Арслан резко тянет ее наверх и, перехватив поперёк, поднимает и прижимает к себе.

– Я так и думал, – шепчет он и прядки волос за уши убирает.

Ясмин, как только паника отпускает, отталкивает его и, посмотрев разъярённо, даже обиженно, что ее так подло ударом в спину вниз столкнули, возвращается в спальню.

Арслан на это только усмехается и проходит следом. Ясмин рядом с ним с трудом на ногах стоит, его аура настолько тяжелая, что на плечи давит, и каждый шаг требует затраты всех сил. Он подходит со спины, кладёт руки на ее плечи. Ясмин шепчет себе «терпи», но не слушается, разворачивается, отталкивает его и уже через секунду утопает в постели, прижатая к ней его тяжестью.

– Я твой господин, ты или научишься повиноваться, или умрёшь, – Арслан отпускает ее и, приподнявшись, стаскивает халат с пытающейся его удержать девушки. – Смерть тут не так легка, как кажется. Я просто так тебя не убью, я тебе такие пытки покажу, что в следующий раз, дорвавшись до парапета, ты сразу прыгнешь.

– Ты можешь забрать моё тело, но моё сердце принадлежит ему, – выплёвывает слова ему в лицо Ясмин, пока он выворачивает ей руки и водит носом по его шее.

– Ещё одно упоминание о нём, и я вырву твоё сердце голыми руками, – Ясмин знает, что не угрожает, нет в этом пропитанном ядом голосе и намёка на пустую угрозу. Девушка притихает, руки расслабляет. – Я найду его, – целует в губы. – Прикажу привязать к четырём коням и разорву. Потом ты успокоишься?

– Потом я возненавижу тебя ещё больше, хотя куда больше.

– Ты можешь ненавидеть меня всей душой, но ты в моих покоях, лежишь подо мной в моих объятиях, поэтому мне плевать на твою ненависть, если по факту ты и с ней, и без неё принадлежишь мне, – он проводит пальцами меж ее ягодиц, резко разворачивает ее спиной к себе и, оставив на них шлепок, любуется.

Девушка без одежды ещё красивее, ее кожа будто отливает золотом, а изящные изгибы манят. Арслан носом по всей длине позвоночника проводит, ладонями талию обхватывает, под себя всё пытающуюся уползти девушку притягивает. Он сжимает упругую задницу, вновь оставляет лёгкий шлепок, с тем, что такую красоту нашёл, сам себя мысленно поздравляет. Арслан не в силах сдержаться и не полакомиться, нагибается к попке, покусывает каждую половинку, поцелуи оставляет. Он дуреет от запаха шафрана, смешанного с маслами, скользит пальцами вниз и требует расслабиться. Вновь давит, окончательно не впитавшиеся в кожу масла по попке растирает, раздвигает ноги и толкается в нее сразу двумя пальцами. Ясмин и голоса не подаёт, пихает в рот подушку и, крепко зубами сжав, терпит.

Первый раз с любимым не получится.

Ясмин проиграла бой, подушка под ее лицом стремительно мокнет. Арслан, рукой ее под животом приподняв, на поясницу давит, не убирая пальцев, заставляет выгнуться, глубже толкается, царапает бока, кусает лопатки, вылизывает спину. В Ясмин идёт борьба между вырваться и опробовать на себе все пытки или смиренно терпеть, но не чувствовать боли. Когда он разворачивает ее лицом к себе, когда целует глубоко и жадно, высасывает из него словно всю жизнь, когда разводит колени в стороны и трётся головкой члена, Ясмин выбирает первое. Она отползает назад и даже бросается вниз с кровати, но он хватает ее поперёк и вновь вжимает в постель. Перед глазами девушки блеск металла, она замирает, как завороженная, на занесённый над ней красивый кинжал, отделанный камнями, смотрит. Арслан проводит лезвием по губам, давит на них, не заточенной стороной поглаживает, потом спускает его к горлу и, прижав к нему, вплотную приближается.

– Одно твоё движение, и оно рассечёт твою кожу, а ты захлебнёшься кровью, – после каждого слова языком по его губам проводит, в том, что его новое увлечение надолго, убеждается. – Ты пока не жила в моём гареме, не знаешь правил и обычаев, и я тебя прощаю. Со следующего раза до кровати на коленях ползти будешь. Попрощайся с мечтами о любви и том парне. Это последний раз, когда ты о них помнишь. Отныне ты моя. Нравится тебе это или нет, – он спускает клинок ниже и обводит сосок почти не дышащей девушки.

– Меня зовут Кан Арслан, и я твой господин, – выговаривает чётко, с паузой после каждого слова и, обхватив одной рукой ее горло, шепчет: – Не делай резких движений.

Ясмин вскрикивает, когда лезвие по нежной коже проходит, но шелохнуться боится, затуманенным от страха взором рукоятку из своего сердца торчащую видит. Арслан на ней с хладнокровностью бывалого палача свои инициалы выводит, одно осознание этого стержень силы девушки разом с треском ломает.

Ясмин хрипит, потому что мужчина сильнее пальцы на ее горле сжимает, в ужасе на моментально краснеющую и вздувающуюся под лезвием кожу смотрит. Арслан давит глубже, и капли крови на вздувшейся полоске стекают по подмышке, находя покой на простынях. Рука на горле расслабляется, и Ясмин осторожно, боясь, что лезвие пройдёт ещё глубже, делает вдох. Она смотрит блестящими от слёз глазами на балдахин и мысленно молит его прекратить.

– Разведи колени, или я напишу своё имя полностью.

Ясмин глотает последние мысли о борьбе со слезами обиды и боли и подчиняется.

Больше никакой боли, Ясмин её боится.

Арслан вжимает ее в подушки, пристраивается и, толкнувшись до конца, сразу же переходит на грубые и сильные толчки. Ясмин расслабляется настолько, насколько возможно в ее положении, но боль от горящей груди, раздробленной жизни и члена внутри соединяются в общую агонию, которую девушка не выдерживает. Она пытается хотя бы не дать себя поцеловать, но все ее попытки перед Арсланом смехотворны. Он соединяет ее запястья над головой, несмотря на укусы, всё равно целует, будто от запаха крови ещё больше звереет.

– Я познакомил тебя с болью, познакомлю и с удовольствием, – толчок до самого упора, рваный всхлип и выгибающаяся от желания слезть с его члена девушка. – Но ты должна быть покладистой, иначе боль будет всем, что ты будешь чувствовать, – снова толчок, Ясмин будто надвое разрывают.

Арслан фиксирует ее лицо пальцами, нависает сверху, заставляет смотреть себе прямо в глаза и двигается в ней. Ясмин наклоняет голову, обхватывает зубами его ладонь между большим и указательным пальцами и вгрызается в неё, вкладывая всю свою боль в укус. Арслан руку не отбирает, только скалится и даже на собственную кровь, стекающую по подбородку девушки, не реагирует, продолжает ее трахать, насаживая на свой член до упора и, смыкая пальцы на ее подбородке.

Он как дорвавшийся до долгожданного блюда оголодалый зверь, он терзает ее тело, кромсает, рвёт на куски и не насыщается. Он пьёт ее кровь, забирает воздух из лёгких, мог бы – сожрал бы, в себя бы вшил, с собой носил. У Арслана одержимость, и она шафраном пахнет. Он всё золото из своего дворца выбросить готов, потому что главный слиток нашёл и с ума сейчас сходит.

Тело больше ей не принадлежит, ей не подчиняется, она лежит под ним распластанная, видит мощную грудь, над ней нависшую, считает его шрамы, самый большой сама оставить планирует. Ясмин отпускает его руку, облизывает кровавые губы, которые сразу накрывают болючим поцелуем. Каждое движение Арслана делает больно.

Больно между ними обязательно.

И больно не от укусов и кинжала, больно где-то глубоко внутри, там, куда всё существо девушки забилось, куда он, только ее грудную клетку вскрыв, добраться может. Ясмин себя тем, что, когда его грязные руки туда дойдут, уже чувствовать ничего не будет, успокаивает.

– Ты получил моё тело, – кроваво улыбается девушка. – Но я твоей никогда не буду.

– Ты уже моя, – толкается ещё несколько раз и, кончая, зарывается лицом в ее ключицы, переводя дыхание.

Уже через мгновенье дворец оглушает вырвавшийся из Ясмин душераздирающий вопль, когда Арслан вгрызается зубами в свои инициалы, закрепляя ее принадлежность своей меткой. Арслан обрывает все верёвки, держащие Ясмин привязанной к прошлому, к так и не достигнутому будущему, вырывает ее из ее жизни, насильно толкает в новую. Она будет облачена в шелка, усыпана драгоценностями, займёт место первой фаворитки, кровью и слезами в этой спальне не раз давиться будет, станет одержимостью Монстра, навеки к нему буквами и следами зубов на груди прибитая. Прошлая Пак Ясмин умирает, испускает последний вздох в руках своего личного чудовища.

Девушку, которая не в состоянии стоять на ногах, забирает из спальни Арслана вызванная им прислуга. Ясмин обессиленной валится на диван в комнате Диаса и, услышав от него «умница, ты получила его метку», отключается.

***

Хосров, не видя ее, места себе не находит. Он, как коршун, над левой частью дворца кружит, объект своей одержимости высматривает, а стоит увидеть – камнем вниз летит, грудью о мрамор разбивается. Хосров только вокруг ходит, расстояние сократить не в силах. Он, как пёс на привязи, цепь до кровавых ран натягивает, до нее дорваться не может, в своей страсти в одиночестве сгорает.

Ани боль от наказания и после из-за него терпела, его ласки вспоминая, поцелуи вновь и вновь в голове проигрывая, следующий рассвет встречала. Она, как запертая в клетке птица, только меж двориков ходит, всё его запах, присутствие поймать хочет, а увидев разок во дворе на Хане, как идеальный мрамор под ногами трещинами покрывается, чувствует. Ани хочет ближе, а может только издали, не осмеливается. Между ними Кан Арслан, и Ани могла бы самую толстую стену пробить и пройти, но его ей не обойти. С каждым следующим днём без него она всё больше мрачным мыслям сдаётся. А вдруг это последний раз, вдруг Ворону она больше и не нужна, думает. Червь сомнения ее изнутри грызёт, полной грудью вдохнуть не даёт. Ани спит и вместо одеяла его руки представляет. Она, кажется, умом тронулась – там, где Хосров проходит, она по следам ступает, его запахом дышит, пальцами стен касается, его тепло забирает. Никогда ранее Ани никого своим смыслом не делала.

Никогда за почти тридцать лет своей жизни Хосров никого так сильно не хотел. А эту девушку хочет. Так, что зверь в нём с цепи срывается, по ночам воем уши закладывает, весь покой нарушает. Хосров мрачнее тучи, нелюдим хуже, чем раньше, в бою кровавый монстр, за его пределами на конфликты нарывается. В нём эта одержимость не уменьшается, напротив, с каждым днём растёт. Хосров её в крови, Ани в вине топит.

Так было до этого дня. Теперь и Ани о крови думает, только она, в отличие от Хосрова, о своей. Девушку вызывает смотритель и страшные новости докладывает. Ани почтительно выслушивает, благодарность выражает, руки господина целует, а потом, у себя скрывшись, уголок подушки прикусывает и плачет так горько и громко, что птицы с деревьев в саду разлетаются.

Жгучая обида на свою судьбу на пол слезами капает, хоть бы в лужу собралась, разъела бы своей горечью эти доски и ее бы поглотила. Потому что невыносимо. Потому что раньше было легче, ведь, никого не любя, не было важно, кто тебя целует, кто в простыни вжимает, кто ласку выбивает или просит. А сейчас всё по-другому. Сейчас она никого ни за что к себе подпускать не хочет, ни на кого даже с фальшивой улыбкой смотреть не желает. Ани на себе его запах, его отпечатки носит, она своё тело под чужие прикосновения не подставит, то, что отныне только Хосрову принадлежит, осквернить никому не позволит. Но кто ее слушает, кто ее мольбам внемлет. Откажется – голову отрубят. Ани впервые кажется, что смерть не страшна, ведь каждые ночь и день с другим, без него – и есть смерть, самая чудовищная из всех.

Согласно принятым обычаям в гареме, господин, пресытившись фавориткой и будучи ей довольным, может подарить ее своему приближенному, как супругу или как наложницу. Арслан дарит Ани одному из своих воинов за услуги.

Нарыдавшись вдоволь, Ани умывается и, как и есть, с распухшим лицом спускается в сад. После Хосрова она не будет никому принадлежать и умрёт с его именем на устах. Пусть даже ее чувства не взаимны, пусть даже ей это всё показалось. Ани бежала от нищеты, искала хорошей жизни, но она её не нашла, зато нашла кое-что куда большее – любовь. И если бы не она, она так бы и продолжила влачить привычное ей существование, меняя покровителей, но теперь уже не получится. Ани скрыть своё отвращение к каждому следующему мужчине не сможет, значит, ее новый покровитель сам ее придушит или казнить прикажет. Тогда зачем вообще пачкаться, зачем позволять кому-то трогать то, что Ани мысленно отдала Хосрову. Она сама это всё прекратит и сама уйдёт.

На дворе середина весны, в саду тихо, кто-то отдыхает в своих покоях, кто-то у бассейна, к пруду вряд ли кто до вечера наведается. Ани, пряча под рубашкой верёвку, незаметно утащенную из сарая, доходит до воды и оглядывается по сторонам. Убедившись, что она в полном одиночестве, девушка наматывает верёвку на одну из сложенных для маскировки кромки пруда глыб, второй конец крепко привязывает к ногам. Кое-как, пыхтя, она подталкивает тяжелый камень к воде и, подняв глаза к небу, мысленно прощается с жизнью, когда вздрагивает от резкого:

– Ты чего творишь?

Ани ошарашено смотрит на хмурую, измазанную в грязи девушку по ту сторону пруда.

– Имей почтение! – визжит от неожиданности Ани. – Что ты себе позволяешь?

– Это ты что себе позволяешь? – выгибает бровь Юна. – Ты зачем мне композицию испортила! – возмущается. – Я тут убирала, начищала камни, а ты его по влажной земле прокатила, и опять тут грязно! Меня за это накажут! И потом, пока обнаружат пропажу, твой труп из пруда достанут, он разбухнет, будет вонять, придётся воду менять! Ты хоть понимаешь, сколько у меня из-за тебя будет работы!

– Да ты умом тронулась! Как ты смеешь так со мной разговаривать! – топает ногой уже забывшая, зачем сюда пришла, Ани.

– Да ты без пяти минут труп, мне плевать, как общаться с мертвецами, со слабаками тем более, – фыркает Юна и, отложив лопатку, с которой собиралась полоть сорняки, подходит к девушке.

– Я не слабая, – бурчит Ани и, сев на камень, который должен был отправить ее на тот свет, беззвучно плачет. – Тебе меня не понять. Ты не жила в гареме, тебя вряд ли так изводили или наказывали. И уж тем более тобой вряд ли распоряжались, как вещью, ведь слуги по большому счёту сами вольны выбирать себе мужчин.

– Нет, мне тебя не понять, – пожимает плечами Юна и кривит рот. – Меня похитили в день свадьбы, убили моего жениха перед моими глазами, вонзили мне в руку кинжал, чуть не изнасиловали, заставили чуть не умереть от холода, пролежать сутки в бреду, убили из-за меня человека, выкинули убирать навоз. Я не говорю про то, что меня выпороли и били палками, а что такое сладкое на вкус – я не помню, а я та ещё сладкоежка. Но мне все равно тебя не понять, потому что я руки на себя не накладывала и вряд ли наложу, не доставлю такое удовольствие этому сукиному сыну, – девушка пинает камушек, который, булькнув, пропадает в воде.

Ани с разинутым ртом слушает ее, а потом, опустив глаза на ладони, задумывается.

– А меня отдают очередному воину, – наконец-то прерывает тишину девушка, – не спросив моего мнения, и я бы это стерпела, но я люблю другого.

– Ох, любовь, – закатывает глаза Юна, – тут я не помощница. Но даже она не стоит того, чтобы заканчивать свою жизнь. Умереть легко, буквально один бульк, и тебя бы не было. Жить тяжело. Жить требует сил и смелости, и порой, когда просто невыносимо, я применяю придуманный мной метод – я кончаю жизнь самоубийством каждый день.

– Это как? – в удивлении хлопает ресницами Ани.

– Я говорю себе «завтра», – смеётся Юна и, нагнувшись, распутывает верёвку на ногах девушки. – Ну смотри, сегодня уже вечер, лень, или там я хлев ещё не почистила, ну или грязная, а умирать хочу чистой, и так и оставляю на завтра.

– И сколько у тебя таких завтра?

– Пара месяцев. Я планирую жить долго и счастливо, так что этих завтра у меня будет не один десяток лет, если, конечно, господин Гуук, – в отвращении кривит рот девушка, – не решит свернуть мне шею и испортить мои планы.

– Ты забавная, – смеётся Ани. – Как тебя зовут?

– Юна, – выпрямляется девушка, – и мне надо работать, а то опять побьют.

– Я принесу тебе завтра пирожные сюда в это же время, – стряхивает с себя невидимую пыль Ани. – Я решила умереть завтра, – подмигивает ей и, услышав шум с главного двора, поднимается на ноги. – Интересно, это он вернулся, – задумчиво выпаливает.

– Кто?

– Неважно, – опускает взгляд Ани, а Юна ловко взбирается на ближайший дуб.

– Вернулся тот угрюмый воин вечно в чёрном, от которого у меня мурашки. У него ещё и конь красивый.

– Хосров.

– Наверное.

– Ладно, я побежала, не забудь про завтра, – машет ей Ани и скрывается во дворце.

Ани прячется за одной из колонн главного коридора и терпеливо ждёт, когда пройдут воины. Если ее заметят, то, минимум, поругают, максимум, накажут, потому что она не должна гулять свободно по дворцу, показываясь другим мужчинам, но человеку, который пару минут назад чуть не записался в утопленники, на наказание плевать. Ани не знает, как привлечёт его внимание, как позовёт и вообще ответит ли он ей, но всё равно стоит, провожает взглядом высокого, затянутого в чёрную кожу с поблёскивающим на поясе мечом мужчину.

Она тяжело вздыхает, стоит всем воинам скрыться в главном зале, понимая, что так позвать и не осмелилась. Она, развернувшись, понуро плетётся в сторону гарема, когда ее, резко схватив за талию, утаскивают в один из боковых коридоров и, открыв первую попавшуюся дверь, толкают в комнату.

– Господин, – не в силах скрыть счастливую улыбку выпаливает Ани, но Хосров не дает нарадоваться, обхватывает ладонями ее лицо и долго и сладко целует.

– Я тебя почувствовал, – отстраняется на миг и вновь припадает к долгожданным губам.

Ани горячо отвечает, обвивает руками его шею, ластится, показывает, как скучала, в Хосрове последние барьеры своей податливостью крошит.

– Почему ты не присутствуешь на ужине? Почему тебя вообще не видно?

– Господин Кан, он сделал мне подарок, – вмиг погрустнев, опускает глаза Ани.

– Что за подарок? – тень недовольства ложится на лицо Хосрова.