Помню, как будучи еще маленьким, я нашел колесо от возка, вставил палку во внутрь и, нагнувшись над колесом, удерживаясь руками за палку, начал по двору его катать. Было тогда лето. Я был полураздетый, босой, на голове была фуражка большого размера, которая закрывала глаза. Катаю, катаю это колесо по двору, и вдруг, – лечу в яму кубарем. Приземлился в яме на ноги, и по самые щиколотки повяз в свином навозе. В темной яме вижу: с угла на меня начал надвигаться большой кабанище с хрюканьем и красными глазищами. Он в яме вырос – это зверь. Я как завопил не своим голосом. Мама услышала крик, но не могла с кухни понять, откуда крик. Но, наконец, догадалась и вытащила меня. Не то, – сожрал бы меня этот кабан. Потом мама долго меня всего отмывала. Вот такая у меня история была в детстве – встреча в яме с кабаном.

Мой самый старший брат, Виктор, хорошо рисовал. Я любил стоять рядом и смотреть за его работой. Он тогда обучался в 6-м классе и нарисовал картину «Три богатыря», размером метр двадцать на метр. Картина всем понравилась, и отец заказал для картины рамку, вставил картину под стекло и повесил ее на стенку в комнате над кроватью.

Помню, осенью 1950 года, я сильно заболел и непонятно чем. Все дети гуляли на улице, а я лежал на деревянном диване и ничего не ел. Сала вообще в рот не брал, – я его в детстве не любил и до сих пор с трудом употребляю; молоко мог пить только холодное, парное – не переносил. Не знаю, чем я болел, но не ел и сильно ослаб.

Однажды, где-то в конце сентября, сестра Люда была на бахчевом поле, на уборке арбузов, и принесла пару арбузов домой; один арбуз сестра разрезала, принесла мне дольку и говорит: «На, Коля, – попробуй арбуза». Я взял эту дольку арбуза, откусил, – и ощутил такую кислятину, что сразу же выплюнул со рта. Так что тогда я не мог ощущать вкуса, – мне все казалось горьким и кислым. Лежал так я, наверно, недели две, ничего не кушая, ослаб. Родители думали, что со мной все понятно, – я не выживу. Однажды зашла мама, посмотрела на меня, спросила, как я себя чувствую, – я молчал; следом за мамой зашел отец и мама ему говорит: «Ну, что отец? – наверно, завтра иди и заказывай гроб». А на следующее утро заходит ко мне мама, я лежу с закрытыми глазами, она подносит к моим губам какую-то еду, я – зашевелил губами и начал немного кушать. С тех пор пошел я на поправку.

Не помню, вызывали ли родители тогда врача или нет. Наверно нет. Ведь температуры, кажется, не было. От всякой еды, в то время, меня воротило. Да и еды-то подходящей для больного ребенка в то время у нас не было. То, что мне давали, я не хотел кушать.

Потихоньку я начал поправляться; где-то через неделю начал вставать и выходить на улицу.

В феврале 1951 года я заболел снова – скарлатиной. Вызывали врача, и он сказал, что надо ложиться в больницу. Я был маленький, мне только исполнилось четыре годика. Со мной ложиться в больницу мама не могла, так как ожидали рождения моего младшего брата Ивана. Решили положить со мной в больницу сестру Люду. У сестры была длинная, красивая коса. Чтобы лечь в больницу со мной, – надо было ей постричься наголо. В больнице ее постригли и положили в одну палату со мной. Утром она подходит ко мне, разговаривает. Говорит: «Коля, это я – Люда». Я до сих пор помню, как я ей отвечал, говоря: «Нет, ты – не Люда, у нашей Люды длинная коса, а у тебя нет, ты – не Люда». Начал рассказывать ей, что у нас дома брат Витя нарисовал большую картину: «Три богатыря». Но, все-таки, через некоторое время, я признал свою сестру.

В больнице тогда я больше всего боялся нянечек. Каждое утро приходила одна из нянечек, и если обнаруживала в моей постели мокрое пятно, то тут же начинала меня ругать и доходило до того, что чуть носом не тыкала меня в это пятно. Показывала все на утку, которая стояла под моей кроватью. Сколько мы были в больнице, точно я не помню: две недели или месяц. Помню, что приезжал отец на подводе, упряженной лошадьми, и нас забрал. Когда ехали на подводе домой, я смотрел вокруг и видел, что снег таял, бежали ручейки.

22 мая 1951 года в семье Штаченко родился еще один ребенок – мой младший брат Иван. Ребенок был крикливый и маме спать он ночью не давал. Я помню люльку, подвешенную под потолком. Мама сидела, качала, засыпала, – и тут Иван, как только останавливалась люлька, – поднимал крик; она опять качала, засыпала сидя, – и тут Иван свой голос снова подавал. Сестра Люда вставала и говорила: «Иди поспи немного мама, я покачаю за тебя».

Наступил 1952 год. Помню наше домашнее хозяйство к весне, – была та же корова Голубка, однорогая, две козы с двумя-тремя козлятами, в конце двора – яма, в которой находился 5-ти месячный кабанчик, яма с загоном для кроликов (к осени их вырастало до 100—150 штук), и было штук 25—30 курей. Вот такое у нас было хозяйство.

Брат Володя ухаживал за кроликами – с весны до поздней осени он ездил на луга, в посадки, косил там траву и возком привозил домой.

После уборки зерновых, в совхозе или колхозе, Володя ходил по скошенным полям и собирал колоски. Однажды, помню, летом 1952 года он с собой взял меня и младшую сестру Нину и, посадив нас на возок, повез по мишуринрогской дороге в район маслиновой посадки на скошенное пшеничное поле. Там он собирал колоски. Я с Ниной тоже помогал собирать. Володя, собранные колоски, мял в ведре, потом расстилал одеяло, подымал ведро и просеивал над одеялом – вся шелуха ветерком сдувалась в сторону от одеяла. Таким образом он до обеда собрал целое ведро просеянной пшеницы. Но он работал с оглядкой, – как бы не нагрянул объездчик. Закончив работу по сбору пшеницы и накосив травы кроликам, Володя с нами возвращался домой. Тогда был август, чистое солнечное небо, жара, пить хотелось. Я и Нина шли босиком по пыльной дороге впереди, Володя за нами тянул возок, набитый травой. Володя предложил нам, чтобы мы бежали наперегонки. Таким образом, попеременно соревнуясь, мы незаметно, как бы без устали, достигли нашей улицы Степной.

Брат Толя (он на 5 лет старше меня) в то время каждое лето выпасал коз по посадкам. Частенько и меня брал с собою.

Однажды осенью, в сентябре 1952 года, брат Толя, с одногодками по улице, собрался под вечер идти на баштан за арбузами, меня он взял с собою. Это поле было далеко – возле самого аэродрома и примыкало к акациевой посадке. Шли, прячась, вдоль посадки и таким образом дошли до бахчевого поля. С посадки вели наблюдение за сторожами; начало смеркаться, и мы с посадки, крадучись и пригибаясь, зашли на бахчевое поле и стали хлопцы выбирать спелые арбузы, да так увлеклись, что не заметили, как подошли два сторожа с ружьями и задержали нас. Стали расспрашивать чьи мы и откуда, и сказали, что будут нас держать до прихода родителей. Сидим час, сидим два, – уже совсем стало темно; мне стало страшно.

Дома вечером родители переполошились – ведь уже поздно, а Толи и меня не было дома. Сестра Люда им сказала, что мы собирались на баштан, а было время уже около 22.00 часов. Отец пошел нас разыскивать.

Помню, – пришел отец, подошел к сторожам, поговорили они о чем-то, – и нас они отпустили. По пути домой, отец грозился Толи, что он получит доброго ремня, корил его, что он взял меня с собой и продержал до такого позднего времени. Толя бежал домой метрах в 20-ти впереди нас с отцом. Я устал и хотел спать, отец периодически нес меня на руках. Пришли домой; Толя, конечно, спрятался от отца где-то в сарае. Но, потом, он все-таки получил от отца обещанное.

В 1952 году брат Виктор закончил 7 классов и поехал в город Днепропетровск. Там он поступил в железнодорожное училище учиться на котельщика. Проучился он в училище 2 года. После окончания этого училища его распределили работать на завод в г. Днепропетровске, и надо было ему, обязательно, три года отрабатывать.

В 1952 году родители решили перекрывать хату, а также сделать пристройку к хате и выкопать себе колодец во дворе. Глину с колодца решили использовать для пристройки хаты и постройки летней кухни.

Работу по заготовке материала для кровли хаты начали с лета 1952 года; в Лоринском болоте жали рогоз и очерет, вытаскивали его на берег, где он высыхал. Где-то через пару недель, отец взял на ферме подводу, и родители, этот кровельный материал, привезли домой несколькими ходками.

А колодец начали копать во дворе с мая 1952 года, так как воду приходилось брать то у одних, то у других соседей. Поэтому решили иметь свой колодец. Отец определил место – и начал его копать; помогали копать старшие мои братья – Витя и Володя. Через метра полтора пошла глина – хорош строительный материал, который использовали для пристройки второй комнаты нашей хаты, а затем постройки летней кухни. Копая колодец, копач лопатой погружал глину в большое ведро, которое опускалось на веревке через вращающийся барабан; когда ведро было наполнено, копач, когда глубина была небольшой, – подавал голос, а когда глубина была приличной, – дергал за веревку, подавая сигнал на вытаскивание ведра. Чтобы легко было вытаскивать полные ведра с глиной, наверху возле ямы установили две опоры, на которые опирался деревянный барабан с ручкой и на этот барабан наматывалась веревка для вытаскивания ведра. Ведро с глиной, таким образом, легко подымали и высыпали глину наверху в нескольких метрах от ямы. Мой старший десятилетний брат Толя хватался помогать вытаскивать ведра с глиной – ему, поначалу, не запрещали.

В один из дней, для продолжения копания колодца, опустили в яму моего старшего, четырнадцатилетнего, брата Володю, а глубина колодца была уже около 10—12 метров. Нагрузив полное ведро, Володя подал сигнал, чтобы вытаскивали; схватился за рукоятку и начал крутить барабан брат Толя, – он начал быстро крутить рукоятку и, не дотянув ведро доверху, – тут рукоятка у него выскользнула из рук, ведро, наполненное глиной, полетело обратно вниз и упало в 20—30 сантиметрах от Володи. С этого момента отец запретил Толи принимать участие в этой работе. До воды оказалось добираться очень глубоко – она появилась на глубине 20-ти метров.

Когда добрались до воды, то с помощью соседских мужчин опускали бетонированные кольца, – потребовалось четыре кольца. Когда был готов колодец, – появилась и своя вода. Закончив работу с колодцем, отец взялся за крышу нашей хаты.

В один из дней лета 1952 года, отец залез на крышу хаты и начал скидывать вилами соломенную кровлю, а затем разбирать старые стропила. В дальнейшем, отец с мамой делали глиняные замесы, добавляя туда солому, и вальками, по килограмм десять каждый, один к одному муровали стены для другой половины хаты. Когда стены были готовы, высохли и затвердели, родители занялись потолками. После их готовности, отец устанавливал стропила, к ним прибивал боковые рейки, а затем приступил к кровле хаты очеретом и рогозом. К осени 1953 года пристройка второй комнаты и кровля хаты были завершены.

Хорошо до сих пор помню, как в свободное время, по вечерам, отец и брат Володя устраивали целые концерты, которые я с интересом слушал. Садились они на стулья и начинали играть одновременно: отец – на мандолине, а Володя – на балалайке. И так бывало частенько.

Поздней осенью, 5 ноября 1952 года, в семье Штаченко родился еще один, уже восьмой и последний, ребенок – моя сестра, которую назвали Валей.

Жизнь односельчан в 1952 г была еще тяжелая, особенно нашей многочисленной семье. В магазине, из еды, родители почти ничего не покупали – не было у них денег. Кушали то, что сами могли произвести. Мама варила постные борщи, различные супы, особенно пшенные, называли этот суп – «кандером»; когда была кукурузная мука, мама варила мамалыгу; все любили жареную картошку. Изредка в борщ попадала курица или пару голубей, но при большом семействе, – мало доставалось всем мяса. Хлеб мама пекла сама и, как правило, – черный.

Отец с большим риском добывал зерно для семьи. Он зимой сторожил на совхозном полевом току, который находился в 800 м за маслиновой посадкой, а от нашей улицы туда было расстояние 5 км. Там хранились под навесами зерна пшеницы, овса, ячменя, проса и кукурузы. Отец, конечно, сильно рисковал, но семью надо было кормить хлебом.

Что он делал? Когда наступала глубокая ночь, он набирал целый мешок пшеницы, брал его на плечи и шел с этим мешком домой напрямик, подальше от полевых дорог, – шел через замерзшие, вспаханные поля, шел без единой остановки. Помню, просыпался и я ночью, когда приходил отец и стучался в дверь; приходил весь мокрый, ручьи пота так и текли у него по спине. Он переодевался и сразу же возвращался обратно на совхозный ток для продолжения охраны. Без передышек отец нес мешок все 5 км потому, как он говорил, что если опустит его на землю, то больше не сможет его поднять и положить на спину. Принесенный отцом мешок с зерном, мама с Володей на возку везли на мельницу, мололи зерно и привозили муку домой, ясно, что не высшего сорта. Мама просеивала муку, замешивала тесто и выпекала в печи буханок 8—10 черного хлеба. Вот и хватало одной выпечки хлеба на целую неделю всей нашей большой семье.

Целый праздник был у нас, когда кололи кабанчика. А кололи его, как правило, поздней осенью. Начиняли домашнюю колбаску, мама жарила кровянку, варила смалец, делала шкварки, варила холодец, борщ со свинины. Но пировали не долго. Семейка ведь была большая. Через два-три месяца все съедалось и оставалось только одно сало.

Вспоминая свое детство, помню, как часто, зимними вечерами, к родителям на побасенки приходили бездетные соседи с нашей улицы – Хейлыки (дядя Платон и тетя Христя). Подолгу сидели, разговаривали. На то время мой десятилетний брат Толя знал много песен и хорошо пел; по характеру он был смелый, боевой. Дядя Платон и тетя Христя часто просили Толю, чтобы он спел какие-то песни. После недолгих упрашиваний, Толя залазил на печку и начинал затягивать песни по просьбе слушателей, такие как: «По долинам и по взгорьям», «Сотня юных бойцов из буденовских войск…» и другие. Пел так задушевно и эмоционально, что после окончания пения, дядя Платон и тетя Христя очень его нахваливали и давали ему по рублю.

Наступил 1953 год. В январе мне исполнилось 6 лет. Отец продолжал работать в совхозе им. Кутузова. Помню, в тот год, 5 марта, пришло известие о смерти Сталина И. В. – нашего большевистского вождя.

Как же воспринял отец это известие? То ли он радовался, то ли действительно сильно переживал и горевал, но, помню, он лежал на печке и сильно тужил, ударяя себя каталкой по животу. Приходила соседка, тетка Настя Настека и эмоционально заклинала нашего вождя, говоря: «Наконец-то кончился этот кровожадный узурпатор, душитель Украины…»

В этом же, 1953, году брат Володя закончил 7 классов, учился в школе он очень хорошо – был отличником. Сестра Люда закончила только 6-й класс, брат Толя – 4-й.

Родители решили, что Володе надо поступать и учиться в техникуме. Володя захотел поступить в Днепропетровский индустриальный техникум.

В конце июля 1953 года мама с Володей поехали в г. Днепропетровск, прихватив с собой 8-ми месячную сестричку Валю. Остановились в г. Днепропетровске у тетки Маруси – сестры жены отцовского брата Ивана. Володя успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен в техникум, но не представлялось места в общежитии. Мама, с маленькой Валей на руках, пошла к директору, долго ожидали в приемной, чтобы попасть к нему на прием. Мама долго объясняла директору, что в семье – восемь детей, материальное положение тяжелое, чтобы еще за деньги снимать жилье студенту. В конце концов Володе предоставили место в общежитии, и мама с Валей приехала домой в Лиховку.

Хорошо помню нашу кормилицу – корову Голубку, как же она не любила маленьких детей? На ее рогах побывали и маленький брат Иван и, потом, маленькая сестра Валя. Им тогда было по 1,5 или по два годика. Часто, в то время, брат Толя выпасал корову в посадке. Он, в обеденное время, пригонял корову домой на водопой и для ее доения. Вблизи колодца, почти посреди двора, мама для коровы, за час до ее прихода, наливала в корыто пару ведер воды, чтобы вода немного подогрелась. Корова, когда возвращалась, всегда направлялась к корыту напиться воды.

И вот, однажды, заходит во двор с улицы корова, а посреди двора, на ее пути, оказался маленький мой брат Иван, – она опускает голову, взмах головы вверх и вправо, – и летит Иван с криками и воплями метра на три в сторону. Я стоял недалеко, испугался; мама закричала на корову, а она откинула Ивана в сторону и пошла к корыту пить воду. Аналогичный случай повторился и с маленькой сестрой Валей, когда ей было 1,5 или два годика. В обоих случаях маленькие дети отделались криками и испугами, увечий от рогов коровы не получили.

Наступил сентябрь 1953 года, мой брат Толя пошел в 5-й класс, сестра Люда – в 7-й, а меня, шестилетнего, родители то же отдали в школу – пошел я в 1-й класс Лиховской восьмилетней школы номер 4.