Через пять минут Крапивин и Григорий Лукич уже были на заднем сиденье в автомобиле Крапивина. Его водитель, подтянутый офицер, лет тридцати, в звании старшего лейтенанта НКВД курил на противоположной стороне переулка.
Крапивин несколько раздраженно.
– Григорий Лукич, Гриша… ты чего творишь? Ты на прием запишись!
– Некогда, Павел! Горю я… синим пламенем!
– Ну, говори, что?
– Паш, там – на лестнице, в вестибюле… это был твой человек?
Крапивин, молча посмотрел на Григория Лукича.
Григорий Лукич, с жаром.
– Дай мне его сегодня … до вечера!
– Ты понимаешь – о чем просишь?
– Я все понимаю, но, если у меня опять сорвется операция с фальшивомонетчиками – ты сам знаешь, что будет. Паш, выручи! Я уже всех своих и чужих пересмотрел – не один не похож, к тебе решил – может что посоветуешь, и вдруг смотрю и глазам не верю – рядом с тобой… нужное мне лицо – вылитый посредник, он как никто похож на Фрукта! Вот взгляни, – показывает фото Фрукта.
Крапивин бросает взгляд на снимок, и повертев, в руках фото, через паузу.
– Ну, я бы так сразу не сказал, но сходство есть.
Григорий Лукич, клятвенно прижимая руку к груди.
– Вечером верну. Ему только войти в ресторан и посидеть там пару минут за столиком. Все! – Крапивин колеблется, – Вспомни, как мы братьев-головорезов в Хлыновском переулке по утру взяли – они даже пикнуть не успели, а все – липовая Варька-молочница! Ты ведь сам тогда предложил эту идею. Помнишь?
Тем же вечером Кряжев уже сидел в легковой машине майора в безлюдном переулке, оба в гражданской одежде. Григорий Лукич заметно нервничал, он сразу, нутром, почувствовал, что этот человек чем-то особенно ценен для Крапивина. «А если с ним что случись… как бывало и не раз, на простых операциях. Второго такого «большого человека» как Паша в подчинении самого Берии больше не будет. Как не будет… и второго шанса взять банду. А там… и до служебного несоответствия рукой подать. С другой стороны – если его подчиненный на особом счету и «котелок варит» в нужном направлении … а так ничего необычного не вижу – похож скучающего клиента в ресторане в ожидании холодной закуски – и это хорошо».
Григорий Лукич, повернувшись к Кряжеву.
– Еще раз: заходишь в ресторан, говоришь метрдотелю: "У меня бронь на девятый столик". Проходишь, садишься, закажешь там… чего-нибудь, а рядом, на стол, положишь этот портсигар с вензелем. И дальше – к тебе подойдет человек, и спросит: "Товарищ, у вас закурить не найдется?". Ответить: " Я не курю, но хорошего человека могу угостить". У этого человека на тыльной стороне правой ладони будет наколка в виде паука. Угостишь его из портсигара, вот этой папиросой и ты свободен – можешь через пять минут расплатится и выйти.
– Что в папиросе?
– Там… адрес, куда они доставят партию фальшивых купюр для обмена на "брюлики", бриллианты.
Кряжев, в недоумении.
– Уж слишком… просто. И в людном месте? Странно…
– Вот и я об этом… но другой зацепки нет.
– Откуда эта информация?
– Да есть один… "сливает" нам иногда, картавый такой, шестерка, по кличке Флюс.
– Он в банде фальшивомонетчиков?
– Нет, в другой – промежуточная группировка, но мы их пока не трогаем из-за этого Флюса, – кидает взгляд на одежду Кряжева, – Прикид у тебя нормальный. – смотрит на часы, – Так… у нас полчаса…
Неожиданно, в боковом окне водителя появляется голова флегматичного оперативника Корнеева, в штатском, крепкого телосложения, с низким тягучим голосом.
– Товарищ майор, Фрукт должен прийти в ресторан со своей новой пассией!
Григорий Лукич, взрывается.
– Какой еще пассией?!
– Флюс только, что позвонил – какая-то начинающая певичка… и она еще… должна выйти на сцену и… спеть.
Гробовая тишина.
Григорий Лукич, с горьким сарказмом.
– А, станцевать?!
– Сказал – только спеть.
– Корнеев, вот… ты всегда в последний момент срываешь мне операции!
Корнеев обиженно.
– Ну, товарищ майор – я-то здесь причем?!
– Ладно, иди, – упавшим голосом, – Все… операция отменяется.
После напряженной паузы Кряжев, невозмутимо открывает дверь, и выходит из машины.
– Я прогуляюсь.
Григорий Лукич, почти безнадежно.
– Далеко?
– Нет. Есть одна мысль. Я скоро.
Кряжев, дворами, из знакомого ему переулка, выходит на оживленную улицу. Здесь, недалеко, два года назад, в предоставленной государством квартире, в рамках оборонного сотрудничества в танкостроительной области, две недели жил специалист из Германии. Неожиданно, стало известно, что он, нелегально, проявляет интерес к группе советских ученых, которые занимались теоретическими изысканиями мало правдоподобной чудо-бомбы огромной разрушительной силы.
Тогда, Кряжеву, обряженному в бородатого дворника, в качестве, «топтуна», неделю пришлось мести улицу под окнами иностранного инженера. Однако, сразу, после подписания Мирного договора между СССР и Германией, во избежание, недоверия и провокационных действий, с нашей стороны, наблюдение, пришлось снять.
Напротив, через дорогу, вывеска: Городской театр "Новая Колхида".
Кряжев заходит в театр и в вестибюле предъявляет удостоверение сонному пожилому вахтеру.
– Где у вас кабинет директора?
– По лестнице и налево.
Кряжев поднимается по лестнице на второй этаж и идет к кабинету директора.
Неожиданно, до него доносится возмущенный женский голос, затем, настежь, распахивается дверь с табличкой "Директор театра", и из кабинета, как фурия, появляется раскрасневшаяся молодая девушка, приятной наружности, двадцати пяти лет от роду, Алька, гибкая, хрупкая, изящная, эксцентричная, с правильными чертами лица, отчасти, избалованная вниманием мужчин – и потому знает себе цену.
Через несколько шагов она резко останавливается, поправляет платье на груди, копну своих огненно-рыжих локонов, до плеч, не жалея при этом эпитетов тому – кто остался в кабинете.
– Вот, мразь! Козел облезлый, чуть платье не порвал!
Она встречается лицом к лицу с Кряжевым. Кряжев к ней, по-деловому.
– Вы актриса?
– Еще вчера я мечтала быть актрисой, а сегодня – да пропади оно все пропадом! – с вызовом – А, вы, наверное, главный режиссер… этого дома терпимости?!
– Нет, я не из театра, но у меня к вам есть предложение, – предъявляет удостоверение.
Из-за двери кабинета, придерживая рукой низ живота, с воплем "Вот, стерва!" появляется немолодой лысый, под шестьдесят, директор, но увидев чекиста с "корочкой" меняется в лице и скрывается за дверью.
Кряжев кивает на дверь директора.
– Может…?
– Да, ладно – я ему хорошо врезала!
Через двадцать минут, Кряжев, с Алькой под ручку, вразвалочку, шаркающей походкой, по мозаичному паркету, в вестибюле дорогого ресторана, подходит к дородному метрдотелю в черном костюме-тройке, смерив его взглядом, лениво ворочая языком.
– У нас бронь на девятый столик.
Метрдотель, глянув на обоих, через паузу, услужливо.
– Прошу за мной.
В зале свободно почти половина столиков. Кряжев и Алька сидят за столиком у стены, рядом со сценой. На белой скатерти, на видном месте, портсигар с вензелем. Через пару минут не молодая официантка, в белом переднике и чепце, с накрашенными бантиком губками, уже явно проинструктированная, без лишних слов, услужливо, расставила у них на столике: водку в графине, вино и закуски. Вечер только начинался. На сцене, в виде «ракушки», обрамленной горящими, не по всему периметру, лампочками, в ожидании заказов, полукругом, сидели с инструментами в руках музыканты, и только баянист, заполняя паузу, качаясь в такт, выводил мехами, «Дунайские волны».
Алька так и не смогла сама себе ответить – зачем она согласилась на этот поход в ресторан. Казалось бы, ее авантюрное участие со встречей с неизвестным бандитом должно было посеять в ней тревожные ощущения. Но нет, напротив, с каждой минутой ее все больше и больше охватывал водоворот какого-то неуловимого праздника, как когда-то в детстве, под Рождество. Тогда, в темной, закрытой комнате, поздно вечером, она со своими сверстниками, в маскарадных костюмах, при двух свечах, в полной тишине вызывала дух Пушкина, свечи тогда погасли три раза.
Она неплохо играла на фортепиано; перед родителями и гостями на праздниках пела тихим грудным голосом. Одно время училась рисовать и даже лепить, но по-настоящему ее ничего не увлекло. Возможно, поэтому она интуитивно испытывала уважение к тем, кто нашел себя в профессии, и сразу, к таким людям, проникалась симпатией. И то, что НКВДшник вел себя с ней официально, и в какой-то мере холодно, совершенно не говорило о том, что, она не интересна и непривлекательна. Она прекрасно понимала – он хотел хорошо сделать свою работу и довести ее до конца; как одержимый, геолог, по косвенным признакам, ищет свою руду или как скульптор не отвлекается от начатого, пока не отсечет все лишнее от камня. Видимо, есть какие-то незримые нити: жест, взгляд, интонация, что-то близкое, но в тоже время новое – и ты на одной волне, с едва незнакомым тебе человеком. Ей было, легко и спокойно, с этим простым, на первый взгляд, и немногословный чекистом, неожиданно, для нее, так удачно вошедшим в роль уголовника.
Кряжев, вальяжно откинувшись на стуле, сидел сложив руки на груди, как положено авторитетному бандюгану, и слушал Альку в пол-уха.
– А где сейчас настоящий бандит Фрукт? – с бокалом в руке Алька негромко к Кряжеву, – вдруг, он сейчас заявится… – улыбнувшись одними глазами, – и нас тут застрелит?
– Не заявится, кутузке он. Его еще утром сняли с поезда в Одинцове.
– А тот бандит, что должен подойти, наверно, сейчас сидит в зале и наблюдает за нами?
– Возможно.
Алька, наклонившись к Кряжеву, в полголоса, отчасти, с вызовом.
– И не думайте, что я всегда вот – так, запросто, соглашаюсь на всякие там… авантюры! Просто, настроилась на просмотр в театре… готовилась, а там… – отпивает из бокала глоток вина, – Но, на ближних столах этого бандита – точно нет. Вот эти, – кивает на "кругленького", крупного полного мужчину, с коротким ежиком волос и солидным "загривком" на толстой шее, и, на важного военного в звании майора, – точно не похожи на бандитов. Этот военный, с красавицей блондинкой, и тот "боров" с молоденькой, наверное, заведующий какой-нибудь… базой, такие… самодовольные. А рядом с ними сидят куклы, с потухшими глазами. В стране нет частной собственности, а за столами сидят собственники, для них женщины – это вещи которыми они владеют. Их спутницы… мечтали о любви, а стали вещью. Вот так! И я должна играть… вашу вещь.
Кряжев наклоняется к Альке, вполголоса.
– Вы обещали спеть.
Алька, несколько манерно.
– Но только учтите – эту песню я спою не для вас, а для мужчины моей мечты, возможно, что он так и останется… мечтой.
– Для кого угодно, только спойте.
Алька умолкает, бросает на Кряжева недовольный взгляд, грациозно встает и поднимается к музыкантам на сцену, что-то им говорит, и затем исполняет популярное в СССР танго 30-40х годов "Дождь идет": не громко, грудным голосом, почти речитативом.
Аккордеон и оркестр п/у Анри де Принса, Франция, солист – Ролан; 1936 г.
Музыка Г. Химмеля,
слова Б. Дубровина
"Дождь идет"
Дождь стучит по крыше,
Я его не слышу,
Я его не вижу, я все жду тебя.
Снова днем и ночью
Дождь стучит все громче,
О проекте
О подписке
Другие проекты