Я начал избегать Катерины. Наша близость ещё продолжалась, но она перестала приносить мне удовольствие и даже закладывала в душу некое чувство мерзости. Кажется, я забрался в какой-то тупик. Безысходность, вот точная характеристика моего состояния. С одной стороны, Екатерина мне нравилась. С другой – я её уже почти ненавидел. Действительно, тупик… И тут, словно луч надежды, вспышка и понимание – мне надо ехать домой и брать в жены Светлану. Да, да! Именно так. И чем быстрее, тем лучше!

Уже подходила к концу весна, установились теплые, солнечные дни. Я написал заявление на отпуск, дал домой телеграмму, купил билет на поезд, подарки маме, сестре, и отправился в родные края. Тогдашнее состояние свое я прекрасно помню. Моё собственное решение не казалось мне собственным. Оно мне было дано фактически, так сказать, явочным порядком. Я ехал домой жениться. Это я сознавал. Но, в то же время, было ощущение, что это не я еду в поезде, а кто-то другой. Я откровенно не представлял себя мужем Светланы. И какая она мне жена? Я совершенно не питал к ней никаких чувств. Просто чужой, совершенно чужой мне человек. И я не хочу, чтобы этот человек становился мне близким. Не хочу. А еду…От этой неопределенности в себе я начинал чувствовать себя ущербным. Что за напасть? Как же так может быть? Я разбежался со своей зеленоглазкой, отказался от Нины, не остался с Катериной. И если отношениям с Катей ещё можно было дать хоть какое-то объяснение, то какое объяснение в отношениях со Светланой? Она просто мне никто. Мне она не нужна. Абсолютно…

А я еду.

Еду брать её в жены…

И что это?

Вот в таком состоянии прибыл я в родные места. Что я мог сказать своей маме? Какими словами описать свои ощущения? Когда я сообщил ей о своем решении, она, на некоторое время, потеряла дар речи. Мы сидели за обеденным столом и смотрели друг на друга. И молчали.

– Ну что же, сынок… Это твой выбор. Девушка неплохая, скромная. Да я её и не знаю. Школу, вот, не так давно закончила… А почему именно она? Ты никогда не говорил, что вы знакомы.

– Мам… Я не знаю. Надо как-то определяться… Что ли…И потом. А почему бы и не она?

– Ну да, ну да… И когда ты думаешь свадьбу делать?

– Да я ещё не думал. А лучше бы и без свадьбы обойтись. Просто посидеть вечерок и мы уедем. А, мам?

– Ну… – Мама развела руками – что-то я совсем тебя не понимаю. Вроде как в таком деле должно быть замешано чувство. А я его не вижу…

– Э… Чувство, чувство… Чувство. Где его возьмешь, чувство это?

Вечером, когда уже основательно стемнело, я отправился к Светлане. Она меня ждала. На мой вопрос, почему она даже не удивилась моему приезду, Света ответила просто: не знаю. А и правда… Чего я заморачиваюсь? Я взял её руку в свою. Ладонь была узенькая, холодная и пупырчатая. Я поднял её на уровень глаз в луч света, падающий из окна дома. Ладонь была вся в бородавках. Мне стало неприятно. Света отдернула руку, словно почувствовала эту мою рекцию.

– Знаешь, Свет… Я вот тут подумал. Ты как? Если я предложу тебе стать моей женой?

– Я согласна.

– А ты словно ждала этого…

Света молчала. Молчал и я. Так мы стояли и я не знал, что говорить дальше. Потом она кашлянула и спросила:

– А свадьбу когда делать будем?

– Может ну её, эту свадьбу? Давай так… Ты своих, я своих… Посидим. А?

– Не-ет. Я что, хуже других? Я свадьбу хочу.

– Да это… Траты. И быстрее надо. Распишемся и в Ленинград. На квартиру документы подадим…

– Не-е…Мои будут против.

– Ну да, ну да… Твои будут против. Тогда я не знаю. Решайте сами.

– Завтра приходите к нам, всё и обговорим. В шесть часов, вечером.

– Ну да… Придем.

И мы разошлись. Я шел домой, попадая во все, встреченные на моем пути лужи. Я клял себя последними словами. За что, не знаю сам. Я ненавидел себя и её. Я ненавидел всех! Теперь я точно знал, что обратной дороги у меня нет. Я стану её мужем… Дома мы сидели с мамой и сестрой, и пили чай. Я смотрел в одну точку, не мигая, как удав. Только никаким удавом я себя не ощущал. Лягушкой, это да… Или кроликом. Перед чьей-то открытой пастью.

Интересные параллели перед женитьбой, нечего сказать…

На следующий день, вечером, мы втроем отправились на смотрины, не смотрины, на сватовство, не сватовство… Просто пошли, и всё… Первый раз я шел к ней домой трезвым и днем. Во дворе у Светланы яблоку негде было упасть. Вся её многочисленная родня, соседи, какие-то дети с раззявленными ртами ждали нас, будто цирк Шапито. Я чувствовал себя, словно уж на сковородке. Старшая сестра Светиной мамы, а её, стало быть тетка, придумала спрашивать, а не по любви ли свершается это воссоединение? На что, кто-то булькнул горлом вместо меня:

– По любви…

Да по чему же ещё? Только по любви и можно такое делать. Тут полезли ко мне обниматься какие-то мужики с косыми глазами, дыша луком и самогоном. Поднесли и мне. Не заставляя себя упрашивать, я махнул полный стаканчик крепчайшей сивухи и ситуация начала выправляться. А что? Что с того, что невеста в бородавках? И что зубы у неё во рту не помещаются и кривые, как турецкий ятаган? А я её любить буду…Она мне детишек нарожает…И потом… Жена не стенка, можно отодвинуть…

После второго стаканчика я уже почти любил свою будущую жену, радостно улыбающуюся возле моего плеча.

Й-й-е-х! Пошла гулять, губерния! Да видели мы этих всех, зеленоглазых! Да идет она… Ещё жалеть будет…Водки мне! И коня!

И как дал я жару! Пил со всеми. В обнимку и просто так. Кого-то целовал, клялся в вечной любви, плясал вприсядку и дошел до полного изумления. Проснулся утром, дома, в своей постели с мучительным чувством стыда и полным отсутствием памяти о концовке вчерашнего вечера. На спинке стула висели мои парадные штаны, в грязи и блевотине.

– Нда-а… Кажется, вечер удался на славу…Как бы сделать так, чтобы закрыть глаза, открыть, а ничего и не было…

Пришла моя мама, с красными глазами… Плакала, стало быть… Принесла кружку огуречного рассола. Я пил его мелкими глотками, боясь выронить кружку из трясущихся рук.

– Хорош жених, ничего не скажешь… – Она горько усмехнулась – Уж прославился, так прославился.

– Мам… Ну не надо… Что я там такого натворил?

– Да стыдно мне было за тебя. Ты эту самогонку хлебал с обеих рук. Уж так упился. Мы еле тебя до дома доволокли. А как тебя рвало…

– Я и сам не знаю, что на меня нашло… Мне так было надо…

– Ну да… Надо…

И мама ушла. А я лежал и думал пустую думу, что глупость всё это… Не нужна мне эта женитьба. Не обязан я жениться на Светке. Я её не обманывал, девичью честь не рушил… Надо собираться и тикать в Ленинград. Пока не поздно…

Но оказалось уже поздно. С обеих сторон уже вовсю шли приготовления к свадьбе. И я обреченно махнул на все рукой.

Саму свадьбу я помню, как какое-то постыдное действо, происходившее с моим участием. Главная моя заботы была, чтобы меня не увидел кто-нибудь из моих знакомых. Светлана же, напротив, старалась показаться всем встречным и поперечным. Она потащила всю толпу фотографироваться возле памятника Ильичу, находящемуся в станичном парке. Я готов был провалиться сквозь землю. Это были два дня ужаса… Если бы не алкоголь, то вряд ли бы я все это пережил…

Но все проходит, рано или поздно…

Уехал я в Ленинград новоиспеченным супругом, предполагая определиться с жильем и вызвать Светлану к себе. Как раз приятель мой, Дима, получил отпуск и собирался укатить, с женой и сыном, на свою историческую родину, на два месяца. Его квартира была предоставлена в моё полное распоряжение на весь срок отпуска. И я дал телеграмму…

Светлана оказалась хорошей хозяйкой. Она вкусно готовила, пекла. Естественно, безо всякого напряжения, стала стирать моё белье и вещи. Да и в постели очень быстро ловила моё малейшее желание, и всё у нас было замечательно. Просто замечательно. Не прошло и двух месяцев, как Света оказалась беременна. Надо было решать с жильем. Отпуск хозяев квартиры подходил к концу, деваться было некуда, и я поплелся к своему начальству. Благо, боцмана были в большой цене. Мне пообещали содействие. И обещание своё сдержали. Через неделю я получил на рассмотрение два предложения. Но, поскольку Светлана была только беременна, то предлагали однокомнатные квартиры. Нечего и говорить, что мы, конечно же, согласились…

Странно устроен, все-таки, человек. Иногда и вообще, парадоксально. Казалось бы, что ещё надо для полного счастья? Вот она – жена, пусть не красавица, но и не уродина последняя. Бородавки с рук исчезли… Сказала, что тетя ниточкой вывязала…Достаток, какой-никакой, а присутствует. Крышу над головой? Вот вам нате. Не в худшем месте. Что тебя не устраивает? Что сам то ты из себя представляешь? Такие вопросы, периодически и мучительно, задавал я сам себе, и было отчего. Как-то не сразу, а подметил я одну интересную деталь, классифицировать которую я, как ни старался, но так и не сумел. Мои отношения к Светлане удивительным образом зависели от расстояния, которое нас разделяло. Когда я находился рядом с ней, то все свои чувства я готов был сконцентрировать в один, крепко сжатый, кулак. И врезать этим кулаком, неважно куда, но конкретно по кому. Да так, чтобы брызги полетели. Но стоило мне расстаться с ней на пару-тройку дней, строго по трудовой необходимости, как моё сердце сжимал невидимый, но очень ощутимый, обруч гложущей тоски. Да такой тоски, что впору на стенку лезть. Или в петлю… Бр-р-р… И, чтобы избавиться от этого чувства, я летел домой, сломя голову. Открывал двери, втайне надеясь, что вот, все – никакого мятущегося чувства. Одна сплошная определенность. Есть жена, семья, дом, дерево… Посадить, построить, вырастить… Любить, любить, любить… Убить, убить, убить… Да я просто маленький, слабый человек. Пылинка на ладони создателя. Дунет он тихонько – и нет меня. Зачем, зачем мне эти головоломки? И что? Все так мучаются семейной неопределенностью? Или это я такой уникальный? Как объяснить такой перехлест чувств?

Вдобавок ко всему, меня начала беспокоить спина. Вернее, она начала надо мной издеваться. Временами я пребывал в полной уверенности, что где-то и когда-то я проглотил металлический стержень, очень смахивающий на арматуру. И забыл об этом. А теперь эта арматура напомнила мне о своем присутствии в организме скрежетом при поворотах и постоянной, ноющей болью в пояснице. Моя спина совершенно лишилась способности изгибаться. То есть, согнуться куда-нибудь, в принципе, было можно, но вот вернуться в прежнее положение уже никак не получалось. Периодически в ушах появлялся воющий шум, который мог сопровождать меня и день, и другой. Голова, при этом, теряла способность держаться на шее, и мне приходилось поддерживать её руками, чтобы ненароком не потерять на улице. Я не мог стоять на ногах более пяти минут. Мне нужно было немедленно куда-нибудь сесть. А ведь я был ещё очень молодым человеком… Да что же это за напасть? Иногда мною овладевало отчаяние. Мне начинало казаться, что я пришел в тупик. Дальнейшая жизнь не имела никакого смысла… Если мои чувства к Светлане не отличались нормальностью, но были как-то переносимы, то спина, довольно быстро, загнала меня в угол. Я уже не мог ездить на «шабашки» с моим приятелем, Валеркой. Который воспринял мои объяснения относительно спины, как блажь. Ему досадно было, что, в самый разгар строительного сезона, я придумываю всякие нелепицы, а с виду, здоров, аки конь. Мне стало трудно отбывать вахты на кране. Постоянный шум в ушах изводил меня до истерии. Я стал рассеян и крайне агрессивен. Теперь уже не только недавние враги, но и капитан старался без надобности со мной не пересекаться. Внутренне я понимал ненормальность своего поведения, но объяснить его не мог… Мой визит к врачу не прибавил никакой определенности. Мне прописали новокаиновую блокаду и электрофорез. Одна процедура мало результативна, вторая – бесполезна. Мой организм медленно и уверенно начал рассыпаться. Требовалась экстренная помощь. Я позвонил матушке, и пожаловался на спину. Она подумала и сказала, что, скорее всего, у меня это на нервной почве. И надо сменить обстановку, а, лучше всего, съездить на воды, в Ессентуки. Воды – это, конечно, правильно. И все там лечились… Вон, даже и Лермонтова залечили. Но при чем здесь какие-то воды и моя спина?

Стояла ранняя весна восемьдесят шестого, того самого, первого перестроечного года. В воздухе все явственнее проскальзывали теплые, солнечные нотки, навевающие легкую ностальгию по чему-то ушедшему, а с экранов телевизоров моложавый Генсек вовсю ломился к народу. Вдруг, словно по мановению волшебной палочки, из всех щелей полезли такие личности, о которых народ, занятый построением коммунизма в отдельно взятой стране, думать напрочь забыл. Гадалки, колдуны, белые и черные маги, цыгане, прибалты со своими штанами под Леви-Страус. Все чего-то предлагали, указывали единственно верный путь, обещали взяться и, наконец-то, доставить на место. Из всей этой мути, пребывая в состоянии эйфорической подавленности, выловил я здравое зерно, касающееся моей проблемы. В далеких Кобеляках, что на Полтавщине, некто доктор Касьян, любого страждущего, одним махом, за семь секунд, ставил на ноги и благословлял на дальнейшую жизнь, без боли и страданий. Надо было собираться, и ехать. Вода – водой, а Кобеляки – кобеляками. Соскреб я по сусекам жалкие гроши, купыв квиток и пийихав до матки, Вкраины. «Чтоб, значит, ежели чего, то мы и уперед. А если вдуматься, как говорится, то ведь оно еще и не так бывает…» под М.С. Горбачева. Кобеляки меня сразили наповал. И не столько даже дорогой в эту, забытую Богом деревеньку, достойную отдельного описания. И не лозунгом, вывешенным на чьем-то частном доме:

– Москва и Киев нам до сраки, столица наша – Кобеляки.

А количеством едущего всеми видами транспорта, передвигающегося на костылях, ползущего из последних сил народа со сломанными спинами и сломленными судьбами. Приткнуться, положительно, было некуда. Что такое гостиница, в Кобеляках, может быть, и слышали, но обзавестись не успели. Вездесущие бабушки мгновенно взвинтили цены на свои хоромы с удобствами во дворе, до уровня пятизвездочных отелей, в которых мне не довелось побывать, и сам процесс размещения и харчевания съел львиную долю денег, предполагаемых на лечение. Посетив строение, громко называемое клиникой мануальной терапии, и обозрев папирусный свиток трехкилометровой длины с перечнем, не то погибших по дороге, не то стоящих в очередь за бесплатной похлебкой, я понял – пензию придется встречать здесь, в Кобеляках. И буду я к тому времени старым кобелякой. И мне уже ничего будет не нужно: ни спина, ни ноги, ни прочие важные и нужные, пока ещё, члены организма… Но, как говаривал один мой хороший знакомый: Эх, Расея… Ах, ты, Хосподи…Что же с того, что Касьян этот, чем-то напоминал вездесущего духа? Везде чувствовалось его присутствие, но никто и никогда его, лично, не видел. Зато всё остальное население Кобеляк бодро включилось в процесс оздоровления прибывающих, трудовых масс. Чуприны и Чигринцы, токари и пекари, слесари и плотники – все, поголовно все любили и, главное, умели, лечить этой самой, мануальной терапией. Особенно усердствовал один кочегар. Временами он затмевал самого неуловимого Касьяна, и на его краю скапливалось народа едва ли не больше, чем в клинике ручной терапии. Тогда он объявлялся шарлатаном, и на него начинались гонения. Это вызывало удорожание процесса, деньги взимались уже за риск. Но, поскольку, Касьянов на всех явно не хватало, то народ, как зайцы, пробирался к кочегару огородами. Помыкавшись и потыкавшись вокруг клиники, насмотревшись на лежачий люд, понял я, что мне не прохонже. И тоже отправился, огородами, к кочегару. Здесь дело было поставлено более организованно и на поток. По крайней мере, человек трудился на износ и без обеда. Отстояв в очереди часа три, я, наконец-то, предстал пред светлы очи кочегара. По наивности, хотел открыть я рот и сделать объяснения, что же и по какому поводу привело меня сюда. Но, поскольку спина есть у всех, и у всех она называется именно спиной, то, по всей вероятности, болячки у всех тоже предполагались абсолютно одинаковые. Каким-то разнообразием кочегар не заморачивался. Хлоп меня на топчан, хрум-хрум-хрум мой позвоночник. Садись! Голову хрыч в одну сторону, хрыч в другую. Семь секунд – двадцать пять рублей. Свободен! Следующий! Мама мия! Да хрен с ней, со спиной-то… Зарабатывает он сколько! Это же более двухсот рубликов в минуту! Вот это кочегарит! Нет… Не тому меня мама учила. Ты, сынок, к наукам будь прилежен… Кому оно надо? В кочегары надо было идти, в кочегары… Смех, смехом, а подобное лечение мне было явно не по карману. Ещё один сеанс я бы, как-нибудь, осилил. А что дальше? Может тоже подустроиться и народ лечить? Кто тут знает, кочегар я или не кочегар? Пошуршав в кармане остатками наличной массы, я с горечью осознал: пора трогаться в обратный путь. Пока не поздно. Права моя матушка. Это у меня на нервной почве. На воды надо ехать… На воды.

В двадцатых числах апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года мы со Светланой сели в отдельное купе вагона СВ. Вообще-то, я не хотел её брать. Шестой месяц беременности, как ни крути… Тут лучше перестраховаться. Но она закатила мне истерику, и я отступил. В ночь с двадцать шестого апреля, в недалекой Припяти ставился плановый эксперимент по выбегу турбины четвертого энергоблока. Закончившийся страшной трагедией. В этот день и в этот час поезд, с мирно спящими пассажирами, проехал совсем рядом с местом катастрофы. Мы ничего не знали…

На воды я поехал с матушкой. Света осталась дома, у тещи. Трудно сказать, что влияет на этих самых водах на состояние здоровья. Может быть отпускают заботы и организм, наконец-то, обращает внимание на собственное состояние. А может и есть в них что-то, столь необходимое для улучшения самочувствия. Не берусь судить. Но мне стало значительно лучше. Отбыв двадцать дней на лечении, мы вернулись домой посвежевшими и с хорошим настроением. Не успели войти в дом, как примчалась теща и с порога принялась рыдать с причитаниями. Не на шутку испугавшись, я насилу её успокоил. Из её несвязного объяснения, понял, что Света родила. Дочку…

– Ну и что же Вы, мама? Радоваться надо. Все же живы? Живы… А то, что недоношенная, так семимесячные живут. Я и сам такой.

Но теща не больно слушала мои увещевания, рыдая в голос. Она знала то, о чем я тогда и не догадывался. Знать, не обязательно иметь возможность предотвратить. Маленький человечек был очень слаб и довольно долго находился в детском, реанимационном отделении. Но надо было ехать в Ленинград и мы рискнули на переезд. Не знаю, у меня не было опыта общения с маленькими детьми, но меня настораживала почти полная неподвижность ребенка. Дочка, практически, не шевелилась и не подавала никаких звуков. Озабоченный этим, я задавал, по этому поводу, вопросы Светлане, получая всегда один и тот же ответ:

– А что ты хочешь? Она же недоношенная.