Цитаты из книги «Белый негр. Поверхностные размышления о хипстере»

Но в еще большей степени рифмовалась с умонастроением авантюриста категоричная хемингуэевская установка: что для меня благо, то и есть Благо.

На нем можно увидеть широкополую шляпу или костюм фасона «зут»[10], но чаще всего он предпочитает не выделяться из толпы

Какого бы рода жизненный опыт не выступал в роли побуждающего мотива для творчества: любовь, насилие, секс, наркотики, семья, работа, утрата, смерть, поражения, победы или же нечто такое, чему не придает значения никто, кроме самого писателя, – он приходит в те редкие моменты, когда сознание оказывается на духовной развилке, и становится стержнем обновленного воображения. Детальная запись такого рода воспоминаний имеет свою цену, так как лишает пишущего способности проецировать удачные плоды воображения на неизмеримо более широкое, нежели всякая жизненная конкретика, пространство творчества.

Иными словами, хипстеры были ориентированы скорее на восприятие и воспроизводство внелитературных культурных практик (музыки, ритуалов, специфического устного фольклора, напоминающего более поздние «телеги» хиппи).

хипстеров (если термин «движение» применим к этой нонконформистской прослойке, являющей собой общность скорее не социополитического, а социопсихологического свойства)

романа о войне во Вьетнаме «Армии ночи»)

После успеха его дебютного романа «Нагие и мертвые», ст

Быть экзистенциалистом означает чувствовать самого себя, понимать свои желания, свой гнев и тревоги, осознавать природу собственной неудовлетворенности и видеть способы ее утоления. Чересчур цивилизованный человек способен быть экзистенциалистом только в рамках модного тренда и только ради того, чтобы вскорости отступиться от него в угоду новой моде. Для того чтобы быть настоящим экзистенциалистом (и Сартр в данном случае составляет известное исключение), нужно быть человеком религиозным и осознающим свое «предназначение», каковым бы оно ни было.

Поскольку хипстер впитал принципы негритянской экзистенции, для удобства и краткости мы можем назвать его «белым негром».

Ибо джаз, по сути, и есть оргазм. Это музыка оргазмов – качественных и не очень, – которая говорила с целыми поколениями людей, говорила языком искусства даже там, где ее разжижали, извращали, портили и чуть ли не искореняли. Но джаз продолжал говорить, в какую бы выхолощенную, популяризованную и понятную некоторым белым форму существования его ни загоняли, и слово, которое он нес, было словом настоящего искусства: «Я это чувствую, а теперь и ты тоже».