Солнце давно село. Тьма стремительно опускалась на город.
Нужно успеть добраться в квартиру до наступления темноты. В объятия спасительного света.
Он бежал впереди неё, не оборачиваясь. Она не отставала. Его спина – её маяк. Безопасность. Жизнь.
Гонка под безлунным небом утомляла. Лишь тусклый свет уличных фонарей придавал ей сил. Вот только тьма забирала их обратно, стоило покинуть очерченные сиянием границы. Она – добыча ночи.
До дома оставалось совсем чуть-чуть, когда мрак окончательно завладел городом.
Его спина стремительно удалялась. Он продолжал бежать, не оборачиваясь. Она осталась одна. Темнота поглотила её.
Человек зашёл в подъезд. Его тень растворилась во тьме.
Ещё одна жертва ночи.
Действующие лица: Медиум, Призрак.
– Это ты медиум? Изгони её! Ненавижу эту толстуху! То сядет в кресло, которое я любил при жизни, и сломает, то священника позовёт, а однажды вообще…
– Что ты предпринял?
– Дверьми хлопал ночью, кричал, стонал, цепями гремел – не реагирует.
– Что дашь, если изгоню?
– Друзей-призраков позову, фильм снимем! Будешь звездой Ютуба. Озолотишься!
– Окей. Только никаких плохих концовок типа «Они вошли в дом с привидениями, и больше их не видели»!
– Я честный призрак, слово держу!
– Окей!
(Позже.)
– Видел? Съехала она, тряслась, рыдала, пила валерьянку, крестилась!
– А что ты сделал? Говори. Слово держу!
– Точно? Всё просто: я купил ей слуховой аппарат!
– А с продуктами у вас как?
Я шёл за хозяином заимки, на которую наткнулся почти в сумерках, сбившись с маршрута.
– Земля кормит. Да и туристы вот такие всяк помогают, – мужчина освещал тропинку светом керосиновой лампы. – Вот сейчас в баньке помоешься, а там супружница и стол накроет. Ты проходи в баньку-то, раздевайся. Там света нет, но я сейчас генератор запущу.
Быстро раздевшись в темноте, я на ощупь прошёл в парную, ступив на странно холодный пол. Металл… И стены тоже. Не нащупав ручку двери, я тщетно попытался её открыть, толкая плечом.
За стеной заурчал генератор. А пол и стены начали быстро нагреваться…
– Кушай, кушай, внученька, – приговаривала бабушка, а я активнее черпала ложкой.
Горячий бульон, сладковатое мясо, овощи свои, с огорода, – вкусно, как в детстве.
– Бабуль, это телёнок или поросёнок? – я обгладывала косточку и причмокивала.
– Бычок, – сухо ответила бабушка и продолжила точить топор. – Пойду ещё одного старого зарублю, заберёшь на бульон.
– Ба, а не темно?
Дверь уже захлопнулась.
И ладно. Бабуле виднее, она всю жизнь здесь, в деревне. Они с дедом и дом построили, и хозяйство. Последний раз такой суп после похорон деда и ели. Бабка тогда последнего телёнка зарубила…
Суп застрял в горле.
– Ба-а-а! – давясь, заорала я.
– А-а-а-а-а! – истошно завизжали в темноте.
– Сынок, пожалуйста, вылези из шкафа. Тут только я. Нет никакого чудовища.
– Оно есть! Оно где-то прячется. Пока вас не было, оно пыталось меня убить!
Послышался усталый вздох отца.
– Хочешь, чтобы я позвал маму?
– Я не вру! Тут на самом деле чудовище. Оно сказало, что съест мои глаза…
– Хватит! Я очень устал. Мать тоже. Вылези из шкафа. Будь же мужчиной, в конце концов!
Мальчик очень боялся, но грозный голос отца заставил его приоткрыть дверцу шкафа и высунуть наружу одну ногу.
Вдруг послышался знакомый голос из коридора:
– Сынок! Мы с папой вернулись.
В этот момент нечто схватило ногу мальчика и оторвало её.
– Бабушка-а-а! Я боюсь! Оно на меня смотрит!
Родители уехали в отпуск, шестилетнюю Анечку оставили на неделю у бабушки. Там над кроватью висел старый ковёр, с которого смотрело злое лицо.
– Это просто узор, внученька. Смотри, это не глаза, а два цветка, не зубы, а листья, – показала бабушка.
– Но оно ползёт ко мне по стене!
– Это тень, Анюта. Под окном дерево, за ним фонарь. Ветки качаются, вот тебе и кажется. Закрой глазки, и страшно не будет.
Анечка послушалась. Так правда было не страшно – ведь Аня не видела, как тонкая изломанная чёрная тень переползла ей на щёку, где сложилась в клыкастую злую улыбку.
Тогда мама лишь посмеялась: она не верила. Теперь её разбитая голова свалилась набок, из груди торчал обломок железа, хотя пальцы ещё скребли по обшивке, пытаясь найти мою руку. Горела проводка, разваливающийся самолёт полнился криками, металл корёжило и рвало, словно бумагу, вокруг всё тряслось. Маму выбросило в пробоину вместе с креслом. Я вцепился в подлокотники. Мимо проносились люди и вещи. Меня прижало соседним креслом. Я не мог пошевелиться и уже не чувствовал ног. Это был наш конец. Земля неумолимо приближалась…
– Коля, просыпайся, опоздаем на рейс. – Мама вошла в комнату, протянула мне бутерброд.
Почему-то я не стал рассказывать ей о своём сне.
– Вроде тихо в квартире, – возбуждённо тараторила Любка, – неужели сработало? Я ему записку оставила рядом с банкой, чтобы сразу утром отхлебнул!
Марина шагнула к подъезду.
– Пойдём, поглядим. Но я уверена, тебе впарили обычный чайный гриб…
Глядеть было на что. Андрюха, Любкин запойный супруг, беззвучно подёргивался на полу кухни среди осколков той самой банки. На его лице распростёрлась желеобразная тварь. Услышав шаги, она отлепилась с чавкающим звуком, – и подруги увидели голые лицевые кости, не прикрытые щеками зубы, мокрые ямы глазниц.
Любка коротко взвизгнула, вжавшись в стену.
– Да, – прошептала Марина, – кто бы мог подумать… Отличное средство от алкоголизма. Хоть и весьма… радикальное, блин…
Я направил пистолет на больного ублюдка, несколько часов назад убившего мою жену. Перед моими глазами всё ещё стояла она: в луже крови, с разрезанным и вывернутым наизнанку животом. В её потухших глазах застыли боль и страдания, которые она из-за него перенесла. Я приставил ствол к его груди. Он горько рыдал, опасаясь того, что должно было произойти в любую секунду. Он вытянул руки, видимо, моля не убивать его. Но я нажал на спусковой крючок. Если бы ублюдок только заговорил и попытался урезонить меня, возможно, он бы выжил. Но этого явно не должно было случиться. Ведь он родился всего несколько часов назад.
Они забронировали стрёмное кафе. От запаха кислых щей кружится голова.
Могли бы пойти в суши-бар, как я просила!
Самим не нравится, вон какие лица унылые. Давятся этими щами.
И не пожалуешься, опять избалованной назовут.
– Сегодня можно, – отец ставит передо мной стопку водки, а дедушка подкладывает чёрного хлеба.
Куда ж без хлеба! Они его пихают даже с картошкой.
Скорбные лица уставились на меня. Это проверка? Не буду я пить. Мне даже восемнадцати нет.
– Не было восемнадцати, – подвывает бабушка.
Ничего не меняется. Опять поправляют.
В суши не пошли, платье моё любимое не надели.
Изюм бесячий!
Но хуже другое…
…они выбрали дурацкое фото!
Кап… кап… капала вода, вторя пульсирующей боли в сломанной ноге. Виталик обречённо посмотрел на звёздное небо, очерченное зевом канализационного люка. В руке он сжимал барсетку. Заметив её на ветви дерева, Виталик свернул с асфальтированной дорожки и, ухватив добычу, провалился в открытый распределительный колодец. В нём было сыро и невыносимо воняло чем-то сладким. Решив оглядеться, Виталик достал телефон и включил фонарик. Лестница в колодце отсутствовала. У стены валялась куча шмотья. Посветив на неё, Виталик увидел пару выпученных, голодных глаз на заросшем лице.
– Как поспал, братишка? Проголодался, наверное? Я тебе покушать принёс, – донёсся сверху хриплый голос, сопровождаемый смехом.
Люк со скрежетом захлопнулся.
Он размахивал руками, кувыркался, пытался «плыть». Но руки и ноги проваливались в пустоту. И темнота. Хоть бы какой-то проблеск, огонёк. Ослеп? Оглох? Тактильные ощущения есть: одежду-то он уже исследовал в безуспешных поисках зажигалки. Сколько он уже тут? Час, два? День? Это вакуум? Но что за место такое, без стен, пола, потолка? Люди, помогите!
– А-а, вот ещё один, не верящий в приметы, крюком его… Бледный какой, совсем выдохся. И когда, горемычные, поймут: «цыганские ворота», «козья нога» – не сказочки для детишечек. «Куда пропадают люди, куда деваются…» Тащи их потом из чёртовых пустот. Глупые, креститься надо, если прёшь меж столбов, – ворчал старый ангел.
М-да, семнадцать лет в коме для меня не прошли бесследно. Не узнаю вас. Так запороть вчерашнее выступление… Ни слэма, ни разбитых лиц. Тоска. С таким настроем вам на Кобзона надо, а не ко мне. У вас пиво-то хоть алкогольное, овощи с мобильниками? Что вы там видите, в своих экранчиках? Нахера на рок-концерт припёрлись? Потоптаться, помахать передо мной камерой, пока я рву глотку? Да лучше бы придушили в больничке.
– Костя, коктейль готов, инструменты настроены. Народ уже подгребает. Может, что ещё нужно?
– Ничё не хочу. Или… погодь! Подключи вон те кабеля к танцполу. Перед припевом врубай триста восемьдесят вольт. Расшевелим эту овощебазу.
На поверхности грохочет. Падаю. Вжимаюсь в рельсы. За шиворот сыплется каменная крошка. Очередная попытка прорыва. Совсем близко. Сердце бьётся в горле.
Над ухом громыхает голос командира. Нужно торопиться. За нашими спинами станция, забитая перепуганным народом. Мы должны перехватить вторженцев.
Грохот утихает. Поднимаюсь в полный рост. Бреду по обесточенным, битым временем путям. На стенах цветные каракули – всё, что осталось от старой цивилизации.
Получаю прикладом под лопатку. Командир злится. Требует прекратить считать крыс. Выход на поверхность совсем близко.
Перехватываем их на сломанном эскалаторе. Вторженцы спускаются цепочкой. В стёклах противогазов пляшут отсветы фонарей. Жуткие твари.
Двумя руками стискиваю автомат. Третьей проверяю дополнительный магазин.
С детства Варг слышал легенды о Дикой Охоте. И вот на дворе лютый месяц декабрь. Окна забраны ставнями, заперты двери. Город полнится страхом, замерев до утра.
Холодно! Вьюжно! Сквозь снежную дымку Варг видит ужасных всадников строй. Морды коней брызжут хлопьями пены. В зареве неба слышится вой. Скелеты в доспехах и шлемах рогатых, в сумрачных тучах мельканье теней.
Возглавляет охоту сам Один, владыка берсерков, – синяя шляпа, чёрный кистень.
О проекте
О подписке