Читать книгу «Особое задание» онлайн полностью📖 — Олега Нечаева — MyBook.
image
cover
 









 



Однако, время шло, а положение мало изменялось. И при очередном посещении врача мы узнали новость, потрясшую меня до основания. У дочки признали детский, церебральный паралич. Никогда до я не слышал о таком заболевании. Что это такое? Чем грозит это нашему ребенку? Как и почему случается эта болезнь? Вопросов много, а ответы…Когда мы посетили в первый раз лечебный центр детей, больных ДЦП, то состояние было близким к шоковому. Рядом с обычной жизнью, пусть хлопотной, трудной, текла ещё одна, полная горя, страданий и отчуждения. Выкарабкаться из неё имели возможность лишь те родители, дети которых были больны легкой формой церебрального паралича. У больных тяжелой формой – никаких шансов не было. Состояние никому не нужного овоща и пущенные под откос судьбы родителей. И начались наши мытарства. Нас пустили по кругу, по которому, неизбежно, проходят все родители с больными детьми на руках. Одни врачи выписывают одно лекарство и придерживаются какой-то, только им понятной, реабилитационной методики. Другие утверждают нечто противоположное и рекомендуют ещё какие-то, чудодейственные снадобья. Но ни тех, ни других в аптеках, зачастую не найти. Нужно заводить знакомства и доставать дефицитные препараты, переплачивая за них втридорога. Но это – ещё полбеды. Познакомившись в приемных клиник и больниц с такими же горемыками, как и мы, я понял одно: шансов на излечение ребенка, при использовании традиционных, медикаментозных, способов лечения нет никаких. То, что где-то и кому-то, после укола церебрализина, вдруг стало настолько хорошо, что он встал и пошел, не волоча при этом ноги и не собирая глаза в кучу, не более чем блеф. Нужно было искать нетрадиционные пути решения проблемы. Наша знакомая, по несчастью, Валентина, имевшая на руках двоих детей, один из которых, младшенький, мальчик, имел тяжелую форму ДЦП, познакомила нас с молодым врачом, практиковавшим свою уникальную, оздоровительную методику. В своих, врачебных кругах, его разработка не только не получила поддержки, но вызвала резкое осуждение медицинского начальства. Однако тот факт, что сын Валентины из лежачего стал сидячим и даже, потихоньку, на брусьях, пытался стоять, однозначно свидетельствовал – есть, с этим врачом есть надежда. И мы начали посещать его сеансы, чем-то напоминающие безжалостный, на грани жестокости, массаж. Не просто было видеть и смириться с тем, что больного ребенка, у которого нарушена координация, сухожилия – как натянутые струны, нужно ломать через боль, крик и слезы. После трех, первых сеансов дочке стало настолько хуже, что мы вдрызг разругались со Светланой. Жена отказывалась ехать к врачу, совершенно справедливо указывая на состояние ребенка. Я же помнил предупреждение Николая, так звали врача, об ответной реакции организма, которая и должна была выразиться во временном ухудшении общего состояния. Мы продолжили лечение, и процесс пошел. В таком деле, любое, незаметное для здорового ребенка, лишнее движение, это – уже огромный прогресс. Дочка начала вставать на ноги, хотя и на самые пальчики, но сколько было радости! Так и прошел год, незаметно, словно один день. И опять случилась весна, а за нею лето. И потихоньку дочка начала ходить, разговаривать и стало понятно, что последствия, конечно, останутся. Никому ещё, наверное, не удалось победить эту болезнь в полном объеме. Хоть какой-то отпечаток, но будет лежать на ребенке всю оставшуюся жизнь. Но главное сделано. Ребенок обрел самостоятельность, и не будет выделяться, резко, на фоне своих однолеток. С оставшимися проблемами можно будет бороться, с чем-то придется смириться…

Тем временем перестройка достигла своего апогея. Из магазинов исчезли продукты, а из карманов – деньги. Жить стало веселее, жить стало интереснее. Приходилось метаться с работы на шабашку, из магазина в магазин, пытаясь хоть как-то удержаться на плаву. Страну лихорадило забастовками, народ стал крайне агрессивен и жесток. Уже представляло определенную опасность, оказаться в очереди, за чем-нибудь съестным, и быть этой очередью неузнанным, как занявшим законную очередь. Здесь могли и избить. Причем сделать это от всей души. Оставаться в городе, при таком раскладе дел, становилось не только бессмысленно, но и откровенно опасно. И я отправил жену с дочкой на родину. Предполагая немного подзаработать на дорогу, закрыть квартиру и выехать следом, дабы пережить лихие времена поближе к сельскому хозяйству. В круговерти всех этих хлопот и треволнений я, конечно, пережил всякое. Моё настроение и самочувствие напоминали мне самому маятник. То, вдруг, меня охватывала совершенно необоснованная эйфория, и я готов был лететь на крыльях, круша на своем пути все препятствия. То охватывала такая мрачная тоска, что впору было лезть в петлю и я вызверялся на первом, попавшем под руку. Но совершенно не было времени предаться самокопанию и все текло, как текло. Однако, с отъездом семьи, начали происходить и совсем уж странные вещи, которые, при попытки их осмысливания, нагоняли на меня вящий ужас. Неотступно, день за днем, час за часом, каждую минуту меня преследовала мысль о никчемности проходящей жизни. Вдруг, ножом к горлу, подпирала мысль, что жену свою я никогда не любил. Ни разу, за годы совместной жизни, я не сказал ей теплых слов. Ребенок у меня получился калекой, а сам я разваливаюсь на составляющие меня атомы от боли в спине и ещё каких-то болячек, происхождение которых мне и устанавливать не хочется. Раз за разом, дав себе слово не возвращаться больше к этой теме, я опять гонял её по кругу, прекрасно понимая весь не конструктивизм данного процесса. Сделав себе в квартире перекладину, чтобы расслаблять хоть немного, мучавшую меня спину, я начал ловить себя на странном желании расставить все точки над «i» с её помощью. Что меня тогда остановило? Смешно сказать… В около криминальной литературе я вычитал, что во время асфиксии происходит непроизвольное опорожнение кишечника. Этого я допустить никак не мог. Нужно было искать какой-то другой способ. Да… Я дошел до того, что вполне серьезно обдумывал способы самоуничтожения. И наиболее достойным признал – добыть пистолет и пустить себе пулю в сердце. Он казался мне наиболее соответствующим духу и поступку настоящего мужчины. Кто-то, внутри меня, это решение, нехотя, но одобрил. Дело было за малым – оставалось найти, этот самый пистолет. И я предпринял определенные шаги в этом направлении. Довольно быстро нашелся человек, согласившийся продать мне, за весьма круглую сумму, револьвер системы «Наган» и несколько, к нему, патронов. Был даден задаток и обозначена дата, место и способ передачи револьвера, с одной стороны, и оставшейся суммы – с другой. Но, в означенный час, на место встречи, продавец не явился. Напрасно ждал я его в течение нескольких часов, изнывая от непонятного мне самому нетерпения. То, что меня просто развели на деньги, я понял несколько позднее, в телефонной будке, когда женский голос сообщил мне, что адресат был, но весь, внезапно, вышел. Делать было нечего. Кляня себя последними словами за свою бесхребетность и неумение решать насущные проблемы, я принял решение о срочном отъезде в родные края. Рассчитался с работы, купил, на оставшиеся от неудачной покупки деньги, билет и уехал. В свои права вступил одна тысяча девятьсот девяностый год…

Жена с ребенком обосновалась у своей матери, а я у своей. Чтобы сводить концы с концами, организовали бизнес по плетению корзинок из шпона для различной ягоды, в основном клубники. Светлана приходила каждый день и работала с нами, в подвале матушкиного дома. Положение было несколько странным, но, по молчаливому, обоюдному согласию, принималось фактически. Андреич, мужчина, с которым гражданским браком жила моя матушка, развел довольно большое хозяйство, в котором были штук шесть свиней с поросятами, корова, гуси, куры, собака и кошка. Хлопот хозяйство доставляло немало. Заготовка и раздача кормов, чистка сараев и катухов, дойка, опорос, случка, лукошки… Как заведенный, с утра и до вечера в этом колесе. О том, чтобы бросить всё и отдохнуть, где-нибудь на природе, не могло быть и речи. Одним летним вечером, когда я с Андреичем был занят поиском места для покоса травы, по возвращению застали мы довольно необычную, по крайней мере для меня, картину. Наша коровка, обычно спокойная до флегматичности, наотрез отказалась отдавать молоко. Как пришла из стада несколько часов назад, так и пребывала в лягучем настроении. Что только моя матушка не предпринимала. И задние ноги ей пыталась стреножить, и хлебушком совращала, и ласковым словом. Но ничего не действовало на строптивицу. Любые попытки приблизиться к ней, коровка пресекала решительно и бесповоротно. Взбрыкивала задними ногами в воздухе и уносилась прочь, в другой угол загородки. Матушка бежала следом, держа в одной руке ломоть хлеба, а в другой накрытый марлей подойник. Коровка грозно наклоняла рогастую голову и матушка поспешно ретировалась, не дожидаясь исполнения угрозы. Андреич посмотрел на эти танцульки, качая седой головой, и сказал, почесав затылок:

– Видать, Настю придется приглашать…Иначе, молоко перегорит.

Мне, конечно, было не совсем понятно, при чем тут коровья упертость, какая-то Настя, молоко, которое может перегореть и как это все, вообще, взаимосвязано. Андреич завел мотоцикл, открыл калитку и укатил, подняв по улице клубы пыли. А я попытался выяснить у своей матушки, что за напасть случилась с нашей коровенкой и каким образом в этой беде может помочь Настя. И кто она такая. Ответ меня озадачил. Оказалось, что виноватой в таком поведении коровы признается баба Саня, живущая от нас наискосок, в небольшой, беленой известью, хатенке. Глаз у бабы Сани был очень нехорошим. И стоило ей положить его, неважно, на животное или человека, как тут же с ними случались неприятности. Ругаться с ней, никто не смел. Себе дороже оборачивалось. А сегодня, когда матушка встречала корову из стада, баба Саня, как назло, торчала за своей калиткой и похвалила в голос наше животное, нагулявшее полное вымя молока. И этого, якобы, оказалось вполне достаточно, чтобы корова отказалась отдать молоко. А Настя – Андреича родная сестра. Верующая и девственница. И только она может снять этот сглаз…

Ну-у… Как кто…

А я, на тот момент, выслушал изложенную версию с нескрываемой иронией. Баба Саня… Нехороший глаз…Да знаю я эту бабу Саню. Давно знаю. Бабка, как бабка… Дед у неё полуслепой и полупьяный. Что там за вред от неё может быть? Понапридумывают всякую ерунду и сами, что характерно, в неё верят. Девственница Настя, снимающая наговоры… Какие наговоры? Пережиток, короче…Несерьезно всё это…

Настя оказалась небольшой, сухонькой старушкой, приятной и улыбчивой. Андреич привез её в мотоциклетной коляске, из которой она живенько вылезла, оправляя на себе старенькую, плюшевую душегрейку. С собой баба Настя, не мог же я её называть Настей, привезла книжку и баночку с водой. Приветливо улыбнувшись, она внимательно оглядела мою персону сверху донизу, и печально покачала головой. Я этому жесту не придал никакого значения.

– Ну, показывайте виновницу переполоху… – Баба Настя поправила на голове беленький платочек – Будем лечить.

Она спокойно зашла в загородку и безбоязненно похлопала коровку по лоснящемуся боку. Последняя не пошевелилась. Баба Настя поставила баночку на стул, сняла крышку и достала из кармана помазок для бритья. Обмакнув его в баночку с водой, побрызгала ею на корову. Тихим голосом, мне едва было слышно, она читала какую-то молитву, обходя коровку по кругу и окропляя её водой. Я с интересом наблюдал за впервые виденным мною действием, даже не строя никаких версий относительно его результативности. Сколько оно продолжалось? Может статься, что минут десять. А может, более. Только махнув напоследок кисточкой, баба Настя подозвала мою матушку:

– Ну, все, милая… Можешь доить.

К огромному моему изумлению, матушка села на табуреточку, зажала между колен подойник и потянула из коровьих сосков белые струйки, звонко запевшие в блестящем ведре. Коровка стояла, не шелохнувшись, задумчиво втягивая в себя пучок свежей травы.

Ни-и фига себе! И как это понимать?

Словно кто-то толкнул меня под руку, и голос, не тот, к которому я уже привык, а другой, приказал повелительно:

– Спроси…

Я не стал уточнять, что мне следует спросить. Я знал…

– Баба Настя… Это что же? Если вот так могут навести порчу на животное, то и на человека ведь тоже? Можно?

– А я знала, что ты спросишь… Могут и на человека сделать наговор.

– И что? Что при этом происходит с человеком?

– А смотря что сделать. Допустим, приворот на жениха. Чтобы, значит, на кого глаз положила, уже никуда не делся. Маята начинается… Ведь, почти всегда, человек что-то свое в жизни предполагает. А тут все наперекос начинает идти. Не каждый устоять может. Вот Юрку знаешь?

Баба Настя назвала мне фамилию моего старого знакомого, покончившего свою жизнь повешением.

– Не успела я с него наговор снять-то. Поздно узнала. Жалко… Виню себя.

– Юрка? – Я растерянно смотрел на бабу Настю. Ведь мы голову сломали над причиной, потрясшей нас смерти. – Но у него же взаимная любовь была? Не безответная…

– Ну… Это так с виду было. А на самом деле, вон куда все привело. А кто у тебя жена?

Я назвал фамилию. Она нахмурилась и покачала головой:

– Знаю я их… Хорошо знаю. Старшая из сестер этим делом грешит. Твоя теща до двадцати восьми лет в соплях ходила. А когда Ваську отхватила, все поразились. Хороший мужик был. Не пара ей. Он же невесту имел и уже день свадьбы был назначен. Бросил без причины и на твоей теще женился. Сильно он переживал, душа рвалась.

– Уйти, что… Нет возможности?

– Нет… Только на тот свет. Или ей принадлежать будешь, или никому. Когда человек начинает сопротивляться, на него все напасти сыплятся. Вот и Васька… Ноги начали отниматься. Сперва одну отрезали, потом другую и умер.

– Теща его день рождения по сей день отмечает…

– Значит грех свой чувствует. На детях все это выходит.

– А на детях как?

– А они с ущербой рождаются. Наказывают их так. У всех сестер мужья приделанные. А дети все с недостатками. Кто с волчьей пастью, кто с каким другим дефектом.

– Баба Настя… А я?

– В тебе он…

– И моя дочка? В наказание?

– И она, бедная…

– А что мне делать, баб Насть? Мне?

– Приходи сегодня вечером ко мне домой. Возьми полотенце чистое и две, трехлитровые банки.

– Мне самому приходить?

– Нет… С матерью. Помощь тебе может понадобиться. Сопротивляться он будет. Вишь… Притих при мне.

Я не стал спрашивать, кто этот «он». Как-то не хотелось услышать объяснение. И без того жути хватало…

Всё услышанное от бабы Насти я пересказал матушке. Она помолчала, печально глядя в сторону, и вздохнула:

– Сказывали мне бабы про родню нашу… Я потихоньку все разузнала. Много чего наслушалась. Вот про Настю не подумала, каюсь. Да и узнала то её совсем недавно… Раз она такое говорит, значит, пойдем.

И через полчаса, по темноте, мы вышли… Не знаю, что это было… Может быть, просто самовнушение. А может быть, и нет. Только ноги мои идти не хотели. Словно какая-то сила подкидывала их от земли, и я терял ощущение реальности. Мое тело покрывалось горячей испариной, и я переставал соображать, куда мы идем и зачем. То, вдруг, наваливался на меня кто-то огромный, невидимый в темноте и я пугался каждой тени. Мерещились мне какие-то невиданные животные, а дворовые собаки кидались на нас с таким остервенением, что мороз продирал до самых пяток. Я насилу одолел пару километров до домика бабы Насти. Впрочем, не сказав матушке, о своих ощущениях, ни слова. В маленькой комнатке было душно, но баба Настя плотно закрыла окна и двери. Моя матушка села на кровать, а я на табурет, перед окном. На подоконник хозяйка поставила тарелочку со свечой, на колени постелила, принесенное мной, полотенце и чиркнула спичкой. Запалив фитилек свечи, баба Настя потушила свет в комнате, взяла в руки книжку и начала читать молитву, изредка окропляя мою голову уже знакомым мне помазком. Я сидел и смотрел на свое отражение в оконном стекле и думал о чем-то постороннем, не относящемся к происходящему. Краем глаза я видел, что моя матушка начинает дремать под бабы Настину молитву, и усмехнулся. Было спокойно. Огонек свечи горел ровно и беззвучно. Баба Настя монотонно-убаюкивающе бормотала непонятные слова, заставляя меня вздрагивать от холодных капелек воды, щедро стряхиваемых на мою макушку. И мне начало казаться, что мое отражение в окне живет своей жизнью. Я делал небольшое движение в одну сторону, и мое отражение повторяло его. Только с запозданием. Я строил ему гримасу, и отражение отвечало мне тем же самым. Но с другим выражением. Это было забавно. Меня начало клонить в сон. Сколько прошло времени? Я с трудом удерживал себя в вертикальном положении. Ещё немного, и я свалюсь на пол и усну. Усну…

Усну…

Внезапно огонек свечи колыхнулся и затрещал. Баба Настя ускорила темп молитвы. Огонек затрепетал и погас. Я встрепенулся. Баба Настя снова зажгла свечу и начала читать громче и отчетливее. Огонек начало трепать так, как будто в комнате зарождался ураган. Я смотрел на него с недоуменным интересом. В комнате не было и сквознячка.

И тут…

Во мне…

Кто-то привстал.

Нет… Я не оговорился.

Именно, привстал.

Откуда-то возникло чувство ужаса и полностью меня захлестнуло. Баба Настя читала уже в голос, непрерывно брызгая во все стороны водой, свеча горела с таким треском, будто это и не свеча вовсе, а вязанка дров, брошенных в костер. Тот, кто во мне привстал, помедлил некоторое время и принялся выбираться наружу, через мою макушку. Я следовал его движению, и баба Настя одной рукой меня придержала. От страха у меня помутился разум. Я видел в окне свои стоящие дыбом волоса и не мог пикнуть ни слова. Рядом подремывала моя матушка, колебались по стенам тени от мечущегося огня свечи, читала молитву баба Настя, и не было ничего такого, чего я должен был бы бояться. А я испытывал такой страх, что сравнить это чувство было абсолютно не с чем.

А тот, который выбирался, делал это, не спеша.

Видимо надеясь, что вот сейчас баба Настя собьется, сорвет голос, уронит книгу и можно будет вернуться.

Ведь ему было так удобно.

Ведь он столько лет провел со мной.

Он привык ко мне…

И когда это нечто покинуло меня полностью, я рухнул на постель, словно сорвался с невидимого гвоздя. Силы покинули меня полностью. Своим обрушением я разбудил матушку, и она подслеповато пыталась разглядеть в темноте, что происходит. Видимо, нелегко этот сеанс дался и бабе Насте. В полнейшем изнеможении она опустилась на стул, и дрожащими руками поправляла на голове платок. В комнате установилась абсолютная тишина. С трудом, собрав себя в единое целое, я только и смог выдавить, разом севшим голосом:

– Баб Насть… Это что… Было?

– Она вином тебя поила? Ты помнишь?

– Да… Давно…

– Бойся её… Не бери у неё из рук ничего, и не верь ничему. Они будут тебя возвращать… Твоё слабое место – дочка. Тебя будут на этом ловить. Будь осторожен. Что надо сделать и сказать, тебе объяснят…Теперь идите. Мне надо побыть одной и отдохнуть.

Я хотел спросить бабу Настю, кто мне объяснит и, главное, что? Но она сидела на стуле, закрыв глаза, устало уронив сухие ладони на свои колени. Её лицо, выхваченное наполовину из темноты огоньком свечи, было торжественно и печально. И я не решился побеспокоить её лишним вопросом. Мы ушли. Вернее, меня увела матушка. Я оказался настолько ослабленным проведенной процедурой, что с трудом передвигал дрожащие ноги. В темном лабиринте ночных улиц я задал, неизвестно кому, мучающий меня, молчаливый вопрос:

– Что я должен сказать Светлане?

– Скажешь ей, что снял наговор…

– А она?

– Ответит, что ты не мог этого сделать…

– И что дальше?

– Она сообразит, что сказала то, чего говорить было нельзя, и убежит…

– Что потом?

– За ночь она обдумает всё и придет утром, чтобы убедить тебя в том, что всё это предрассудки. И ты, человек двадцатого века, не должен в них верить…

– Я… От неё свободен?

– Не совсем…

1
...