Дон, конечно, не Кура и не Терек. Если гениальный земляк Михаил Шолохов назвал эту репу Тихой, то, бесспорно, она небурная. Однако нельзя быть уверенным, что плохо плавающий не пойдет ко дну «Тихого Дона» при первой же попытке пересечь реку, не считаясь с её настроением. А плохое настроение бывает не так уж редко. Причина одна: ветер. Однако прекрасные слова Гоголя: «Чуден Днепр при тихой погоде» в равной степени относятся и к Дону. Ведь батюшка Дон младший брат дедушки Днепра. Да! Прекрасен Дон при любой погоде. Прекрасен для тех, кто его любит. А любят его те, кто не только родился на его песчаных берегах, кто не только запивал материнское молоко его живой водой, но и оросил берега, сады и поля своим трудовым потом.

Летом большую часть свободного времени станичные мальчишки проводят на берегу Дона. Купаются, рыбачат, пароходы встречают, коряги вылавливают на дрова, по берегу бродят. Да мало ли что может придумать ватага мальчишек в выходной день!

Левый берег обрывистый, правый пологий. Одним купальщикам и купальщицам нравится прыгать в воду с высокого яра, другим – брести по мелководью чуть ли не до середины реки, рассматривая песок под ногами.

Все мои сверстники были прекрасными пловцами. Я же некоторое время плавал очень плохо. Поэтому я очень часто отсиживался на берегу, пока товарищи весело плавали и ныряли. Такое ненормальное положение не могло долго продолжаться. И я принимаю рискованное решение: купаться ночью или в такую погоду, когда на берегу никого нет…

Дождавшись, пока все дома уснули, я осторожно соскальзываю с кровати и выхожу на улицу. Тихо. Даже собачьего лая не слышно. Прибавляю шаг. «Шире шаг, шире шаг», – подгоняю я себя. Вот и залитая лунным светом река показалась. Она блестит, как ледяной каток. Торопливо, как будто за мной гонятся разбойники, сбрасываю одежду и прыгаю в реку. Вода кажется теплой и вязкой, как глина. Но азарт борьбы уже овладел мной, и я делаю первые два сильных и широких взмаха. Волна бьет по спине, и гибкое тело стремительно вырывается вперед. Взмах правой – луна вниз, взмах левой – луна вверх. Раз-два, три- четыре… двести… Дно. Песок. Берег. Валюсь на спину и закрываю глаза. Ух! Хорошо! Победа! Я переплыл Дон. Долго задерживаться нельзя. Дома могут всполошиться. Сделав несколько приседаний, готовлюсь в обратный путь. Чтобы точнее попасть на то место, где оставил одежду, я, учитывая силу течения, захожу вдоль берега против течения на сто шагов и погружаюсь в реку. Вода по-прежнему теплая и ласковая. И в сердце закипает такая радость, что я не в силах сдержаться и запеваю. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь услышал мое пение. Поэтому, достигнув середины, я перестаю махать руками и, приподнявшись, во весь голос пою: «По Дону гуляет казак молодой…»

Вскоре я был дома. Моего исчезновения никто не заметил: все продолжали крепко спать.

Вечером, поливая огурцы в своем огороде, я услышал, как тетя Даша, делясь новостями с соседкой, говорит:

– Совсем было забыла сказать. Ночью веселовский казачок утонул в Дону. Наверно, пьяный был. Ему бы на помощь позвать, а он во все горло: «По Дону гуляет казак молодой…» Так и погиб, грешный. Может, судорога потянула, а может, сом… Говорят, появились сомы-людоеды.

– Чего только не бывает на белом свете, – сокрушенно качает головой Петровна.

«Если бы вы знали, кто этот пьяный казачок», – с опаской смотрю я на удаляющихся женщин и, схватив ведра, бегом пускаюсь к реке, чтобы не встретиться с тетей Дашей. «Неужели мое пение так схоже с пением пьяного казачка? – недоумеваю я. – Ведь я так старался».

После такой оценки моих певческих способностей я решил петь только вдали от слушателей. Для этого я уходил далеко вдоль берега Дона или в степь и там пел во весь голос, не боясь, что кто-либо услышит, кроме глухих рыб или равнодушных сусликов.

После памятной ночи я уже не избегал общества купальщиков. Наоборот, искал случая, чтобы показать, что умею плавать не хуже других. Самолюбие и бахвальство, как видно, никогда не приводят к добру. Так вскоре и случилось со мной.

В присутствии девочек я поспорил с Васей Крючковым, лучшим пловцом и ныряльщиком, что не отстану от него, переплыву Дон туда и обратно в любую погоду. Мы сидели у реки, укрывшись от ветра крутым обрывом. Для девочек мы выдолбили в яру глубокие ниши, а сами примостились у их ног. А на Дон смотреть было жутко: настолько он был рассержен нашим бахвальством. Его поверхность посерела и ощетинилась гребешками пены, как шерсть соседского кота при виде злой собаки, а волны подкатывали почти до самого обрыва, где мы сидели.

Но спор есть спор. Не сказав слова – крепись, сказав – держись. Попросив девочек отвернуться, мы с Васей молниеносно сбрасываем одежду и голые (трусов у нас не было) бросаемся в набежавшую волну. Подбадривая друг друга шутками, плывем к противоположному берегу, на котором темнеют деревья. Плыть было так тяжело, что каждый из нас подумал: «Уж не конец ли это?» На середине реки волны были меньше, плыть стало легче, и мы приободрились. Напрягая все силы, мы кое-как добралась до берега и улеглись под старой вербой. Вася был очень бледен и тяжело дышал.

Я спросил товарища:

– Вася, что с тобой? Ты заболел?

– Накурился я, Николай. Голова кружится. Плыви один.

– А как же ты?

– Пришли мне штаны и рубашку с Тоней. Пусть переправится на пароме.

Вася устало закрыл глаза и замолчал.

– Ладно, жди, Вася. Я мигом, – громко крикнул я занемогшему другу и бросился к песчаной косе, глубоко вдававшейся в реку.

Я задумал воспользоваться этим плацдармом, чтобы хоть немного сэкономить силы для преодоления обратного пути. Расчет оказался верным. Подгоняемый волной и ветром, я сравнительно легко переплыл реку. Только у самого берега едва не пошел ко дну, глотнув с котелок пенной волны, отбросившей меня от берега и накрывшей мутной тяжестью. На какой-то миг я испугался, но потом мне стало стыдно перед девочками, и я овладел собой. Обозвав волну «свиньей бездумной», я ударил руками по хребту следующей и выбросился на берег, царапая колени о камни и ракушки. Пока я боролся с рассвирепевшей волной, девочки бегали по берегу и криком подавали советы, как лучше выбраться из реки.

– Что с Васей? – бледнея, спросила Тоня, едва я приподнял голову над сушей.

– Бери его одежку и марш на паром. Он будет ждать тебя. Да смотри разотри его хорошенько! – крикнул я ей вдогонку, когда она уже была на ружейный выстрел от моего приземления.

Я был счастлив, Тося Трайлина так усердно драила меня мохнатым полотенцем, что сама стала розовая, как мак. Я смотрел на неё и не узнавал. Так она была прекрасна. Огромные голубые глаза были широко открыты. Черные зрачки расширились. Рот приоткрыт, обнажив ровные ряды изумительно белых зубов. На верхней губе выступили мелкие капельки пота, и губа слегка вздрагивала. Что-то бесконечно родное и милое было во всей этой тонкой фигурке, по-матерински заботливо склонившейся над посиневшим от холода мальчишкой.

– Спасибо, Тося! Ты добрая девочка, – сказал я, с благодарностью пожимая её гонкую ручонку, и удивился, что не почувствовал смущения, как это бывало раньше.

– Что ты, Николай! – радостно воскликнула девочка. – Я так злилась, когда ты поплыл.

– Почему?

– Ты мог утонуть.

– Я же был не один.

– За Васю переживала Тоня.

– Вот вы какие!

– Ты не подумай чего, Николай.

– А хоть и подумал бы. Ведь мы правда хорошие друзья, Тося?

– Хорошие…

– Вот видишь. И я поплыл-то ради тебя.

– Ты хвастунишка, Николай. Ты не подумал обо мне.

– Не обижайся на меня. Сейчас я понимаю, что поступил неправильно. А тогда… Хочешь, я завтра покатаю тебя на лодке?

– Лучше покачаемся на качелях.

– Ладно. Пошли домой? Петь хочется.

– А как же Вася и Тоня? Надо их подождать. Да вот, кажется, и они бегут.

Действительно, со стороны парома, подгоняемые ветром, взявшись за руки, бежали два подростка: голенастая девочка и прихрамывающий мальчик. Через минуту дружная четверка выпорхнула из-под обрыва и вихрем понеслась к станице.

Наступила зима. Морозная и вьюжная. Дон замерз. Знакомая четверка тут как тут. Появились и другие «квартеты». Впрочем, не только четверки, но и «деки». Не беда, что коньки у большинства мальчишек и девчонок самодельные: соструганные деревянные бруски с полозьями из толстой железной проволоки. Лишь бы было желание. И на самоделках можно кататься до упаду.

Прекрасен Дон в зимнюю стужу! Укрыл свои сладкие воды хрустальным одеялом и дрыхнет до весны. А пригреет мартовское солнышко, начнет потягиваться, разминать занемевшие члены, трещать льдами. Это потом. А сейчас зима. На берегу сугробы, а середина чистая. Чем не каток для европейских соревнований? Вдоль – хоть до Ростова катись, поперек побежишь – тоже за кочку не зацепишься.

Впереди скользит пятерка девчонок: Аня, Катя, Рита, Тоня, Тося. Позади мальчишки: Вася, Миша, Петя, Коля, Саша.

– Мальчики, догоняйте! – озорно бросает вызов Рита Кульчицкая и, срезав левым коньком ледяные стекляшки, вырывается вперед. За ней бросаются остальные.

В голубом спортивном костюме, в серой вязаной шапочке, в небрежно наброшенном белом шарфе, на никелированных коньках, гибкая и грациозная, стремительно скользит она по льду, щедро рассыпая солнечные лучи, и сердце её поет от радости.

Радость движения, сознание простора и свободы охватили всех юных конькобежцев.

– Риту нам не догнать, – бросает на бегу Катя идущей с ней рядом Тоне.

– Давай свернем с дорожки, – предлагает Тоня.

– Давай. Поворачивай за мной.

Едва подружки свернули в сторону, как мимо них на невероятной скорости промчался Вася Текучев. Губы его были плотно сжаты, серые глаза прищурены, кубанка придвинута к бровям. Во всем этом напряженном облике столько было решимости победить, что невольно додумалось: «Так рождаются герои».

Ничего этого Рита не видела и продолжала беззаботно скользить по льду, радуясь солнцу и приближающейся победе. И вдруг, со-вершенно неожиданно, от какого-то внутреннего приказа, она оглянулась назад и на мгновенье растерялась от увиденного: в нескольких шагах прямо на неё размашисто бежал Текучев. Рита попыталась наверстать упущенное. Она сделала несколько сильных движений и в то же мгновение почувствовала, как мимо неё прошуршал «снаряд», обдавая горячим ветром и осколками льда.

А финиш был совсем близко, может быть, в тридцати метрах.

Когда Рита подкатила к отметке «2000», то судья Саша Нестеров уже снимал красные флажки.

– Победила мужская команда, – деловито объявил Саша.

– Если бы я не растерялась… – виновато сказала Рита и тяжело вздохнула.

– Отчего ты растерялась, Рита? – спросил Вася.

– Твое появление было таким неожиданным, – грустно ответила Рита.

– Не отчаивайся! Сегодняшняя победа досталась мне не техникой, а силой. В следующее воскресенье ты снова будешь впереди, – великодушно пообещал Вася.

– Добежим! Товарищи ждут нас! – вдруг встрепенулась Рита и, взмахнув руками, как ласточка крыльями, понеслась к ожидавшим её подружкам.

Пора было возвращаться домой и садиться за уроки. Тем более что завтра самый тяжелый день: понедельник.

Семилетняя школа расположена в центре станицы. Это большое деревянное здание П-образной формы с открытой верандой. Заведующий школой Павел Михайлович Шмелев живет здесь же, в правом крыле. Учебных кабинетов и лабораторий нет. Однотипных учебников тоже нет. Учились по тем учебникам, какие удавалось достать.

Большинство учебников предназначалось для высших начальных училищ, но немало было и гимназических. Я, например, изучал географию по учебнику Баранова, предназначенному для высших начальных училищ, а физику – по учебнику Краевича для учительских институтов.

Несмотря на слабость материальной базы, обучение велось на высоком научном и методическом уровне, с демонстрацией опытов по физике и химии и отличных картин по истории и естествознанию. Учителя были образованные и культурные. Отношения между учителями и учащимися были тактичными и уважительными. В седьмом классе я не помню ни одного случая, когда бы учитель накричал на ученика или семиклассник ослушался учителя.

В школе работало очень сильная, авторитетная комсомольская организация, поэтому нарушение школьной дисциплины было делом маловероятным.

Физику преподавал сам заведующий школой. Учебный материал он излагал с увлечением, покрывая классную доску десятками безукоризненно выполненных схем и формул. Войдя в класс в дубленом черном полушубке, обычно говорил:

– Извините, товарищи, но я не могу снять верхней одежды. В классе недостаточно тепло.

– Мы согласны с вами, Павел Михайлович. Вы не должны раздеваться, потому что можете простудиться, – отзывается дежурная по классу Тося Траилина. – А как быть нам?

– Вы можете поступить по своему усмотрению.

Мы сидим, конечно, без пальто, хотя в классе, действительно, не жарко: +9. Да нам и нельзя сидеть в теплой одежде, во-первых, потому, что приличное пальто есть только у двух учениц. Остальные одеты очень пестро: одни в стеганых фуфайках, другие – в перешитых шинелях, третьи… в рукавицах. Во-вторых, потому, что нам нужно писать так, чтобы не смахнуть рукавом на пол чернильницу. Ведь чернила мы делаем сами из сердечка фиолетового карандаша. А «химические» карандаши, как, впрочем, и все другие промтовары, доставать было очень нелегко, главным образом, путем выменивания на базаре. За один карандаш приходилось отдавать либо два килограмма рыбы, либо три десятка «азовских» огурцов.

Но стоило только Павлу Михайловичу приступить к объяснению закона Ома или другого какого-либо физического закона, как он раскалялся подобно спирали электрической плиты, сбрасывал полушубок и, вытирая вспотевший лоб платком с коричневой каймой, говорил:

– Кстати, о возрасте. 47 лет, безусловно, не самая ранняя юность. Весьма сожалею, что не увижу вместе с вами Россию 1970 года: покрытую густой сетью электрических станций, богатую и просвещенную.

Математику преподавал Броницкий Вячеслав Иосифович, черноволосый и чернобровый красавец. Своим элегантным видом и остроумием он производил на учениц ошеломляющее впечатление. Особенно неравнодушна была к нему наша «солистка» Тоня Новожилова. У этой девушки был звонкий и приятный голос. В классе она считалась не только певицей, но и красавицей. Тоня искала любого предлога, чтобы спеть в присутствии Вячеслава Иосифовича. И такие предлоги, естественно, находились. Тоня пела, а учитель аккомпанировал ей на пианино. Летом Тоня вышла замуж за Броницкого, и они уехали в станицу Нижне-Чирскую.

Осенью Тоня вернулась к маме одна. Возможно, потому, что по закону о браке супруг не обязан следовать за супругом. Могла быть и другая причина. Как и у большинства красавиц, у Тони был вспыльчивый, неуравновешенный и грубый характер. Возможно, причиной возвращения Тони домой явился её неуравновешенней характер.

Мне было жаль одноклассницу. Как-то я повстречал её нa улице. Она была бледна и невесела. Я пытался заговорить с ней, но она сказала, что очень спешит по делу, и торопливо удалилась, даже не сказав «до свидания».

Русский язык преподавал Алексей Васильевич Текучев. Умный, начитанный, энергичный, тактичный, внимательный и простой человек. Когда он входил в класс, то светлели не только лица учащихся, но и воздух становился прозрачней. В приоткрытую дверь врывался мощный сноп солнечных лучей, и девочкам первой парты левого ряда приходилось на секунду закрывать глаза. Мальчишки шутили:

– Внимание, комета!

После обычного приветствия Алексей Васильевич раскрывал томик стихотворений М. Ю. Лермонтова и предлагал написать диктант для синтаксического разбора.

Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Москва, спаленная пожаром,

Французу отдана?

Ведь были ж схватки боевые,

Да, говорят, еще какие!

Недаром помнит вся Россия

про день Бородина! —

звонким тенором читал учитель, охваченный пафосом нарисованной поэтом картины. Ничего нет удивительного, что к концу урока все учащиеся знали диктант наизусть до каждой запятой.

Реакция на чтение стихотворения «Смерть поэта» состояла в том, что юноши крепко сжимали кулаки в партах, а девушки украдкой смахивали ладошками непрошеные слезинки, повисшие на длинных ресничках.

Прощаясь с классом, учитель говорил:

– До свидания, друзья! В среду я прочту вам стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «К Чаадаеву».

В классе не было равнодушных к русскому языку и литературе: любя учителя, любили его предмет.

Вас интересует судьба Алексея Васильевича Текучева? Он стал академиком. Я встречал его книги по грамматике и по методике обучения русскому языку в начальной школе. Другие учителя тоже были прекрасными педагогами, но оставили менее глубокий след в душе. Я помню только их внешний облик и фамилии: Беляев, Миронов, Деев, супруги Жариковы.

А весна? Что такое весна на Дону?

В апреле так разливается Дон, что по улицам на лодках кататься можно. Настоящая русская Венеция! Наступает время – и вода так быстро уходит, как будто её всасывает великан своим огромным ртом. В левадах вода задерживается иногда до середины лета. В мае все расцветает: лес, сады, цветники, луга, степь.

Сегодня нас добрый десяток. Мы идем по лугу рассыпным строем, продираясь сквозь высокую и густую траву, и зорко смотрим под ноги, не попадутся ли катран, сурепка, щавель, или кислица, чтобы сорвать и съесть. Мы пасемся. До полудня мы съедаем огромное количество сочной травы, а сытыми от этого не становимся. Наоборот, развивается такой аппетит, что быка бы жареного за один присест съел. Но так как жареные быки здесь не пасутся, то приходится поспешить с возвращением домой. Мы делаем разворот на 180 градусов и выходим на дорогу. Навстречу нам катит на велосипеде Петя Новожилов.

– Здорово, ребята! – весело приветствует он нас. – Вы куда?

– По домам, Петр, – без особого энтузиазма отвечает Вася. Животы от щавеля подвело.

– Айда ко мне! – обрадованно кричит Петя. – Во как накормлю, – проводит он ладонью по шее.

– Что ты, Петя! – испуганно восклицает Катя Попова. – Твоя мама прогонит нас всех.