– Видите? – Броневик тряс листком перед их лицами, как знаменем перед атакой. Голос дрожал от праведного гнева и научного азарта. – Вот он – враг в чистом, концентрированном виде! Новые хищники эпохи! Не тупоголовые гопники с кулачным правом окраин, а… инфоцыгане! Торговцы воздухом! Шарлатаны, эксплуатирующие базовые инстинкты! – Он ударил пальцем по ухмыляющейся физиономии «ТОП-эксперта». – Они продают иллюзии успеха, высасывая последние соки, последние копейки из отчаяния обманутых масс! Эксплуатация мечты о лучшей жизни – вот их грязный капитал! Нам надо их… разоблачить во всей их мерзости! Записать их ядовитый дискус… и алхимически превратить в наше оружие! В песню! Гимн сопротивления! – Он выдохнул, переводя дух, и закончил с пафосом: – «Красная ртуть» – против их золота унитазов! Идем! Сегодня же! Бесплатный вход – это наш формат! Революционный авангард должен быть в эпицентре идеологической битвы, товарищ Бухарчик!

Бухарчик тяжело и хрипло вздохнул, с мокрым присвистом где-то глубоко в груди. Он потер щетинистую щеку ладонью, жест был небрежным, размашистым, пальцы как обычно, слегка дрожали. Его плавающий взгляд, скользнул по подвалу, зацепился за микрофон. Тот торчал на кривой стойке, перемотанной изолентой, как фаллос сумасшедшего робота, готового к последнему, бессмысленному акту.

– Прервись, Броневик… – буркнул он, отхлебывая прямо из горла бутылки. Вино пролилось на майку, оставив темное пятно. Он не обратил внимания. – Только вот что, теоретик… – Внезапно он резко повернул голову к Петру, прищурив единственное зрячие око. В потухшей радужке вспыхнула не одна лишь подозрительность – что-то дикое, животное, почти паническое. – А эта твоя манера… «товарищ Бухарчик», да «товарищ Бухарчик» … – Он протянул кличку, как будто пробуя на вкус что-то горькое и знакомое. – Откуда дровишки? Кто тебе нашептал, что я – Бухарин? А? – Голос его резко поднялся на октаву, стал пронзительным. – Я тебе не Николай Иваныч, блядь! Не предатель! Не тот, кто сдал революцию буржую! Не тот, кого потом… – Он резко замолчал, сглотнув ком. В пьяном сознании всплыли обрывки школьных уроков, плакаты с врагами народа, черно-белые кадры кинохроники с судилищем. Слово «расстреляли» он не произнес, но оно висело в спертом воздухе подвала, как запах гнили. – Хотя… – Он налил остатки «Солнцедара» в грязный стакан, рука дрожала, вино расплескалось. – Ты что, намекаешь? Что я тоже реформатор? Что и меня… тоже списали? Как старую клячу? Как этого… Бухарина?

Броневик замер, будто в него воткнули нож. Очки мгновенно съехали на кончик носа, открывая широкие, испуганные глазки. Он понял, куда метит пьяный ум Бухарчика, и холодный пот выступил у него на спине. Параллель была опасной, взрывоопасной в этом накаленном состоянии.

– Товарищ Владлен! – затараторил он, отчаянно размахивая руками, словно отгоняя саму мысль. – Речь не о политических аналогиях, ни в коем случае! Клянусь догмой! Это чисто… чисто фонетическое созвучие! Лингвистический феномен! – Он нервно поправил очки. – Ваше… ммм… пристрастие к горячительным напиткам… В просторечии «бухать» … Естественная ассоциация! «Бухарин» – «Бухарчик»! Звуковая метаморфоза! Понимаете? Никакого идеологического подтекста! Чистая лингвистика! Никакого намека на исторические… эээ… коллизии!

Бухарчик медленно поднял стакан, не сводя с Броневика своего мутного, но внезапно сфокусировавшегося взгляда. В нем мелькнула опасная искра – не просветление, а пьяная догадка, рожденная на стыке ярости и абсурда. Он долго смаковал слова, перекатывая их во рту, как глоток любимого портвейна:

– Бухарин… Бухарчик… – протянул он, растягивая слоги. Внезапно его лицо, искаженное подозрением и обидой, преобразилось. Губы растянулись в широкой, нездоровой, почти безумной ухмылке, обнажая редкие желтые зубы. Он громко, булькающе хохотнул, так что портвейн брызнул из стакана.

– Ха-ха-ха! Ага! Понял! – выкрикнул он сквозь смех, тыча грязным пальцем в воздух в сторону Броневика. – Бухарин? Хуярин! Вот она, рифма-то какая! Прямо в точку! Чистая правда, теоретик! – Он с силой грохнул стакан о кирпичный «стол», стекло звякнуло, но выдержало. – Ладно! Принимается! Так и зови, знамя ради, Броневик! Хуярин, так Хуярин! Главное – не предатель! Не ревизионист! Я – свой! Наш! Понял?

Броневик, бледный и все еще взволнованный, замер на секунду, потом тоже нервно, с облегчением захихикал. Кризис, казалось, миновал, пьяный вихрь в голове Бухарчика сменил направление, найдя выход в грубоватом, но спасительном каламбуре. Он кивнул, быстро поправляя очки:

– Понял, товарищ… эээ… Владлен! Чисто фонетически! Абсолютно!

Бухарчик захохотал, брызгая слюной.

– Так, о чем это мы? – спросил Бухарчик, угомонившись, – а, да, золотые унитазы…

Бухарчик прищурил свой зрячий глаз, внимательно разглядывая улыбающегося «ТОП-эксперта» на мятом листке. Его багровое лицо исказилось в гримасе, где смешались скепсис, брезгливость и злая насмешка. Он хмыкнул – смешок был похож на бульканье воды в засоренной канализации.

– Броневик, – начал он хрипло, тыча толстым пальцем в бумажку, – ты там под очками-то не перегрелся? Мозги не закипели от твоей диалектики? – Он ткнул пальцем себе в висок. – Нам бы, понимаешь ли, бутылки стеклянные собрать. Хоть на новую струну для твоей гитары-калеки… или, не дай бог, на хлеб. А ты – на сборище лохов! На тренинг! Там же одни… – он поискал слово, – …лапшевесы сидят! В кредитных ошейниках! Им мозги промоют, как унитаз этим… – он кивнул на рекламку, – …Титаном Сергеичем. А нас – охрана с дубинами вынесет, как мусор. Или, хуже того, впарят курс «Как стать миллионером за три дня» – в кредит!

Броневик взметнулся, как ошпаренный. Его заклеенные очки съехали на кончик носа, открывая, тлеющие безумными угольками глаза.

– Именно к ним, товарищ Владлен! Именно к ним! – запальчиво парировал он, тряся рекламкой, как знаменем перед атакой. Голос его вибрировал от праведного гнева и научного азарта. – В самое логово Зверя! Чтобы вдохнуть их изнанку! Услышать этот… этот ядовитый сироп их лжи из первых уст! Зафиксировать механизмы манипуляции! – Он прижал листок к груди, будто святыню. – Нам нужен аутентичный яд их риторики для нашей песни! Чтобы каждый аккорд, каждая строчка «Красной ртути» пропитались их мерзостью! Это же… полевые исследования экстремальной важности! Сбор бесценного материала для культурного… диверсионного акта! Мы станем акустическими партизанами, товарищи!

Идея висела в воздухе – безумная, как сам их проект. Но после чуда с хрипящим усилителем и подметенного (хоть и не вымытого) пола, любая безумная идея казалась спасительной соломинкой.

Шаланда сидел неподвижно, как каменный идол на разбитом табурете. Его мутные глаза, затянутые пылью прожитой жизни, смотрели не на рекламку, а куда-то сквозь стену, туда, где, возможно, висел плакат «Слава КПСС». Он не одобрял и не осуждал.

Давид, притаившийся в тени, молча сунул свою синюю флейту в глубокий карман рваной куртки. Движение было быстрым, точным, как у зека, спрятавшего пику перед шмоном. Пустой взор Мясника скользнул по железной двери.

Бухарчик тяжело вздохнул. Дыхание напоминало стон разбитых мехов. Он с грустью зыркнул на почти пустую бутылку «Солнцедара», стоявшую рядом с кирпичным «столом». Он потянулся к ней, обхватил горлышко грязными пальцами – пальцами, которые когда-то таскали кирпичи на стройке, а теперь тряслись от вечного тремора.

– Ладно, блядь… – проскрипел он, откручивая крышку с жестом обреченного. – Идем, профессор маразма. Послушаем… как стать Титаном. Может, хоть поржем. – Он глотнул прямо из горлышка, сморщился. – Дед! – Бухарчик повернулся к Шаланде, стараясь говорить громче. – Ты… с нами? А? Значки захвати! Те, что в мешочке! – Он показал на карман телогрейки. Нацепим на лацканы, пусть знают, сволочи!