Глава 2

– Унучачка мая! Машуня! Уставай! Сонца паднялося з-за леса! Людзi ў лесе ўжо, а ты спіш яшчэ! – сквозь крепкий сон Маша Лигорская услышала голос бабушки. Шероховатая рука, искореженная артритом, вся в синих прожилках вен, настойчиво коснулась ее плеча.

«О Боже!» – мысленно застонала девушка, превозмогая желание отвернуться к стене, натянуть на голову одеяло и продолжить спать. Бабушка не настаивала бы, Маша знала, но ведь она же обещала…

Не открывая глаз, Лигорская отбросила в сторону одеяло и сползла с кровати. Почти вслепую, все еще не размыкая век, она миновала кухню и, сунув ноги в старые шлепанцы, через сенцы вышла во двор.

В старом доме бабы Антоли (приходившейся Маше на самом деле прабабушкой) отсутствовали абсолютно все блага цивилизации. Собственно, как, наверное, и в любом другом деревенском доме, построенном в первые годы после войны. Ни у кого в деревне не было водопровода и канализации. Туалет, или, как называли его здесь, уборная, находился на улице, а во дворе к забору был прикреплен умывальник, куда с вечера заливали воду, которую приходилось таскать из колодца. Ну а ванну можно было принять в большом жестяном тазу, или лохани. Летом – во дворе, зимой – посреди кухни.

Все это, жутко непрактичное и неудобное, неделю назад очень напрягло Машу Лигорскую – девочку городскую, чистоплотную, любившую понежиться в ванне с ароматной пеной или постоять под контрастным душем. Но пожив здесь немного, Машка сумела приспособиться к подобным условиям и нашла выход из положения. По вечерам, когда солнце клонилось к горизонту, девушка принимала ванну с пеной за сенцами в лохани, куда с утра наливала воду, которая за день нагревалась на солнце. Она получала от этого еще большее удовольствие, чем от водных процедур дома, в родительской квартире. Ведь торопиться здесь было некуда, никто не подгонял, не стоял в очереди, а над головой простиралось бескрайнее небо, окрашенное розовым и золотым сиянием заката, переходящее в лиловый флер сумерек.

Машка сходила в уборную и, на ходу потягиваясь и отчаянно зевая, разлепила наконец глаза. Убрав с лица спутанные рыжие локоны, подставила ладони под ручной умывальник, плеснула в лицо холодной воды и сразу почувствовала себя значительно лучше.

«Кто рано встает, тому Бог подает», – гласит известная пословица. Что ж, посмотрим, что готовит ей новый день.

Насухо вытерев лицо льняным полотенцем, девушка пошла обратно в дом. Поспала она всего пару часов, опять засидевшись с мальчишками на школьном дворе, и теперь мечтала только о том, как, вернувшись из леса, снова ляжет спать.

Огромный черно-белый кот, которого бабушка ласково называла Катик, путался в ногах и, шевеля усищами, протяжно завывал, требуя завтрак. По кухне разносился аромат свежезаваренного кофе. За неделю бабушка кое-как научилась его готовить, но по-прежнему не могла понять, что же такое особенное находит в нем внучка. Другое дело душистый чай из трав, в которых баба Антоля знала толк.

На просторной кухне, разделенной на две зоны цветастой ширмой, Машка забралась с ногами на тяжелый дубовый табурет, стоящий у окошка, и пододвинула к себе чашку.

– Унучачка мая, ты ж толькі далёка не хадзі і ад шляху не адыходзь! Набярэш кошык ягад і вяртайся дадому! А я табе якраз блінцоў спяку і булёнчыку звару, такога, як ты любіш. У Сенажатцы ягады ёсць, і нашых туды шмат пайшло. Калі заблукаеш – пакрычы. Толькі глядзі да балота не хадзі, не пераходзь дарогі, што праз лес ідзе! – напутствовала баба Антоля, пока Маша маленькими глотками пила кофе.

– Бабуль, а куда та дорога ведет? – спросила она.

– Вось у балоты яна і вядзе! Там жа, Машуня, далей кругом балоты!

– Непроходимые?

– Непраходныя!

– А за ними что?

– А калі б я знала, мая ўнучачка… Я за тымі балотамі ніколі не была. Ды і з нашых ніхто не быў. У вайну там толькі партызаны ад немцаў хаваліся. Дзед наш у гэтых балотах у вайну і згінуў! – старушка перекрестилась на икону, висевшую тут же, в углу, и, привычным движением смахнув со стола невидимые крошки, прошла за ширму, где на столике стояли миска да пакет с мукой и лежали яйца.

– Бабушка, а вдруг дед наш не умер? А что, если он жив? Он ведь без вести пропал? Может, его контузило и память отшибло? Такое же вполне может быть…

– Ох, Машуня… Нашых там шмат палягло. Яго ж не забіралі на фронт… Яму было ўжо сорак гадоў, і бачыў ён кепска. Непрыгодны быў для арміі, вось і пайшоў у партызаны… Дзе б ён мог заблукаць, калі б жывы застаўся, хай бы і без памяці? Яго ж тут усе ведалі!

Машка поежилась. Разыгравшееся воображение тут же нарисовало, как в полнолуние призраки погибших в те годы людей поднимаются из болот и бродят по лесу, а может, и по деревне тоже…

Впрочем, стоило лишь выглянуть в окно и увидеть яркую лазурь неба, сливочно-прозрачные облака, словно самый нежный шелк, окрашенные мягким светом восходящего солнца, чтобы осознать, что на самом деле это бред. Кругом все дышало таким умиротворением и покоем, какие только и можно ощутить в небольших деревеньках, потерявшихся среди полей и лугов и, словно стенами, защищенных лесами. С проселочными дорогами, небольшими прудами, старыми кладбищами и историями не одного поколения местных жителей.

Выпив кофе, Машка отправилась в заднюю комнату. Уже спустя минуту, переодевшись и захватив с собой лукошко для ягод, она выпорхнула из дома и через огороды пошла к лесу.

Росистое июньское утро, свежее и душистое, разливалось перед девушкой во всей своей красе. Миновав огороды, она пошла по проселочной дороге, служившей своеобразной границей между частными и бывшими колхозными владениями, а потом и вовсе свернула с нее, прямо по высоким луговым травам устремившись к лесу. Легкий ветерок трепал рыжие локоны, небрежно собранные в хвост. Ногами, обутыми в кеды, она сбивала с трав капельки росы. Попадая на кожу, они приятно освежали ее.

Маша шла по лугу, то и дело оглядываясь. И уже всерьез начинала опасаться, что обещания ребят – пустая болтовня. Они наверняка спят беспробудным сном, а ей придется одной найти где-то ягоды. Между тем лес, который деревенские называли Сеножаткой, становился все ближе…

И вдруг раздался пронзительный свист, заставивший встрепенуться птиц и усмехнуться Лигорскую. Она обернулась и увидела своих товарищей, бежавших к ней прямо по высокой луговой траве.

Так уж вышло, что на протяжении ряда лет, приезжая в Васильково, Маша Лигорская не задерживалась в деревне надолго и ни с кем особо не общалась. Тем более девушка была не единственной правнучкой бабы Антоли и обычно летом в небольшом деревянном доме собиралось человек десять, а то и больше. И пусть с детства кузины не особенно дружили с Машей, ее это не расстраивало. Она умела себя занять, придумывая для них очередную пакость. Как ни странно, в компании ребят девочка чувствовала себя счастливой. С ними было интересно. Их забавы и проделки нравились маленькой Маше больше, чем скучные игры кузин в дочки-матери. В детстве она играла и с Васькой, и с Сашкой, и, конечно, много времени проводила с троюродным братом Андреем. Но потом, в подростковый период бунтарства и отрицания, Лигорская выпала из деревенской компании и общение с ребятами прекратилось. В Минске у нее появились друзья. В деревню больше не хотелось ездить… И она даже не интересовалась, бывают ли ее бывшие товарищи в Васильково. Более того, если уж говорить откровенно, долгое время она о них и вовсе не вспоминала.

Маша не знала, в деревне ли они, когда приехала сюда неделю назад. Но уже в первый день привлекла внимание местной шайки, решив прокатиться по дороге на новеньком сверкающем спортивном мотоцикле.

А шайка была еще той. Они каждое лето приезжали в деревню и давно облюбовали для себя школьный двор в центре. Повесили гамак под дикими сливами, обнесли булыжниками огнище и ни с кем из приезжающей на лето молодежи не хотели знаться.

Парни мирно дремали, завалившись в полосатый гамак, когда Маша пронеслась по дороге на мотоцикле, нарушив их послеобеденный отдых. Красно-черный лакированный шлем сверкал в солнечных лучах.

Ребятам это не понравилось. Они нахмурились, переглянулись и, поняв друг друга без слов, выбрались из гамака. Направившись к дороге, они решили узнать, кто такой крутой объявился в Васильково, что посмел дразнить их. А Маша, не подозревая об этом, в конце деревни развернулась и понеслась обратно.

Парни стали на дороге. Девушка вырулила из-за поворота. Затормозить на такой скорости она все равно не смогла бы. Ловко маневрируя и ругаясь, Машка объехала ребят по обочине и затормозила прямо у них за спиной. Парней прошиб холодный пот. Машка стянула шлем и тряхнула копной рыжих волос. Две безупречно четкие линии бровей, взлетевшие вверх, грозно сошлись на переносице. Зеленые глаза метали молнии.

– Придурки! – зло выкрикнула девушка.

Ребята обернулись и в немом изумлении уставились на нее.

– Машка, ты, что ли? – первым пришел в себя Андрей.

– А ты не видишь? Вы рехнулись? Что творите? – не унималась девушка.

А ребята, придя в себя, обступили ее со всех сторон, с восторгом, как дети, рассматривая мотоцикл. Они считали себя крутыми парнями, но ни у кого из них такого не было. Ребята и на Машу Лигорскую смотрели так, как будто видели впервые, не понимая, когда она успела вырасти, похорошеть и научиться так залихватски рулить. Они сразу прониклись к ней уважением, признали ее своей девчонкой и взяли в компанию. Их святая троица превратилась в чокнутую четверку, и теперь все свободное время Маша Лигорская проводила с ними.

…Догнав ее и запыхавшись, парни несколько секунд, согнувшись, пытались отдышаться.

– А я уже решила, что вы вряд ли проснетесь!

– Так мы и не ложились! – первым выпрямился Сашка Хоменок, высокий и хорошо сложенный блондин, старший в их компании. Ему уже исполнился двадцать один.

Его родители жили где-то на Севере, не часто приезжая навестить малую родину и своих стариков, старых Хоменков, а вот Сашка бывал у них каждое лето. Они жили с Машкиной бабушкой по соседству. Только заросли акации да небольшой пустырь разделяли их. Сашка был еще тем разгильдяем, но здорово играл на гитаре, да и пел неплохо. А его ярко-голубые глаза иногда так проникновенно заглядывали в Машины светло-зеленые… Наверное, он был тайно влюблен в нее, а это так приятно льстило…

– Я только сбегал к бабушке, хлебнул молочка парного, прослушал утреннюю порцию наставлений и предупреждений – и бегом обратно! – добавил Андрей.

Он был жгучим темноглазым брюнетом двадцати лет. Его бабушка Маня была дочкой бабы Антоли, а Андрей, как и сама Маша, – ее правнуком. Но у него, в отличие от сестры, была нормальная бабушка, а ее где-то таскалась по свету, поменяв очередного мужа. Баба Антоля вырастила Машину маму и заменила ей мать, а самой девочке – бабушку.

Швец был не так прост, как казался, но это Лигорская поняла не сразу. С первого взгляда он производил впечатление этакого маменькиного сынка. Разговаривая, он растягивал слова, и поначалу Машка удивилась его присутствию в компании Саши и Васи. Но как оказалось потом, это он для родителей и бабушки изображал из себя мягкого и пушистого и, часто забываясь, был таким и с друзьями, но на самом деле имел весьма жесткие жизненные принципы.

– Мы же после того, как ты ушла, тоже решили особо долго не засиживаться и отправились на сеновал к Андрюхе! – сообщил Васька.

Этот девятнадцатилетний паренек был младшим в их компании, да и ростом не вышел. Коренастый, бесцветный, весь в веснушках, с виду он напоминал Машке Иванушку-дурачка, и не раз, глядя на него, девушка пыталась скрыть улыбку. Но на деле Васька Кулик был задирист, как петух, и, не раздумывая, если считал нужным, лез в драку.

– Собрались уже вздремнуть часок-другой, но Сашке приспичило, он стал спускаться по лестнице и увидел огни на развалинах старой фермы! – выпалил Васька.

– И что? – не впечатлившись, спросила Лигорская.

– Как что? Машка, только ночью поговорили о кладе – и вот, пожалуйста. Кто-то уже ищет его! Нас либо подслушали, либо девки бабы Дорки еще кому-то проболтались! Короче, о сне мы забыли и отправились к карьерам. Мы правда видели огни. Но где-то на полпути они исчезли. Мы думали, это фары машины. Только вот никаких звуков шума мотора не слышали.

– Бред! – отмахнулась девушка и, отвернувшись, шагнула в сторону берез. Повеяло влажностью и ароматами сотен трав, цветов, деревьев. Гомон птиц приветствовал восход солнца, нарушая тишину.

Ребята пошли следом.

– Да нет, Машка, это не бред! Мы же втроем видели эти огни! Подумай сама: что можно ночью делать у кладбища? Или в карьерах? О развалинах старой фермы я и вовсе не говорю. Там все, что ценно было, давно своровали и вывезли… Короче, мы залегли в зарослях молодняка. Но так ничего и не увидели больше. Дождавшись рассвета, прошвырнулись по местности, но все равно не заметили ничего подозрительного. Как думаешь, что за огни это были?

– Я думаю, вы после моего ухода выпили, вот вам и привиделось! – ответила девушка, направляясь в глубь чащи по заросшей лесной дороге и поглядывая по сторонам.

– Машка, вот как на духу… Не пили!

– Надо срочно заняться раскопками! – внес предложение Васька. – Если еще не поздно. И полежать в засаде в карьерах. Все это очень подозрительно…

– Вот сегодня и займемся этим! – решил Андрей. – Машка, ты как? С нами? Пойдешь в разведку?

– В разведку пойду, – согласилась девушка, – но искать клад не буду. Слушайте, где ягоды, в конце концов?

– Так на болоте!

– Нет, – покачала головой девушка. – На болото я не пойду! Там же мертвяки!

Парни загоготали на весь лес. Машка обиженно поджала губки.

– Что, бабкиных сказок о войне и партизанах наслушалась?

– Да пошли вы!

– Да ладно тебе, Машка, не обижайся! На болоте нет никаких мертвецов. Там и правда погибли люди, только ведь когда это было? Трясина все засосала! Вряд ли кости даже остались… Мы эти болота еще пять лет назад обследовали и не нашли ничего интересного! Зато черники там действительно много… Мы твою корзинку в два счета наберем.

– Точно? – подозрительно покосилась на них девушка.

– Мы отвечаем!

– Ну ладно, уговорили! – махнула рукой Лигорская и, сменив гнев на милость, чуть заметно улыбнулась.

На болоте черника действительно была. Да такая крупная и сочная… Ребята не обманули: через час Машино лукошко было полным. Они и сами наелись до отвала ягод и, возвращаясь домой, присели на поваленное дерево отдохнуть и покурить. Солнце уже поднялось над лесом, но здесь, в густой тени берез, осин, дубов и орешника, еще было влажно и прохладно.

Сашка вытащил из кармана пачку сигарет и раздал по кругу, поочередно всем прикурив. На несколько минут между ними воцарилось молчание. Маша могла бы поспорить: ребята думали о кладе и привидевшихся огнях. Сама же девушка ни о чем, кроме крепкого сна, сейчас не мечтала.

– Слышь, Маш, говорят, тебя из дома сослали? – как-то задумчиво произнес Андрей, первым нарушив тишину.

– А, – махнула рукой девушка, – так уж прям и сослали… На самом деле я сама рада была уехать…

– А что случилось? – поинтересовался Сашка.

– Да так, ничего особенного… Мы с друзьями пошутить решили… И поспорили на двести баксов, соблазню ли я мужа старшей сестры, или он все же устоит перед моими чарами.

– Спорю на сотню, ты выиграла! – перебил ее Хоменок.

– Конечно! – усмехнулась девушка. – Это вообще было проще простого. Олежка, до этого преданно и нежно влюбленный в мою Олю, сдался за считаные дни! На третий день он уже признался мне в любви. Я посмеялась, конечно, вот только он как-то все слишком серьезно воспринял… Короче, как-то вернулся домой раньше обычного, я была одна, стал приставать с поцелуями и объятиями, а тут вернулась сестрица, увидела нас вместе, и разразился скандал! Ох и орала же она! И даже муженька своего поколотила. А я в комнате заперлась от греха подальше. В общем, истерила она не один день, а потом заявила маменьке, что жить со мной под одной крышей не может. Видите ли, я счастье ее разбила и семейную жизнь разрушила. А ведь Олежка пялился на меня с самого начала их семейной жизни! В результате маменька, крайне обеспокоенная состоянием любимого чада, настоятельно попросила меня уехать на время в Васильково, благосклонно разрешив взять с собой все, что пожелаю. Вот я и уехала! Честно говоря, мне и самой надоело видеть Олежку и слушать круглосуточные вопли Ольки.

Васька присвистнул.

– Ну ты, Машка, даешь!

– Да фигня все это!

Докурив сигарету, Лигорская тщательно затушила окурок и легко поднялась на ноги.

– Но ведь ты не собираешься оставаться здесь навсегда? – спросил Сашка.

– Конечно нет! Думаю, к концу лета страсти поутихнут и я вернусь домой. Я вообще в кино хочу сниматься. После школы я посещала курсы актерского мастерства при «Беларусьфильме», мое портфолио разослано по лучшим столичным кастинг-агентствам. Более того, я уже успела сняться в рекламе, клипе нашего белорусского певца и одной эпизодической роли! – заявила довольно небрежно и даже будто равнодушно Лигорская, но было видно, что все это напускное. Она гордилась своими успехами. И не стеснялась хвастаться ими!

Не дожидаясь реакции, девушка пошла вперед. Саша, Вася и Андрей последовали за ней, молча переваривая услышанное. К уважению прибавилось еще и восхищение. Почему-то они не сомневались: Машка станет известной актрисой. С ее-то яркой внешностью, бьющей через край жизнерадостностью и харизматичностью ее не могут не заметить! К тому же Маша Лигорская производила впечатление человека, точно знающего, чего хочет от жизни, и решительно настроенного получить желаемое.

Выйдя из леса, девушка всучила лукошко парням, а сама шла, на ходу срывая зверобой, медуницу, медвежьи ушки и другие полезные растения для бабы Антоли.

– Маш, ты придешь после обеда на школьный двор? – спросил Андрей, когда они приблизились к огородам.

– Нет, после обеда я точно не смогу. Ты же знаешь: у бабули скоро юбилей. Явятся родственники, надо навести порядок в доме.

– Точно, а я и забыл! Бабуля собиралась отправить тебе на помощь наших девок. Им, конечно, совсем не хочется идти, но ведь и ты не обязана пахать как папа Карло!

Девушка поморщилась.

– Лучше пусть ваши девки, Андрей, сидят дома! Как-нибудь справлюсь одна!

Швец хохотнул.

– Я так им и передам. Уверен, они обрадуются, но спасибо тебе не скажут!

В ответ Лигорская состроила братцу смешную рожицу. Простившись, они расстались у огорода бабы Антоли. Девушка пошла по стежке, разделяющей огород на две части, а ребята через пустырь выбрались на асфальт и разбрелись по домам.

Дома Машу ждали блинчики, такие тонкие и желтые, как умела печь только бабушка. К ним клубничное варенье – свежее, приготовленное пару недель назад, оно еще не успело засахариться и потерять волшебный аромат. Но это на десерт. А на завтрак любимой внучке баба Антоля сварила картофельный бульончик, приправленный сливочным маслом и свежей зеленью. Как раз такой, который Машка любила с детства.

Девушка вынесла во двор тяжелый дубовый табурет, застелила его льняным полотенцем, разложила приборы, поставила тарелку и, пристроившись рядом на маленькой скамеечке, принялась за еду. А баба Антоля присела на пороге и стала перебирать ягоды.

– Ну як? Смачна, унучачка? – спросила она, когда Маша почти расправилась с тарелкой супа.

– Очень, бабушка! Спасибо!

Солнце поднималось все выше. От влажной утренней свежести не осталось и следа. А в небольшом домике бабы Антоли, срубленном из бревен более полувека назад, было по-прежнему прохладно.

Покончив с едой и вымыв посуду, Машка, сладко потягиваясь, прошла в заднюю комнату, которую для себя облюбовала. Из нее можно было запросто исчезнуть через открытое окно и так же незаметно сюда вернуться. Комната считалась залом, хотя в старых деревенских хатах с проходными комнатами это вряд ли можно было определить наверняка. Здесь стояли кровать и диван, как и в соседнем помещении, соединяющем зал и кухню, где спала бабушка.

Быстро раздевшись и бросив вещи на стул, Машка забралась в кровать, которая так и осталась не заправленной, натянула до подбородка одеяло и мгновенно погрузилась в безмятежный сон.