадовалась моему приходу и маленькому подарку. При виде маленького человечка, которому придется расхлебывать всю свою непростую жизнь последствия глупости взрослых людей, меня охватила жалость. Мы даже не разговаривали. Я просто положил её горячую ладошку в свою ладонь и тихонько поглаживал маленькие, прозрачные пальчики. Сзади, бесшумно, подошла Светлана и, какое-то время, наблюдала за нами, не обнаруживая своего присутствия. Потом она дотронулась до моего плеча:

– Ты кушать будешь? У нас сегодня уха…

Она неплохо меня изучила. Мои пристрастия, в области кулинарии, ограничивались простыми блюдами, употребление которых не было сопряжено с особыми церемониями и знаниями. Пища, прием которой был сопряжен с необходимостью изучения последовательности, что, в какой руке следует держать и как правильно открывать рот, вызывала у меня священный трепет. И чем меньше ингредиентов присутствовало в готовом блюде, тем вкуснее оно мне казалось. Вот уха… Рыба, причем, предпочтительно, только белая, картофель, лук, соль, перец и вода… Из шанцевого инструмента – ложка, миска. Косточки можно бросать себе под ноги, на паркетный пол, шумно сморкаясь, при этом, в крахмальную скатерку, и вытирая жирные губы ослепительно белым жабо…Красота! Ляпота…

И я согласно кивнул головой. Светлана ушла. Я ещё немного посидел возле дочки, и тут меня кто-то подтолкнул:

– Чего сидишь? Сидит тут…Пойди на кухню, полюбопытствуй…

Я осторожно приоткрыл дверь на кухню. Светлана лила из металлической кружки воду в кастрюлю, источающую дурманящий запах ухи, и шептала, при этом, какие-то слова. Она не предполагала быть обнаруженной. Увидев меня и поняв, что я застал её за весьма непотребным действием, Светлана заметалась рукой, не зная, куда приткнуть проклятущую кружку. И вылила её содержимое в стоящее рядом ведро с питьевой водой. Надо сказать, что я тоже слегка потерялся от этого зрелища.

– Ты… Уху… Уху будешь?

Голос у неё дрожал…

– Нет… Спасибо… Я что-то расхотел. И вообще… Пойду-ка я домой. Пора мне…

Я развернулся, собираясь уйти.

Кто-то остановил меня и развернул в обратную сторону…

– Вот воды… Воды я, пожалуй, попью…

Я взял кружку, которую она поставила рядом с ведром, зачерпнул прозрачной, вкусной воды и сделал несколько глотков…

Ночью мне не спалось. Я думал о том, что нехорошо всё это… Ну, ладно… Светлана, вроде как, виновата в чем-то передо мною… И что? Всё уже давно устаканилось… Есть ведь и другие ценности в этой жизни… Нужно поднимать ребенка… Нужно как-то обустраивать свою жизнь…Нужно… Нужно…Нужно…

Светлана потихоньку вернулась в мою жизнь. Сперва общими заботами о дочке, потом в постель, затем в дом… Какая-то часть меня отчаянно сопротивлялась этому процессу. Какая-то радостно приветствовала. Мы начали строить планы на покупку автомобиля… Однажды, ночью, я проснулся, казалось бы, совершенно беспричинно…

– А ведь было бы лучше, если бы её вообще не было…

Голос прозвучал во мне повелительно, и я мысленно, испуганно переспросил:

– Кого не было?

– Дочки…

– Как, не было?

– Обыкновенно… Зачем ей мучаться по жизни… Вы ещё сможете родить здорового ребенка. Ты должен сделать это…

– Что я должен сделать?

– Найди препарат, который не оставляет в организме следов…Никто, ничего не заподозрит…

– Это грех…

– Никакой это не грех… Сделай это…

Я проснулся наутро с диким чувством реальности ночного кошмара. Ясно же, что все мне причудилось не наяву, а во сне…Мне причудилось… Любой сон забывается уже к обеду…Нужно выкинуть его из головы… Нужно выкинуть…Это сон… Это сон…

Сон никуда не исчезал. Он завладел моей сущностью и предопределил мои поступки. Я поехал в город, к моей знакомой, работавшей в лечебном учреждении. Путано, пряча глаза, сбиваясь и холодея от ужаса своей просьбы, я изложил ей суть. Она долго рассматривала меня сверху донизу…

– Если бы я не знала тебя столько лет, то, вероятнее всего, слила бы тебя в милицию. Но, поскольку, я тебя, все-таки знаю, то рискну предположить, что у тебя временное помутнение рассудка. То, о чем ты меня просишь, тебя ни от чего не избавит…И, вообще… Это не ты меня просишь. Я даже голоса твоего не узнаю. Ты какой-то чужой. Я не знаю, чем тебе помочь… Уходи.

Я ушел. Шатаясь, будто пьяный, добрался до автовокзала, купил билет и поехал домой. В каком-то тумане я сошел на последней остановке и ноги сами довели меня до порога бабы Настиного дома. К моему счастью, она была дома. Сурово оглядев мою раздрызганную персону, баба Настя строго меня отчитала:

– Я же тебе говорила – никаких дел со своей бывшей женой. Ах, ты горюшко луковое…

Повторное изгнание из меня подарка моей дражайшей супруги протекало ещё более болезненно. Кто-то, внутри меня, отчаянно сопротивлялся. Не менее часа баба Настя выживала его молитвой и окроплением святой водой. Не менее часа нечто крутилось во мне, заставляя корежиться и скрипеть зубами. Мы все были совершенно измучены. Труднее всего пришлось бабе Насте. Возраст и неведомый, но грозный противник, измотали её вконец. Но и он устал сопротивляться. Я не заметил, когда эта сущность меня покинула. Просто, внезапно, стало легко и ясно. Обессиленный, я откинулся на спинку стула. Баба Настя дрожащими руками перебирала странички своей священной книги.

– Ты приляг на кровать… Отдохни. Экую же пакость они тебе подсунули. Ты, милай, меня послушай. Я насилу его одолела. У них осталось последнее средство… И против него у меня ничего нет. Если ты поддашься, то никто тебе уже не поможет. Сделает она тебе его на своих, женских тяготах. Это тебе на смерть. Нет от него никакого спасения.

– Как… Как, баба Настя, это будет выглядеть?

– Что-нибудь печеное, жареное… То, что ты любишь. На тяготах и пожарят. Им нужно будет, чтобы ты это съел.

– Ну не силой же они меня кормить будут? Ей же и самой придется отведать своего продукта.

– Ни в коем разе. Немедленная смерть. Она найдет нужную причину, чтобы тебя накормить, а самой не попробовать. Будь очень осторожен. Устоишь – они тебя отпустят. Не устоишь…

– Я понял, баб Насть… Спасибо Вам. Я устою…

О том, что я избавился и от второго наговора, Светлана поняла мгновенно, но вида не подала. Все, внешне, протекало, как и прежде. Она приходила, работала день, до вечера и я отправлял её восвояси, зорко наблюдая за всеми передвижениями в стенах нашего дома. По видимому, выбора у неё, действительно, не оставалось…

Перед выходными Светлана завела разговор, что не плохо было бы съездить на море. Отдохнуть там денек-другой… Прекрасно представляя, какими последствиями грозит мне любая оплошность этого мероприятия, я, тем не менее, был движим, как ни странно, ещё и любопытством – как все это будет происходить? Внутренне я уже отрешился от всей этой семейки. Я уже точно знал – ничего у них больше не получится. Вот хрен вам. Хоть башкой бейтесь, ничего не выйдет. И я согласился. Поставив единственное условие, выполнение которого, для Светланы, было изначально неприемлемым:

– Только давай, Света, договоримся. Я не хочу таскаться с продуктами. Ничего с собой не берем. Всё сейчас продается, все есть. Едем налегке. Согласна?

– Да, да, конечно… Ничего не берем.

– Ну, вот и отлично. Завтра в шесть мы с Андреичем за тобой заедем.

Когда утром мы подкатили к её дому на мотоцикле, Светлана ждала нас на улице с огромной, плетеной сумкой в руке. Мало ли что там может быть… Ракета «Томагавк» в компактном исполнении…Андреич лихо доставил нас до железнодорожной станции, мы купили билеты и несколько минут, до прихода электрички, наблюдали за суетой на перроне.

– Ну, молодежь… Ваш транспорт прибывает. Отдыхайте, купайтесь. Я за вами приеду к девяти.

Андреич развернулся и умчал в лазоревую даль. Мы забрались в полупустой вагон, приткнулись на деревянной, неудобной скамейке и тронулись к морю. Отдых начался…

Минут через десять, по отправлению электрички со станции, Светлана неожиданно сорвалась со своего места и исчезла в конце вагона. Отсутствовала довольно долго и появилась с обескураженным видом.

– Ты чего?

– Живот расстроился…

– А-а… Бывает.

Удивительно… Но она посетила вагонный туалет раз восемь, за время движения электропоезда к конечной, приморской станции. Уже по прибытии поезда в Туапсе нанесла визит и в станционный туалет. Так-так…

– Ты чего маешься? Давай, лекарство купим. Пару таблеток реасека и проблему как рукой снимет.

– Да я уже пила… Не помогает.

– Какие пила? Покажи…

– Я облатку пустую выкинула.

– Что, и названия не помнишь?

– Забыла… Энтеросептол, что ли…

– Есть такие… Странно… Обычно помогает. Ну, не хочешь – как хочешь. Дело хозяйское.

Мы двинулись в полуобнаженном, людском потоке, вынесшим нас на городской, галечный пляж. Народу на нем было – не протолкнуться. Играла громкая музыка, дымились мангалы, распространяющие аппетитный запах шашлыка, бродячие торговцы трубно зазывали валяющиеся в округе тела к своему товару:

– Чурчхела, пахлава… Вино домашнее… Чурчхела, пахлава…

С трудом мы нашли себе место между коричневыми, разгоряченными телами. Светлана достала из сумки большое покрывало и расстелила его на мелком, блестящем галечнике. По очереди мы посетили раздевалку, и я отправился открывать купальный сезон. Вода была… Парное молоко! Чистая, теплая! Шурша камешками, она лениво набегала на береговую кромку и отступала, оставляя после себя громкоголосую детвору и упитанных теток на надувных матрацах. Я окунулся в неё и поплыл к буйкам, уворачиваясь от снующих, между купающимися, водных мотоциклов и барражирующих шлюпок спасателей. Как приятно было, устав, перевернуться на спину, раскинуть руки и лежать на воде, подставляя лицо под обжигающее солнце. Потом я выбрался на берег, сторожить имущество и купаться ушла Светлана. Так мы менялись до самого обеда. Пока я не почувствовал, вполне естественное на водном отдыхе, чувство голода. Окинув оценивающим взглядом ряды разнокалиберных палаток общепита, я сделал предложение:

– А что, Свет… Не пора ли нам чем-нибудь перекусить? Сбегаю я, посмотрю, что там нам приготовили…

– Зачем бежать? – И Светлана начала доставать из своей ма-аленькой сумочки гуся, запеченного в черносливе, рыбу, пожаренную в панировочных сухарях, картошку отварную, пересыпанную аппетитным укропчиком, маленькие, сдобные булочки, кои я очень любил, а они, у Светланы, всегда удавались…

Осмотрев всё это великолепие, я сглотнул слюну:

– Знаешь… Свет… Я заметил, в последнее время, за собой одну странность… Этакое садо, переходящее, местами, в мазохистость. Не переношу домашнюю пищу. Вот тянет на что-нибудь этакое, аборигенское… Приготовленное на побережье, на горячих углях костра. Ты сама это кушай, а я пробегусь…

В ближайшей палатке, торгующей съестными припасами, я выбрал выставочный экземпляр пиццы, по виду напоминающей пластмассовое изделие с вплавленными, красными кружками, призванными символизировать, по видимому, дольки помидора. Гордо принес это изделие под нос Светланы и сделал попытку отгрызть кусок. Внешностью пицца напоминала точильный камень. Впрочем, и вкусовыми качествами тоже. Опасаясь оставить в этом, мукомольном, изделии свои зубы, я грыз его сбоку, сверху, снизу… Ничего не помогало. Пицца не сдавалась. Рассвирепев, я вскочил на ноги и запустил её в голубое, безоблачное небо. Со свистом рассекая воздух, она сделал полный круг и вернулась ко мне обратно, больно зашибив ногу. Делать было нечего. С вздохом я расколол её двумя камнями на мелкие куски и с хрустом принялся поглощать. Светлана наблюдала за моими гастрономическими этюдами, не притрагиваясь к горе продуктов из своей сумки.

– А ты чего не ешь? Хочешь, я тебе кусок пиццы презентую?

– Да у меня же живот расстраивается. А где я здесь туалет искать буду? Не в море же бежать?

– А что? Дельная мысль. По большому счету, всё Туапсе в море ходит. И ничего. Мы, вон, купаемся, и нам – нравится.

– Зачем мучаешься? Возьми ножку гуся… Или рыбки.

– Не-е… Я упорный. Получается, что люди зря готовили, а я зря деньги тратил? Съем, непременно…

Я грыз, а Светлана всё пододвигала мне аппетитные лакомства из своей сумки. Время шло. Пицца была побеждена и съедена. Я опять купался, лежал на солнце, а Светлана так и сидела возле своих припасов, не зная, что предпринять. Время клонилось к вечеру, и пора было подумать о возвращении домой.

– Ну что, Свет… Надо собираться до дому. А то не попадем в электричку. Смотри, сколько народу.

– Давай останемся. Переночуем, ещё денек покупаемся. А завтра, вечером, поедем домой…

– Не-е… Я так не планировал. Да и не люблю я на море отдыхать. Суета сплошная, а не отдых. На нормальный отдых всегда денег нет, а такой меня не прельщает. Собирайся.

– Давай останемся… Я тебя прошу. Хоть раз ты можешь мне пойти навстречу?

– Что значит, хоть раз? Я всегда, практически, тебе уступал…Не хочу я здесь оставаться…

– Останемся! Давай останемся! – Светлана кричала уже в голос. На нас начали оглядываться близлежащие соседи.

– Ты что орешь? Хочешь, оставайся сама. Я тебе что, запрещаю?

– Нет! Останемся вместе!

– Да иди ты… Истеричка. Сказал, не останусь – значит, не останусь.

Я подобрал с покрывала свои вещи, надел сандалии и, как был, в плавках, пошлепал по бетонной дорожке в сторону вокзала. Светлана сгребла в сумку продукты и бросилась следом, оставив на пляже покрывало. Я шел быстрым шагом, не оглядываясь, а она бежала следом и орала в голос:

– Останься… Я прошу тебя, останься! Я умоляю тебя!

Зрелище было ещё то… Полуголый мужик с вещами на плече, и взбалмошная баба, несущаяся за ним следом, с сумкой, в просяще протянутых руках…