Школьные годы

Почему я пошел в школу с шести лет?

На нашей улице Степной, – самой отдаленной северной окраине п. г. т. Лиховка, – моими ближайшими соседями, с которыми я проводил свое детство, были мальчики и девочки, рожденные в 1946 году. Их было восемь: Биленко Люба, Стюпан Петя, Озерной Алексей, Мелащенко Вера, Скидан Надя, Кенть Леня, Моргун Володя и Житник Вася. В 1953 году, 1-го сентября, они собирались идти в 1-й класс. Так как до школы от нас было 2 км, и чтобы мне одному не ходить в школу, родители меня отдали в школу с шести лет, я согласился.

Может быть и рановато меня отдали в школу, я и здоровьем хорошим к этому времени не отличался, ростом был маленьким, совсем худой, – надо было с годик посидеть дома, поправить здоровье и пойти в школу с своими одногодками.

Помню первое посещение школы – это незабываемый день. Было общее построение; всех первоклашек построили, нас было не много – набрался один класс. Представили нам учительницу – это была Романовская Галина Ивановна. Потом она нас повела в класс, указала каждому место за партой и рассадила всех по местам. Меня посадила за парту в первом ряду с девочкой, Гляненко Надей.

Учительница всем пояснила, что если кому-то из детей нужно обратиться к ней, то всегда нужно обращаться по имени и отчеству. Рассказала, как нужно сидеть за партой, как должно быть положение рук у детей; когда учитель что-то рассказывает, и, если возникает вопрос в ученика, – он должен поднять руку, упирая ее локтем на парту; как должны вести себя ученики во время перерывов. Мальчики, прибывающие в школу в головных уборах, – при вхождении в школьный коридор, – должны их снимать и нести в руке, а одевать, – только при выходе из школьного коридора на улицу. Далее учительница напомнила: с чем нужно приходить на следующий день, какие брать учебники, тетради и др.

В нашей школе ученики, с 5-го по 7-й класс, ходили на занятия в 1-ю смену, – занятия у них проходили – с 08.00 до 13.30; ученики, с 1-го по 4-й класс, ходили во вторую смену, – занятия у них проводились – с 14.00 до 17.30

Начались уроки в 1-м классе с «Букваря», с изучения букв; я также хорошо помню уроки по каллиграфии. Очень тяжело было карандашиком выводить вертикальные линии и разные закорючки – составляющие букв, выводить цифры по арифметике. На уроке учительница обращалась к нам – ученикам: «Дети, сегодня мы приступаем к изучению буквы…», показывала эту букву (большую и маленькую), писала их на доске, а потом задавала всем вопрос: «Дети, кто теперь назовет слово, которое начинается с этой буквы, поднимите руки?». Вызывала желающих, и они отвечали.

К концу 1-го класса мы научились по слогам читать слова.

Так прошли незаметно 1-й и 2-й классы. В 3-м и 4-м классах учиться было труднее, так как началась грамматика, пришлось изучать правила правописания по украинскому языку. Наша бедность в многодетной семье, – сказывалась трудность послевоенных годов, – влияла на качество усвоения мною знаний в школе; ведь у меня не бывало в наличии всех учебников и других, необходимых для учебы, принадлежностей. В те времена книг в школе не выдавали, их приходилось покупать самостоятельно в магазине, а денег на покупку всех книг, – для меня и для остальных, обучающихся в школе членов семьи, – не было. Поэтому, готовясь к занятиям, приходилось бегать к соседским одноклассникам и просить тот или иной учебник.

А каковы были у нас условия для обучения в школе?

В школу, до 3-го класса, я ходил с сумкой, которую мне сшила мама из какого-то цветного ситцевого материала. В этой сумке, с ремнем через плечо, я носил школьные учебники. В нашем классе учеников, которые ходили в школу с самодельно сшитыми сумками с тряпичного материала, кроме меня, еще было два или три человека. Конечно, глядя на экипировку других школьников, мне было стыдно ходить с такой сумкой, но другой не было.

Делать домашние задания было сложно. Отдельного ученического стола у нас в хате не было. У нас в хате, до 1956 года, был только один кухонный стол. Письменные задания приходилось мне даже выполнять на подоконнике, когда был занят кухонный стол. А еще, вдобавок, шум, крики и беготня по комнате младших моих сестер и брата Ивана (в сентябре 1953 года Нине было 4 годика, Вале – 1годик, Ивану – 2 года и 4 месяца), – мне они очень мешали качественно усваивать домашние письменные и устные задания. Поэтому я в начальных классах хороших успехов в учебе и не имел, – учился в основном на тройки, иногда получал четверки и пятерки, бывали и двойки.

На мою учебу влияло и мое слабое физическое состояние, недоедание; физическая слабость, отсюда частые простуды и пропуски занятий. Кушать свиное сало я не мог – меня от него воротило, молока тоже не обожал, если пил, то только холодное, а парное из-под коровы, – ни в коем случае; больше мне нравилось кислое молоко. В школе, в те времена, бесплатных обедов не было. Ходить в школьную столовую, чтобы пообедать за плату, – не было денег.

Перерывы между приемами пищи были большие, доходившие до 6 часов в начальных классах: один час тратился на движение к школе, четыре урока и плюс еще один час на возвращение домой. В итоге это составляло до 6 часов. С собой брать в школу из дому что-то перекусить – кроме куска хлеба, намазанного смальцем, – брать было больше нечего. А если учительница оставляла после уроков изучать плохо усвоенные правила по грамматике, – на час или полтора, – то этот перерыв доходил до 7 часов. Кушать хотелось сильно.

С 5-го по 8-й класс каждый день было по 6 уроков, отсюда промежутки между приемами пищи доходил до 8 часов. Иногда приходилось с собой брать даже кусок черного хлеба, чтобы перебивать голод в желудке.

Помню, когда мне было лет семь-восемь, в один из дней, к отцу приходил в гости его напарник по работе на свиноферме – Самарец Иван; сидя и выпивая с ним за столом, отец рассказал ему, что я не ем сала. Самарец Иван посоветовал родителям, что для этого необходимо ребенку на ночь смазывать губы салом, тогда он будет их облизывать, привыкнет к салу, и потом будет его кушать. Мои родители ни разу не последовали этому мудрому совету, – и я сало, как не ел, так и до самой армии в рот не брал.

Продолжу об учебе в младших классах.

Наша учительница младших классов – Галина Ивановна Романовская, мне, кажется, недолюбливала нас – хуторян (с улицы Степной). Часто называла «дикарями». Наверно и было за что. За незнание правил правописания, она часто оставляла учеников доучивать после уроков. Сама садилась в классе за проверку тетрадей, а неуспевающих учеников, как правило, человек по четыре-пять садила за парты, устанавливала время, через которое должен начаться опрос знания правил.

Когда подходило указанное время, она начинала опрос. Кто хорошо отвечал, – она их отпускала, а кто не усвоил, – продолжали изучать. Время шло: проходило 30 минут, проходил час, а были и такие ученики, что и за это время не могли выучить. И тут начинались слезы, а иногда и рев. Почему?

В 17.30 заканчивались уроки, начинался закат солнца, а через час, – совсем темно, особенно в зимнее время. А идти домой далеко, целых 2 км, да еще, если придется, одному, – особенно нам на улицу Степную, – конечно, было страшно. Ведь только в школе было электричество от МТС – там вырабатывал электричество двигатель ЧА-1.

Идешь домой вечером, – улицы были не освещенные, в хатах только тускло горели керосиновые лампы. Идешь по улице – темным-темно, а с дворов часто выскакивали отвязанные злые собаки и подбегали к нам, – мы еле от них отбивались. Редко кто из родителей приходил встречать школьников. Электро-фонариков у нас в то время не было; был, кажется, у одного Моргуна Владимира. Иногда для освещения дороги мы использовали спички. Зажигаешь спичку, – и поглубже руку в рукав, – как фонариком освещаешь дорогу, а рукава-то длинные у меня были, ведь пальтишко на мне было большое, не по моему размеру, доставалось от старших братьев.

Как тогда было страшно возвращаться вечером со школы после уроков, особенно одному. Приходилось идти по одной улице от школы, – а она с километр; идешь по ней, – слева кладбище, – страшно, волосы дыбом поднимаются, выбегают собаки; далее от этой улицы до нашей улицы Степной – их разделял большой ставок, его надо обойти и сделать большой полукруг по заросшему пустырю. Выходишь на нашу улицу, так же темно и идти до своей хаты по ней то же с километр. Идешь по ней, – а слева опять кладбище, – страшно, волосы дыбом, проходишь мимо ускоренным шагом, затаив дыхание.

Вот и ревели ученики с нашей улицы после уроков, боясь остаться в одиночку. Страхи добавлялись еще и потому, что приходилось слушать страшные рассказы соседских женщин, которые приходили к моим родителям по вечерам.

Часто они собирались и начинали судачить: «Вот, однажды, весной, Мария поздно вечером проходила мимо кладбища и видела, как какие-то двое, одетые в белое, выходили со стороны кладбища с косами, начали приближаться к ней и долго преследовали ее, она еле унесла ноги и вся еле живая…».

Другие примеры слышал о привидениях. Вот рассказ соседки тетки Клавы, работавшей в то время дояркой на МТФ: «Доярки встают очень рано и к пяти часам утра приходят на ферму доить коров. Позавчера был сильный туман, а Фрося шла на ферму через луга по тропе, ходила – ходила кругами, ее наверно что-то водило, потому что ходила очень долго, пока совсем не стало светло, – и она очутилась не возле фермы, а совсем далеко в другой стороне, – под самой Бузовой…».

Были случаи, когда и я убегал со школы, будучи оставленным после уроков, когда меня оставляла учительница доучивать правила. Не отчитавшись за знание правил, я убегал со школы. Помню, как бывало, учили-учили, ставало темно, а трое учеников, вместе со мной, не могли никак правильно ответить, начинали волноваться и выбирали момент, когда наша учительница выходила из класса и на некоторое время задерживалась в канцелярии, – вот тут-то мы хватали сумки с учебниками; на вешалке, в коридоре, быстро снимали свои куртки или пальто, – и бегом с коридора на улицу. Таким образом приходилось убегать после уроков, – ведь каждый боялся быть отпущенным домой последним. На следующий день от учительницы приходилось выслушивать нелестные отзывы. За такие поступки классная редколлегия протаскивала учеников в стенной газете.

Какую одежду и обувь я имел, будучи школьником младших классов?

Перед началом обучения в школе, в летнее время, родители мне покупали хлопчатобумажный костюмчик в полоску и на вырост, чтобы хватило на весь год. Туфлей или ботинок до четвертого класса я не имел, если когда-нибудь были, – то оставшиеся, еще целыми, от старшего брата. А если таковых не было, то приходилось ходить в школу босиком до тех пор, пока было на улице еще тепло.

Для следования в школу в холодный период времени родители каждый год покупали мне кирзовые сапожки. А весной, когда становилось тепло, – опять босиком. Через три-четыре месяца мои брюки на коленках и на местах сидения протирались; мама делала заплаты и, таким образом, я донашивал их до конца учебного года в школе. Стыдно было ходить с заплатами: ученики смеялись и перед учительницей чувствовал себя скованно и диковато. Сапожки тоже быстро снашивались, отцу приходилось их ремонтировать – зашивать дыры и подбивать подошву, но все-таки водичку они пропускали.

Хотелось кататься на коньках. Коньки надо было привязывать веревочками к сапожкам – это тоже влияло на их исправность и целостность. Поэтому родители не разрешали кататься в сапожках на коньках, чтобы обувь не рвалась. На лыжах тоже не разрешали в сапожках кататься. Но я мастерил лыжи с акации сам. Прятал их на чердаке. Если отец находил мои лыжи, то немедленно рубил их на дрова.

В нашей большой семье я чем-то отличался от остальных моих сестер и братьев. Не кричал и не бегал по хате, как остальные, особенно при посторонних людях. Если кто-то к нам приходил, я забивался в угол, садился и слушал, о чем говорят взрослые люди. Поэтому соседки, приходя к нам, и, наблюдая, как ведут себя остальные дети, – а мама часто успокаивала шумливых, особенно сестру Нину и брата Ивана, иногда и старшего брата Толю, – маме обо мне часто говорили: «Домашко, – это у вас чужой ребенок, наверно его вам кто-то подкинул». Я не любил детского шума в хате и, оставаясь наедине с мамой, ей часто задавал вопрос: «Мама, ну почему же я у вас не один в семье?» Она только разводила руками и отвечала: «Ой, Коля!»

Я любил в детстве наблюдать за работой отца. Помню, кажется, я ходил во 2-й или 3-й класс и, однажды весной – во время каникул – целых полдня наблюдал, как мой отец мастерил табуретки. Я стоял у двери сарая, прижавшись спиной к проему, и смотрел за работой: как отец выравнивал рубанком заготовки для ножек табуретки, как строгал и пилил доски, как работал долотом и молотком, как просверливал дрелью соединительные отверстия, – наблюдал до тех пор, пока отец полностью не изготовил две табуретки. Мама и обедать меня звала, а я никак не мог оторваться от интересного наблюдения.

В нашей семье до 1955 года вся, оставшаяся в семье детвора, кушали с одной большой миски. И тут надо было успевать, не мешкать, иначе миска быстро становилась пустой. Часто мы дразнились друг с другом; дразнили меня брат Толя и сестра Нина, я злился, обижался. И тут, бывало, мама позовет кушать, все бежали к столу, а я, обиженный и не довольный, сидел и не торопился идти кушать; ждал, когда меня мама позовет два или три раза, а я все не шел. Затем я подходил, а миска была уже почти пустая, оказывается, – все уже было съедено, и я оставался с одним черным куском хлеба. Подумав, подумав, – я решил, что надо идти кушать с первого раза, когда мама позовет, иначе мне ничего не будет доставаться. В дальнейшем я свои капризы прекратил.

Я был очень брезгливым мальчиком. Сидели, бывало, за столом с ложками и начинали кушать с одной миски, и тут кто-то из младших засморкает носом, я моментально бросал ложку и уходил – не мог больше кушать. Мои младшие сестры и младший брат начали это использовать в свою пользу: как только садились кушать, так кто-то из них начинал за едой шмыгать носом, и я уходил. В дальнейшем я стремился к тому, чтобы мне мама наливала в отдельную тарелку. Я также брезговал кушать ложками, которыми кушали остальные дети, подозревая, что они недостаточно хорошо вымытые, – поэтому для еды, вместо ложки, я использовал черпак (половник), зная, что им никто из детворы не пользовался.

Когда мама вечером доила корову, я всегда стоял рядом и наблюдал за ее работой. Бывало, во время доения, корова топнет задней ногой и с земли в ведро падала какая-то сухая крошка от сухого коровьего навоза, или, что-то вроде этого, – все, даже после процеживания через марлю, я этого молока в рот не брал.

В 3-м классе нас, всех учеников, приняли в пионеры и надели красные галстуки. С тех пор, на всех уроках в школе, мы должны были быть в галстуках. У меня своего галстука не было. Брат Толя ходил в 7-й класс и только у него был галстук. Он в школу ходил в 1-ю смену, а я, – во вторую. Я шел в школу, встречал по пути, возвращающегося со школы старшего брата, он передавал мне галстук. А бывали случаи, когда мы двигались разными маршрутами, тогда я приходил в школу без галстука. И часто, бывало, попадался навстречу директор школы в школьном коридоре. Сразу он останавливал и спрашивал: «А где твой галстук?» Стыдно было говорить, что нет у меня своего галстука. Приходилось поэтому отвечать: «Забыл дома». Директор отсылал домой за галстуком: быть на уроках без галстука не разрешали.

Оставшийся в наследство от брата Толи галстук, быстро износился и через пару лет пришел в негодность. Обучаясь в 5-м классе, я опять остался без галстука. У родителей я денег на галстук не просил, зная, что нет денег. Так и продолжал ходить в школу без галстука. И опять попадался на глаза директору. Директор школы опять меня отсылал домой за галстуком. Так как галстука у меня дома не было, то до окончания всех уроков приходилось просиживать в уличном туалете для учеников, а затем идти за своей сумкой в класс. Таким образом, я мог в течение целой недели не бывать на уроках, пока, наконец, мне не купили галстук. Поэтому, одной из причин, почему я так отстал в учебе в 5-м классе, наряду с пропусками уроков из-за моих болезней, – это были и пропуски занятий, повязанные с отсутствием галстука.

Так как я пошел учиться не со своими сверстниками-одногодками, то я не напрягался и решил повторить учебу опять в пятом классе, но уже со своими одногодками. Так оно и случилось.

Вспоминая учебу в начальных классах, могу сказать, что были и яркие проблески в учебе. Иногда учительница ставила меня всем в пример. Так было, помню, в 3-м классе, когда я блестяще рассказал на уроке украинской литературы биографию Тараса Григорьевича Шевченко. С тех пор я до сих запомнил дату рождения этого поэта: 9 марта 1814 года. Иногда, учительница хвалила за успехи и по другим предметам.