Благодарю ̶ж̶е̶с̶т̶о̶к̶у̶ю̶ очаровательную Beatrice_Belial за то, что сегодня ночью во время бессонницы писал данную рецензию, что проспал и опоздал на работу, что начальница, словно панночка, с жуткой улыбочкой стояла надо мной, а я боялся посмотреть на неё, шепча совсем не молитвы...
В "Освобождении Толстого", Бунин привёл древнюю легенду о странном ангеле, сплошь покрытом глазами, слетающего к умирающему человеку. Если ангел видел, что человек ещё не готов умереть, что он может дать увидеть миру нечто новое, то он давал ему с себя глаз, и человек темно смотрел на мир больше чем двумя глазами, словно бы из ночи смерти смотрел и видел иное, странное, страшное.
Думается, эту легенду можно применить ко многим писателям, но больше всего - к Гоголю и Достоевскому.
Кто-то из фрейдистов однажды заметил, что Шекспир и Достоевский скрывали в себе тёмные бездны порока, и если бы они не населяли убийствами и насилиями свои произведения, то убивали бы в реальной жизни. Разумеется, мысль пошлая, и за такие вот слепые мысли Набоков и не любил фрейдизм. Но в голом изгибе этой мысли есть нечто правдивое.
Есть в Гоголе два странных тяготения к небесному и инфернальному. Две духовных орбиты, два меловых круга орбит, за которыми - звёздный ужас ада, так часто подступающего к нам, и тогда мы, словно герой повести, боимся обернуться, посмотреть на него, но чувствуем на плече его тёмный, леденящий взор, мёртвое дыхание звёзд.
Одна духовная орбита Гоголя - центробежная : ангелическая, другая - центростремительная : демоническая.
Пересечение этих орбит - мучительное заламывание крыльев души. Тут уже не бог с дьяволом борются в сердце ( по-Достоевскому), тут нечто ещё более древнее : Хаос ада борются с раем и светом, и крылья захлёбываются холодным ветром ночи.
Так что же Гоголь хотел нам сказать в этой самой таинственной повести русской литературы, во многом равной беседе Ивана Карамазова с чёртом? С чем, с кем в себе мучительно вёл разговор Гоголь? Что вышёптывали его пальцы на белой простыне в конце его жизни, что шептало его перо, когда он писал "Вия"?
Какую Мистер-Хайдовую свободу он давал нечто тайному и тёмному в себе в ночи искусства, носясь чёртом по по ночному Петербургу, ведьмой, по ночным и поющим цветам Украины?
Сюжет "Вия" знаком каждому. Начинается повесть с весёлых будней семинарской школы, с игривых кулачных драк между богословами и философами ( всегда побеждали богословы, богословие, но в конце повести появится древняя тёмная сила, от которой достанется и богословию и философии), с театральными представлениями об Иродиаде ( состоявшей в браке со своим дядей Иродом Филиппом II, также вступила в преступную связь с его родным братом, за что и навлекла на себя гнев народа и Иоанна Крестителя, чью голову она попросила Ирода приподнести ей на блюде.
Символика проста : от искушения тёмной красотой женщины, мужчина теряет голову. Философы. богословы, - те, кто должен проповедовать бога и говорить и божественном, отворачиваются от бога, говорят о другом, губы шепчут что-то сладострастное, тёмное...)
Во время каникул, три студента : богослов, философ ( Хома Брут) и ритор ( темно опрокинутый символ Волхвов), странствуют, сворачивают с тропинки для пополнения провианта. Стоит отметить, что почти всю дорогу, Хома Брут чертыхается, да и вся компания не отличается благочестием.
С тропинки свернули. Рядом должно было быть село, но его почему-то не было.
Есть призрак Летучего голландца, а есть призраки блуждающих, неприкаянных, проклятых сёл. Вот на одно такое зачарованное село, темно и жутко расцветшее в поле, и набрели наши странники.
В одной из хат им открыла двери странная старушка. Символично, как она расположила странников на ночлег : Хому Брута она поместила почти в новозаветный пустой овечий хлев.
И вот, ночью началось самое интересное. Старуха пришла к Хоме Бруту, словно слепая, шарила руками в темноте, искала его, что почти зеркально перекликается с дальнейшими событиями, когда панночка в церкви шарила руками в воздухе и не могла увидеть Брута, очертившего себя кругом заклятия, что наводит на странные мысли о ткани времени Ада, его тёмных зеркал, о делириуме одной пьяной и грешной души. ведущей мучительный разговор со своим чёртом.
Итак, наша бойкая старушка садится на философа, и скачет на нём по роскоши ночи, пению цветов и рек, словно бы унося душу героя в иной мир, в отверженный, поруганный, тёмный, но прекрасный мир русалок, нечести - мир сказочного бессознательного природы
Леса, луга, небо, долины - всё, казалось, как будто спало с открытыми глазами
Разумеется, эта "скачка", "езда" на мужчине, имеет и эротический подтекст. Далее, события приобретают ещё более ̶н̶е̶п̶р̶и̶л̶и̶ч̶н̶ы̶й̶ фантастический оттенок : Хома Брут борется с ведьмой и "скачет" уже на ней. Вот так вот загнав и утомив ведьму, при этом огрев её поленом ( фрейдисты навострили уши), наша бедная старушка упала замертво, обратившись в прекрасную, молодую девушку.
Тут интересен сам факт того, что сильной ведьмой овладел мужчина. Так кто же такой Хома Брут? Он, как и чёртик Чичиков из "Мёртвых душ", не знал кто его отец и особенно, кто его мать. Может, его мать была не совсем простой женщиной? Может, в Хоме Бруте тоже дремали ведьминские, тёмные силы? Или же подобный "акт" со стороны ведьмы был некой попыткой инициации?
Продолжение..
Во всяком случае, произошла Достоевщинка, с нанесением старушке удара тупым предметом по голове : символ всего старого, сказочного мира, с прекрасными русалками, гномами, сиринами, для которых не оказалось места в христианском раю.
Вскоре по селу разнеслись слухи, что у Сотника умирает дочка, еле дошедшая под утро домой вся в побоях.
Перед смертью она просила лишь об одном : чтобы отходную по ней в течение 3 дней читал Хома Брут - "Он знает..."
Что должен был знать Хома Брут?
Быть может, панночка, как символ прекрасной, белоснежной красоты жизни, пленённая тёмным злом, томилась этим злом? Желала, чтобы на неё взглянул чем-то родным, Хома Брут, и увидел её подлинный, молодой и прекрасный лик, а не её обезображенный временем и жизнью страшный лик ведьмы?
Сколько было панночке лет? Да и родная ли она дочка сотника? Есть в ней черты древней, самой первой соблазнительницы - Лилит, её сверкающая красота и тёмная страсть к младенцам, вообще к тематике продолжения рода, к Эросу, к утраченному раю солнца юности самой жизни.
Есть в ней что-то от Жены, облечённой в солнце, стоящей над обращённым месяцем, который так чертовски жутко улыбнётся нам в повести.
А может, ведьме, словно тёмному андерсеновскому лебедю, как символу языческого, панического мира с дриадами и нимфами, было попросту скучно и грустно? Она смотрела на то, как люди в селе играли в скачки ( вполне невинные), и тоже решила так поиграть, но на свой манер. "Природа не имеет друга для игр", сказала бы Эмили Дикинсон.
Тут мольба и тоска поруганной, языческой души природы по ласке и человеку, который забросил этот сказочный мир, и он зарос, адичал, как и церковь и Вий в конце повести.
В этом смысле у Блока есть символичный стих о "Старушке и чертенятах":
Григорию Е.
Побывала старушка у Троицы
И всё дальше идет, на восток.
Вот сидит возле белой околицы,
Обвевает ее вечерок.
Собрались чертенята и карлики,
Только диву даются в кустах
На костыль, на мешок, на сухарики,
На усталые ноги в лаптях.
«Эта странница, верно, не рада нам —
Приложилась к мощам — и свята;
Надышалась божественным ладаном,
Чтобы видеть Святые Места.
Чтоб идти ей тропинками злачными,
На зеленую травку присесть…
Чтоб высоко над елями мрачными
Пронеслась золотистая весть…»
И мохнатые, малые каются,
Умиленно глядят на костыль,
Униженно в траве кувыркаются,
Поднимают копытцами пыль:
«Ты прости нас, старушка ты божия,
Не бери нас в Святые Места!
Мы и здесь лобызаем подножия
Своего, полевого Христа.
Занимаются села пожарами,
Грозовая над нами весна,
Но за майскими тонкими чарами
Затлевает и нам Купина…»
( Забавно отметить, что "Григорий Е. - это ёжик, которого подобрал на дороге Блок)
Заброшенная церковь с панночкой - символ человеческого тела, забывшего о боге и душе, и тем самым впустившего в себя нечто тёмное : так в разбитое окно церкви влетает тёмным лоскутком летучая мышь...
Наш философ заперт в церкви. Свечи дрожат язычками огней. Со стен мрачно смотрят потемневшие лики икон. Перед ним - гроб с прекрасной панночкой, с кровавой слезой томления о чуде воскресения, преображения.
Такая страшная, сверкающая красота! - восклицает Хома Брут.
Что так поразило его в этой нечеловеческой, инфернальной красоте на грани жизни и смерти?
Такая царственная красота, обжигающая своим тёмным холодком, может погубить и спасти, спасти целый мир, и погубить этот мир, слишком мужской мир.
Бесспорно, именно в этом жарком шёпоте восклицания Хомы Брута, исток известных слов Достоевского о красоте, как о страшной силе. И если вся русская литература, по словам Достоевского, вышла из гоголевской "Шинели", то само творчество Достоевского, вышло из этого изумления Хомы Брута перед инфернальной женской красотой, вышло из той самой тёмной и заброшенной церкви.
Интересный факт : у Достоевского, в Неточке Незвановой есть почти зримое, зеркальное эхо этой оцепенелости перед белоснежной женской красотой смерти, в данном случае, у пробудившейся Неточки, увидевшей над собой тихий лик будущей инфернальницы - лицо юной княжны Катерины.
Представьте себе идеально прелестное личико, поражающую, сверкающую красоту, одну из таких, перед которыми вдруг останавливаешься как пронзённый, в сладостном смущении, вздрогнув от восторга, и которой благодарен за то, что она есть, за то, что на неё упал ваш взгляд, за то, что она прошла возле вас.
Продолжим. Три ночи, проведённые Хомой Брутом в церкви, с летающим гробом и ожившей панночкой, отражают в некоторой мере три искушения Христа. Ни панночка, ни Вий, этот тёмный дух недр земли, природы, которого она призвала, не могут увидеть очертившего себя священным кругом Хомы Брута.
Вся беда в том, что Хома ( Фома), не верил себе, вечному свету в себе же. Словно Орфей в аду, он оглянулся на Вия, и Вий увидел его. Так современный Орфей в очередной раз потерял свою вечно-юную душу.
Тут некая саморефлексия мучительно раздвоенной души. Всей долго сдерживаемой, тёмной инерцией отверженной души природы, Хома Брут взглянул на себя, и не выдержал этого густого, сокрушающего взора. Словно бы сама природа взглянула на себя со стороны взором одичавшего и забытого бога, и не выдержала этого. Хома Брут - рухнул на пол, и душа его отлетела ( в ад? в рай? в окно, неким бесёнком ли, летучей ли мышью?).
В тот же миг ( почему бы и нет?), демонов и гномов, держащих веки Вия, разметало по стенам, полу, с падающими иконами. Далее, следует гоголевский апокриф апокалипсиса ( увиденный "другой стороной"), с открывшим дверь церкви человеком в тёмном с крестом в руках и светом, ворвавшимся в церковь, демонами, застрявших в стенах и окнах, и, наконец, с жутким образом церкви - Земли, заросшей природой и тернием звёзд, оставленной и богом и чёртом.
Прошло время. Где-то в тёмном сердце церкви, среди змеения терновника и дикой виноградной лозы, нежно обвившей гроб, лежит спящей красавицей панночка, и гроб, словно жуткую, тёмную колыбель, ласково раскачивает ветер и ночь, касаясь его бледными ноготками листвы и цветов.
