– А ты говоришь не танцевали, вон как умаялись! – глядя снимающего трупы бандитов в подвале, с фотовспышкой фотографа, довольный Григорий Лукич, смачно хлопнув по плечу, поддел своего здоровенного оперативника.
– Да ничего я не говорил, товарищ майор, – опять своим тягучим голосом, но уже улыбаясь, протянул Корнеев.
Федин долго жал руку Андрею, хотел, конечно, его приобнять, но не решился.
– Спасибо тебе и Пашке, – смутившись, – комиссару Государственной Безопасности третьего ранга! – Федин, по искрящимся от счастья, у Альки и Кряжева, глазам, сразу все понял, и опять, в некотором замешательстве, – даже… и подумать не мог, что такая… «петрушка» случится… просто камень с души, – и по-отечески глянув на Андрея и Альку, добавил, – такая пара – на загляденье, никогда бы себе не простил!
И тут же по-суворовски.
– Егорыч! – появляется водитель Григория Лукича, чем-то похожий на своего начальника, тех же лет, с похожими усами, но в отличии от него немногословный, и с небольшой одышкой, с промасленной тряпкой в руках, однако обратился бойко, как положено, хотя, несколько озадаченно.
– Я здесь Григорий Лукич!
Федин, не отрывая взгляда, от Альки и Андрея, торжественно и широко улыбаясь.
– Доставь эту молодую пару домой в лучшем виде!
Наконец, поняв настрой своего начальника, его водитель, в том духе не опуская планку.
– Будет сделано, товарищ майор!
Егорыч, хорошо знал свое дело: аккуратно, как ценный груз, коротким путем доставил Кряжева и Альку до «бульварного», но остановившись, у Скатертного переулка, чуть ли не взмолился.
– Простите, товарищ капитан, но боюсь на обратную дорогу горючки не хватит.
– Спасибо, здесь уже недалеко, – звонким голосом успокоила его Алька, с заднего сиденья.
Кряжеву показалось, что она уже задремала у него на плече, но ему было приятно слушать ее чистый голос, он напомнил ему грудной голос его матери, когда она в детстве, укладывала его спать на теплой русской печи.
Укрыв лоскутным одеялом, и прижав его к себе, на толстой медвежьей шкуре, мама рассказывала ему одну и ту же сказку про Котика-братика, Петушка и Лису. «Несёт меня лиса в тёмные леса, за крутые горы!» Слушая ее певучий голос, он надеялся, что в конце сказки Котик-братик все же догонит Лису и спасет Петушка, но, к сожалению, конец сказки всегда был печальным.
Всякий раз, проваливаясь в сон, он представлял себя вместо Котика-братика, который из всех сил пытается догнать хитрую Лису-смерти косу, и отнять у нее, но не Петушка-гребешка, а свою забавную младшую сестричку, которая кликала его «Лейка», не умея еще выговорить имя Андрейка. Она умерла от тифа в четыре года.
Уже повеселев, водитель добавил.
– Там я бандитский бензин солью из автобуса, у них бак почти под завязку.
Минут пятнадцать, погруженные, каждый в себя, но счастливые, Кряжев и Алька, держась за руки, не говоря ни слова, шли по еще оживленным улицам Москвы, пока не свернули на тихую улочку к подъеду, который, как бы врос в землю, от многолетних наслоений грунта и асфальта, и был аккуратно обнесен полукольцом невысокой "плотины", из того же асфальта, чтобы в не в него с улицы не затекала дождевая вода.
Кряжев, неожиданно, понял, что они уже пришли.
– Вы сказали, что совсем недалеко, – он конечно же, пытался сказать эту фразу нейтрально, но получилось не очень.
Алька, все понимая, улыбаясь, делает полукруг вокруг себя.
– Когда я волнуюсь – то могу немного и приврать. Вот мой подъезд.
Здесь Алька слегка лукавила – волнение, конечно, было, но несколько другое – то о котором она уже давно грезила в своих снах, а просыпаясь хотелось реветь, как маленькой девочке. Близких подруг у нее не было. Не было и мамы, с которой они бы могли бы вечерами и помечтать, и посекретничать. А с ним ей было ясно и легко; с ним она интуитивно почувствовала свою женскую природу, ее предназначение, и такой таинственный, манящий и притягательный смысл.
Кряжев протягивает Альке руку, и с трудом выдавливает из себя.
– До свидания.
– Нет-нет я тебя никуда не пущу! – Алька, улыбаясь, делает шаг навстречу, и вдруг, решительно, хватает его за обе руки, – нет!
Кряжев, тоже пытаясь улыбнуться.
– Со мной ничего не случиться.
– Все – на сегодня достаточно приключений! Зайдем, выпьем чаю, я познакомлю тебя с моим папой. Поспишь у нас в гостиной, а утром я тебя отпущу.
Алька и Кряжев входят в подъезд, с узорным полом, мраморными, в паутинках трещинок ступенями, и поднимаются на второй этаж.
Алька звонит в высокую двустворчатую дверь с латунной табличкой «Профессор Горский Д.С.»
Дверь открывает сам Горский, отец Альки: шестидесяти четырех лет, невысокий, с чувством юмора, суховатый мужчина, с небольшими усами и "чеховской бородкой", на нем поверх светлой рубашки в полоску и брюк, одет кухонный халат. Увидев в проеме двери Альку, Горский, легко и иронично ей бросает.
– Наверное, целый спектакль отыграла! У меня там подгорит! – скорым шагом уходит на кухню и оттуда кричит, – Это наверно была любовная драма!
Алька, скидывая туфли в прихожей, с горькой усмешкой.
– Папа, это был вестерн! – но, Горский ее не слышит.
Кряжев, неожиданно, до звона в ушах, понимает, что попал в новый для себя мир: на стенах в квартире: книги, дипломы, фото Горского с его коллегами-учеными на конференциях и в лабораториях.
Кряжев, с удивлением, к Альке.
– Ваш отец ученый?
– Да, – громко, – мой папа все пытается расщепить какие-то молекулы!
Горский появляется из кухни с полотенцем, с наигранной строгостью.
– Не молекулы, а атомы, сколько раз тебе говорить!
Горский, с удивлением глядя на обоих.
– И потом – в Москве наверно снег пошел?!
Алька, вешая на плечики пиджак Кряжева.
– С чего бы это?
– Чтобы ты… в коем веке, появилась в доме… с молодым человеком! Да еще… в таком настроении?!
Алька, с нарочитой строгостью.
– Папа!
Горский, вытирая руки полотенцем, выдавая ее.
– У тебя все написано на лице.
– А у тебя все написано в расчетах, а эти молекулы почему-то не расщепляются!
– А-то-мы! – машет рукой, – все бесполезно! – откладывает полотенце.
Алька, как маленькая, бросается и крепко прижимается к отцу.
– Просто… одному человеку нужно переночевать… до утра – целует отца в щеку, – Папочка, он спас меня… – смотрит на Кряжева, – от… уличных хулиганов.
Кряжев, неловко переминаясь, с ноги ногу.
– Это еще вопрос – кто кого спас.
Горский, крепко обнимая дочь.
– Моя Алька себя в обиду никому не даст – это я знаю точно!
Никогда, до этого дня, практически, не терявший чувство самоконтроля, Кряжев, как во сне или на сеансе интересного кино, даже не заметил, как оказался с Алькой и Горским за одним столом в гостиной
И вот, перед ним уже разрезанный пирог и чай в стаканах с подстаканниками.
Услышав голос Альки, к Кряжеву наконец-то приходит чувство реальности происходящего.
– Готовить – это любимое увлечение моего папы, – Алька нарезает кусок пирога и подает его Кряжеву, – ну, когда он не на работе в своем институте.
Горский, передавая ему чай.
– Я по большей части теоретик… в области изучения ядра. В последнее время, у нас, физическом, по ряду причин, все практические работы в области ядерной физики почти прекращены. Но, на своей кухне, я как Курчатов, в своей лаборатории, в Ленинграде! Бывает, что и на кухне происходят не менее интересные процессы!
Алька морщит свой носик.
– И раз в три дня там, – кивает на кухню, – что-нибудь сгорает!
– В науке неудачный опыт – это, как вдох или выдох, – Горский, потрясая пальцем, – нельзя ведь только вдыхать или выдыхать?! Даже у самых великих людей обязательно было свое хобби! Кстати – Леонардо да Винчи был превосходным кулинаром. Вот!
Алька, иронично.
– Папа – кулинар…! да, папа вообще – готов не выходить из своего института, просто, дома, без своей работы он как рыба на берегу – вот и нашел себе занятие.
– Как сказал Гете (Горский говорит по-немецки: «Geben Sie dem Menschen das Ziel, für das man zu leben braucht,( «Дайте человеку цель, ради которой стоит жить…»
Но, не успевает закончить цитату – неожиданно, Кряжев, на немецком ее, заканчивает.
– und er kann in einer beliebigen Situation überleben.» «…и он сможет выжить в любой ситуации!»
Горский удивленно.
– Вы, владеете немецким?
– Не совсем, просто немецкий язык – это моя специализация.
Неожиданно Горский резко меняет тему разговора, и смотрит: то на Кряжева, то на Альку.
– Вот так оказия – Алька, ты ведь нас так и не познакомила.
Этот вопрос застает Альку врасплох.
– А… мы…
Повисает не ловкая ситуация. Неожиданно, Кряжев встает и протягивает руку Горскому.
– Андрей.
Горский встает и неловко протягивает Кряжеву руку.
– Горский… Дмитрий Сергеевич… – смотрит на Альку и растерянно разводит руками, на Альку, – моя дочь, Алька…
Алька встает, едва сдерживая улыбку, протягивает Кряжеву, через стол руку.
– Алька.
Кряжев протягивает ей свою руку.
– Кряжев. Андрей.
Кряжев и Алька, пожимая руки, глядя друг на друга, застывают дольше, чем нужно.
Горский, глядя на Альку и Кряжева, медленно опускается на свой стул.
Через полчаса, Кряжев, в рубашке и брюках, заложив одну руку под голову, уже лежал с открытыми глазами на диване, в темной гостиной Горских, с с трудом "переваривая" события прошедшего дня, но особенно вечера, который еще не закончился…
Появляется не яркая полоска света, и следом легкие шаги – это Алька в сорочке. Она, бесшумно, как кошка, присаживается на диван рядом с Кряжевым и склонив голову смотрит ему в глаза. Потом она обеими руками берет его ладонь, прижимает к своему лицу, закрыв глаза, улыбаясь, несколько раз ее целует. Затем встает, и повернув лицо к нему, мягко, за руку, улыбаясь, ведет за собой в спальню.
В спальне у окна, рядом со своей кроватью она целует Кряжева долгим поцелуем в губы и потом прижимается к его груди, и почти шепотом.
– Я так долго тебя ждала… А ты знаешь, почему я согласилась идти в ресторан?
– Не знаю.
Алька отрывается от груди Кряжева и заглядывает ему в лицо.
– Просто захотелось быть… рядом с тобой. И пела я… для тебя… – Алька освобождает свои плечи от лямок, и сорочка, мягко струясь, стекает с ее тела.
О проекте
О подписке
Другие проекты