Меня бережно привезли домой, окружили мягкими подушками и молитвами. Долго ждали врача, так как ехать в нашу глушь никто не хотел. Наконец один знакомый тетушки Маргарет, такой же древний, как она, согласился не просто посмотреть больную, но даже остаться на ночь, дабы проследить, не наступит ли ухудшение. Упав с высоты на каменные плиты, я разбила голову, поэтому было так много крови, и доктор подозревал многочисленные переломы, но «заглянуть внутрь» он не мог, поэтому и помочь мне тоже был не в силах. Но я осталась жива, и тетушка назвала это чудом, объясняя все заступничеством девы Марии, лик которой я писала. Вдвоем с доктором они просидели возле меня полночи, пока сон не сморил их. Уходя, тетушка наклонилась ко мне и спросила:

– Детка, ты так напугала меня! Когда принесли твое бездыханное тело, я вспомнила все молитвы, которые знала и не знала! Ты не вздумаешь умирать этой ночью?

– Что вы, тетушка, я еще дождусь своего Карло! ― тихо прошептала я ей. И таким ответом добрая старушка была полностью удовлетворена.

Несколько недель я не выходила из дома, с трудом поднималась с постели. Потом боль, сопровождавшая каждое движение, прошла, ссадины затянулись, на память об этой неприятности остался только небольшой шрам на виске. Вскоре я смогла вновь взяться за кисти: передо мной стояла благородная задача – реализовать желание тетушки увешать свою гостиную букетами цветов. Для бесконечных натюрмортов нужна была натура, за которой я отправлялась в сад. Туманное утро сглаживало краски, все было покрыто холодным налетом росы. Цветы, растущие на ухоженных клумбах, искрились от влаги и клонили отяжелевшие головки к самой земле. Я собирала в букеты левкои, лаванду, розы, подносила к лицу и вдыхала их тонкий аромат.

Сад простирался вокруг замка на несколько миль. Конца и края не было многочисленным дорожкам и беседкам, клумбам и розариям, белым и черным статуям и вазонам, но так называемые регулярные парки, на мой взгляд, были мертвы. Ах, как бы мне хотелось очутиться сейчас в диких виноградниках, миндалевых и апельсиновых рощах Италии!

Свернув за угол сосновой аллеи, я увидела человека, который шел мне навстречу по дорожке. Его фигура была до боли знакома, но я еще не могла разобрать, кто это. Каково же было мое изумление, когда я узнала в этом человеке… Риккардо! Он махал мне рукой издалека и кричал:

– Синьорина Роксана!

Охапка цветов выпала из моих рук. Это было похоже на чудо: только что, мечтая об Италии, я видела человека с загаром и черными кудрями. Риккардо улыбался своей широкой белозубой улыбкой, такой знакомой и родной. Минута – и я оказалась в его объятиях! Похоже, что он, так же как и я, был искренне рад нашей встрече.

– Риккардо! Ты здесь?!

– По правде говоря, я еле нашел тебя! Здесь никто о тебе ничего не знает, никто не мог указать мне дорогу. Мы с маэстро Генделем использовали его связи, пока не добрались до троюродной тетки принца Уэльского, которая, в свою очередь, направила меня к своей десятиюродной племяннице, и так без конца! Но вот я здесь, ― хвастливо приосанился он, ― не будь я Риккардо Броски, если бы я не нашел художницу в Британском государстве! Мне рассказали какую-то невероятно жуткую историю о том, что ты разбилась насмерть, но я не поверил!

Я не могла прийти в себя: Риккардо был здесь, такой же, как раньше, за исключением того уже позабытого неприятного чувства, которое он вызывал во мне в прошлой жизни. Сейчас на всей земле не было роднее человека, и я не уставала смотреть на его такое знакомое и долгожданное лицо.

– Риккардо, ― я боялась произнести то, что больше всего тревожило меня, не было сил задать самый важный вопрос. Но он все понял по выражению моего лица и заулыбался еще шире.

– Мы приехали в Лондон, чтобы поставить в королевском театре мою оперу!

– Так ты закончил ее?!

– Я же обещал! Ты не поверишь, маэстро Гендель выступает моим соавтором! Это будет грандиозно! ― он схватил меня и закружил.

– Риккардо! Я вижу, ты счастлив? Прошу, поставь меня.

– Я счастлив, а буду еще счастливее, когда настанет этот великий день и мой дорогой братец выйдет на сцену Ковент-Гардена! ― он не выпускал меня из своих горячих объятий. – Ну что же ты не спросишь о Карло? Он здоров, но я не могу сказать, что он в порядке. С тех пор, как… ― он выпустил меня и поменялся в лице, ― как ты покинула нас… его… он стал другим. Ты знаешь, он отказался от сцены и запер нас при дворе сумасшедшего испанского короля. Я за это время ни разу не видел, чтобы он улыбнулся. Почему ты не пожалела его, пропала из нашей жизни?

– Риккардо, не ты ли хотел этого? Каждый день я слышала, что я помеха, а потом та ужасная ссора… Я до сих пор не могу себе простить. Расскажи мне о нем.

Мы дошли до ближайшей скамейки, затерянной среди зарослей сирени, и он начал свой рассказ о приезде Генделя, о дороге, о работе над «Альциной».

– Карло замкнулся. Мы с ним почти не общаемся. Слава богу, его приступы больше не повторялись, или он научился их скрывать от меня, по крайней мере, ни разу не просил опиума. Он окружил себя твоими рисунками, не расстается с ними, вот и сейчас мы везли твои вещи из Испании в Лондон, и картины, и мольберты, в общем, все. Он страдает, я вижу. И поэтому я здесь! Я готов был перерыть всю землю вдоль и поперек, чтобы вернуть прежнего Карло. Ты приедешь на премьеру?

– Да, ― помедлив, я спросила его: ― Я могу его увидеть?

– Думаю, сейчас не стоит. Я боюсь, справится ли он со всем в этом случае. С утра до ночи Карло занят оперой, учит партитуру. За долгое время он впервые согласился петь, и я боюсь, что такие переживания будут для него излишни.

Внезапно Риккардо засобирался:

– Мне пора, так далеко ехать в город! Там в театре еще много дел.

– Риккардо, и ты ничего не скажешь ему?

Он колебался, но недолго:

– Я скажу ему, что видел тебя, и что ты придешь на «Альцину». Думаю, с него хватит!

Битый час Карло ходил за братом, выпытывая подробности его встречи с Роксаной.

– Почему ты мне не сказал?!

– Зная тебя, братец, зная тебя, я решил ехать один. Ни к чему тебе сейчас думать об этом, у тебя для этого впереди вся жизнь. Я видел ее, как тебя сейчас, и уверяю, она любит тебя, как и прежде.

– Любит меня… ― эхом отозвался Карло. ― Почему ты не привез ее?!

– Карло, вот ты уже смотришь на меня своими безумными глазами, а представь, что было бы, если б я привез ее? Она приедет на премьеру. Твое дело ― отдаться музыке, думать о нотах и своем голосе! И все, давай закончим этот разговор.

– Она ничего не просила мне передать?

– Господи, какой ты смешной! Я видел ее глаза, когда она боялась спросить о тебе, она, как птичка, вся трепетала, ловила каждое мое слово. Что она могла передать через меня? Дождись, скоро у вас будет возможность все сказать друг другу без свидетелей. И я тебе обещаю, что больше никогда не встану между вами, клянусь здоровьем Генделя!

Прошло время, и все было готово. Театр жил ожиданием премьеры. Гендель позаботился о том, чтобы звучание оркестра было исключительным. За сценой на длинных вешалках уже были приготовлены умопомрачительные костюмы для всех персонажей спектакля. Декорации расположили одну за другой в правильном порядке. На самом верху рабочие проверяли крепления. Воздух театра звенел от напряжения, казалось, от него можно было зажечь свечу, слишком много было поставлено на кон всеми участниками этого священнодействия. Гендель должен был во что бы то ни стало обеспечить театру аншлаг на весь сезон. Риккардо посвятил этому всю жизнь с момента, когда он начал писать эту оперу с семнадцати лет. Музыканты ждали своих гонораров, весь Лондон ― Фаринелли, а сам он ― свою даму под темной вуалью, как тогда, в Венеции, в театре Сан-Самуэль… На здании Ковент-Гардена уже висела афиша «синьор Карло Броски Фаринелли в опере Броски-Генделя «Альцина».

Роксана приехала без опозданий, заняла свое место в ложе, отодвинув кресло как можно глубже, а позже, когда оркестр был на месте, к ней присоединился маэстро Гендель.

Они оба были так взволнованы, что, видимо, нуждались сегодня друг в друге.

За кулисами Риккардо пристально разглядывал брата, дрожащими руками поправляя на нем кружево воротника.

– Карло, как ты себя чувствуешь? Как твой голос?

– Мой голос со мной, не волнуйся.

– Ты справишься? ― в сотый раз спрашивал Риккардо, не отпуская брата.

– Да.

– Тогда я пошел.

– Риккардо! Подожди. Ты видел ее? Она приехала?

– Карло, она с маэстро. Бога ради, думай о роли!

– Не волнуйся. Иди.

Еще раз обернувшись на брата уже в дверях, Риккардо покачал головой и помчался в зал к оркестру. В партере было не пройти, это было просто море людей!

– Великолепно, шепнул Гендель, ― такого у нас давно не было. Если сейчас явится принц Уэльский, можно считать, мы победили!

И он пришел, важный, в красном камзоле с золотым шитьем, в парике, локонами спускавшемся ниже плеч, окруженный свитой, похожими на клумбы придворными дамами. Вид их лиц выражал лишь одно: «Ну, покажите нам что-нибудь». «Право, если бы я видела такие выражения на лицах всех зрителей, ― подумала Роксана, ― то никогда бы больше не стала выходить на сцену». Она очень переживала за Карло, но в глубине души понимала, что напрасно, ведь он уже покорил не одну страну и не одного капризного монарха.

Оркестр заиграл тихо-тихо, в театре наступила гробовая тишина, открыли занавес, и зрители ахнули: так великолепны были декорации. Но все ждали появления самого главного, ради кого затеяна была эта премьера, ― Фаринелли. Когда он вышел на сцену и обвел своими черными глазами весь зал, пронесся общий вздох: его так долго желали увидеть здесь, под туманным небом, эту заморскую райскую птицу, и он за пару мгновений загипнотизировал толпу, они внимали каждому его звуку, ловили каждый его жест, не в силах отвернуться или отвлечься.

Да, Роксана наконец увидела своего божественного Фаринелли, чей голос заполнил собой все пространство огромного королевского театра. На глазах Генделя выступили слезы. Она сама мало что видела, и лицо ее тоже было мокрым. Взглянув на маэстро, художница была поражена, впервые он не скрывал своих чувств, его словно душил воротник: дрожащей рукой он стал развязывать галстук, потом сорвал парик, весь подался вперед, опершись на перила, полулежа, он внимал голосу Фаринелли, который пел его музыку. Как долго они оба ждали этого слияния! Риккардо был в ударе: его руки, как чайки над морем, носились над оркестром, а глаза неотрывно смотрели на брата, предвосхищая каждую ноту, ловя каждое его движение.

Карло не испытывал волнения, на этот раз он был спокоен и уверен в своем голосе, который жил как бы отдельно от него, и все, что происходило вокруг, служило лишь фоном его мыслям. Долгие дни репетиций сделали свое дело, и теперь совершенно не приходилось думать о том, что делать и как встать, все происходило само собой. Карло чувствовал присутствие Роксаны в зале, но не видел ее, вот Гендель, почти в припадке, облокотившийся на перила. Риккардо говорил, что они должны быть рядом в одной ложе. Почему ее нет?

Нет, я не в силах была больше прятаться за спиной у маэстро, а вуаль мешала мне дышать. Гендель схватил меня за руку и держался за нее, как утопающий за соломинку. Видя его состояние, я испытала нечто вроде сладкой мести. Как же долго он высмеивал слезливых дам, падающих в обморок, а теперь и сам готов отправиться туда же!

Карло был красив, на этот раз без перьев и прочих излишеств, как любил говорить Гендель. Волосы его были причесаны по-новому: длинные локоны были собраны сзади атласной черной лентой. Ничто в его новом облике не мешало видеть в нем человека, и это был верный шаг маэстро, придумавшего образы всех персонажей «Альцины».

Наконец глаза наши встретились. Он увидел меня и мои слезы. Как ни старалась я сдержаться, душа моя томилась, а сердце сжималось от боли. На меня нахлынули воспоминания о нашей первой встрече, о Венеции, о том, как мы проводили время на карнавале, о нашем маленьком раю на берегу ласкового моря. Мне стало больно дышать, Гендель сжимал мою руку и шептал:

– Боже, боже… только ради этого стоило родиться на свет!

Мы потеряли счет времени. Лишь гром оваций и поднявшиеся со своих мест зрители, усыпавшие цветами всю сцену, возвестили, что все закончилось. Что это был успех! Встал даже принц, и на лице его было совершенно иное выражение: он был изумлен, удивлен, поражен. Все кричали, началось просто безумие! Из партера люди карабкались на сцену, их не успевали стаскивать оттуда. Артистов не отпускали больше часа. Такого еще не было никогда, ни в одном театре. Голоса всех зрителей соединились в один крик «Фаринелли ― бог!» Занавес закрыли, но никто не собирался расходиться, зал и все ложи были полны.

Видя все это, маэстро поднялся на свои слабые ноги и, не выпуская моей руки, стал пробираться по коридорам, лавируя между людьми, как корабль среди лодчонок на узкой реке.

– Синьорина, надо выбираться отсюда, иначе мы рискуем остаться тут до скончания жизни. Боже, какой успех! Какой успех! Мой театр спасен! Я спасен! ― бормотал он и выглядел совершенно обезумевшим.

Во всем театре было не протолкнуться, народ заполнил все входы и выходы, знатные дамы наводнили парадную лестницу в надежде, что по ней пройдет Фаринелли. Стоял такой гул голосов, что невозможно было услышать ни одного слова, произнесенного рядом. Нам удалось добраться до таких закоулков театра, что шум остался далеко позади. Несколько закрытых дверей, одна за другой, и навстречу нам вышел Риккардо.

– Наконец-то!

– Я думал, они разорвут меня на части, ― жаловался Гендель, ― это просто безумие, что там творится! Мы можем поздравить друг друга!

Риккардо освободил меня от маэстро, который все еще цепко держал мою руку:

– Маэстро, отпустите синьорину, что вы вцепились в нее, как тигр?! Роксана, теперь он ваш! Идите же к нему. Он чуть жив. Но я счастлив! Пойдемте маэстро, нам надо срочно отметить величайший день в нашей жизни! Вина!!!

Риккардо, подхватив под локоть Генделя, подобно ужу вывернулся в соседнюю комнату, непостижимым образом в его руке появилась открытая бутылка вина, и он отпил прямо из горлышка, а маэстро, как безвольный, ступал следом, натыкаясь на все углы. Я осталась одна перед дверью, за которой меня ждал мой Карло. Я вошла и сразу оказалась в его объятиях.