"Не дрейфь, – Сладков ладонью выставленной. – Я тоже шкуру поменял разок, примерно, по такому типу: самосвал переехал – лепёха получилась вещь, – вскинул большой палец в кулаке. – Наверху кондалубасили за порчу – всю душу повыматывали, мучители. Но моя хата с краю – возврат оформляю. А по мелочам здесь пришивают".

"Ты каким боком здесь вообще?" – "Из клинической вышел прогуляться: мотор барахлил".

"А ты на какой ракете примчался, Серый?" – "Машиной сбило". – "Видать хорошо подлетел, раз сюда добросило. Чем промышлял до этого?"

"Биофак во Владике пытался прикончить", – и тень тоски отразилась на лице Пухова.

"При Иване Грозном?" – "В девяностых двадцатого".

"А ты, философ?" – "Угадал. Филфак в восьмидесятых двадцатого… Одесса". – "Тогда на ваш фак, я – физтех в двадцатых двадцать первого, Екатеринбург… зёмы! – понеслись аккуратные ладонные шлепки. – Со стройки навернулся и к вам. Препод недорассказал, как работает гравитация. Наверху кто такие?" – "Сбежавшие, как и мы, но продвинутые. Тебя приволокли анимаучи. Выходят на промысел, пополнять Монабитэр". – "Анимаучи, сволочи, блин, к словесным интегралам не присобачусь. А на х… гемор с нами? Наштамповали бы роботов – полное послушание". – "Душевная игра – играть душами… пока непонятно". – "Сбежавшие-недобежавшие…"

И беседу задушевной троицы привычно прервал отбой. Но Дима по инерции нудел мозгами, нарвавшись на окрик: "Эй, свежаки, завязывай шариками крутить".

Вернулись на круги своя адаптация, ежедневная рутина, за исключением нового места работы, – пешком более получаса. Треть симидимов трудилась на третьем ливаоре – добыча руды – значит анорики. Из их числа к когорте "дятлов" присоединили Диму, выдалбливать отдельно ниши, проёмы, комнаты для технических нужд. А проходческая машина имелась: гудела в глубине. Преподавателя по местной грамоте от азбуки, где "МА-ША МЫ-ЛА РА-МУ", не предусмотрено. Начало-таки с вывесок по месту проживания, уже и разбирался в поголовной нумерации. Ноль-два-один – припроглоб анориков, определил ученика на общие работы: принеси-подай, подальше кидай. "Дятлы" со смилемарами фронтом откалывали породу, ногами откидывая упавшие куски. Вместо их погрузки в хамумету: тележку, кузовную, Дима больше уделял внимание: что за хреновина в руках и прочее? Однако со временем без энтузиазма слонялся: видно, посылали подальше с черноватым глянцем пылевого пота напряжённых лиц, – притомил с расспросами, и так-то жарковато.

"Аспикар одень. Шлёпай в чеферот, – проходивший припроглоб указал на свой нахлобученный шлем и начало червоточины горного массива. – Окутуты не забудь, – два растопыренных пальца на глаза и приподнятые защитные очки на козырьке. Не отстал: – Обуй херифы", – себе по руке и пальцем на экипировку "дятлов": прочные перчатки, непромокаемого пошива.

По сути, это – не шахта, а высокий широкий туннель. И относительно молодой: прошли в раскачку тройку километров, попутно намазывая скрепляющий раствор на арочные потолки.

Дима отправился выполнять указание на соблюдение техники безопасности. Посторонившись уезжающего февамы, не рискнул запрыгнуть на подножку и дошагал до широкой металлической двери, с отсутствием запоров. А за ней – арочный "апартамент", из монабитэрского набора мебели, по площади на полсотни персон, переодеться, перекусить, запылённый, где не ступала нога, не касалась рука. Взяв аспикар, из пяти свободных, без окутут, отряхнул, сдул пыль с родного серого окраса и постучал на прочность. Подурил, одевая противоположно повёрнутым, гибрид военного шлема и монтажной каски, и покинул душноватое помещение, большой склеп. Ну вылитый анорик.

К вечеру подружившееся трио было в сборе.

"Категорически не наблюдаю своего "лучшего друга", – повёл глазами Дима на свободный лежак возле Сладкова. А с дюжину практически всегда пустовало: недокомплект по уважительным причинам.

Тот буднично откликнулся: "Черевакается он".

"Растолкуй".

"На маталу засыпался, теперь кается… наркота…"

"Такие обычно долго не живут. Его там ещё менты в сороковых уложили. Уголовник".

"Прочистка мозгов от глупых мыслей – процедурка закачаешься. Впечатление незабываемое и восстанавливаешься долго", – вставил Пухов.

"Здесь и дурью промышляют? – удивлённо Дима и на мгновение затих, а про себя: – Подлянщик Ёрш".

"Всё как дома", – закидывая ногу на ногу, Сладков, и руки вверх.

"Как вы здесь не тупеете: ни кина, ни вина, и вообще, девчонок не секу?"

"В нынешнем статусе мы – девчонки и мальчишки, два в одном".

"Явные половые признаки отсутствуют. Надо разглядывать душу, а не тело. На Земле смотрели на жопу и грудь. От того и проблемы впоследствии с партнёршами у многих. Детским садом здесь не занимаются, тела в инкубаторе штампуют, модель зависит от статуса. Душу втискивают в стадии юношества, с основными рефлексами, пока молодой-тупой", – грузил суждениями Пухов.

"Вот ёлки зелёные, одна дырка на все виды отработанного топлива, – Дима в область своего паха. – Дома неправильно бы поняли. Всё. Хорош на сегодня. Силы покидают – кончаюсь я. Приятных кошмаров", – с улыбкой вытянулся в струнку и закрыл глаза.

И через некоторое время видит в полном свете сорокалетний человеческий персонаж среднего роста: лаченный зачёс отстукивает полированными туфлями неспешную поступь вдоль спящих. В размах рук колышутся расстёгнутые полы широкого чёрного костюма векового фасона. Дима в штанах, кроссовках и ветровке, поверх футболки, встал за ним, сверля сбоку шрам на щеке.

"Какого хрена докопался, фраер?" – не оборачиваясь, прокурено пробаритонил незнакомец и развернувшись, вышел.

Дима последовал наружу, наблюдая другую картину: знакомый крендель в неоновой подсветке пушинкой волочит за косу безвольную девушку, в коричневом сарафане, с оранжевым орнаментом, из соседнего жилища, не оставляя следов: "Эй, друг", – ему наперерез.

Но крендель сделал жест и ударная волна в грудь откинула Диму в кафоку.

Проснулся, с учащённым сердцебиением – вскочил, – в полумраке сонного царства, лишь редкое ворочание и звуки дыхания. Постепенно успокоившись, лёг и заснул.

Глава 4

Утром, неожиданно, из челоки напрямки ко второй кафоке, подъехали ювакуры. Пара минут и тело ноль-шесть-пять, с посеревшим лицом, на трайпон – носилки обзывались, исчезло в их фургоне. Толпа минутой молчания проводила отъехавший ритуально-медицинский транспорт и рассосалась по своим направлениям, обсуждая случившееся.

Дима со вчерашней бригадкой, в колонне на работу, задумался: "Плакать: товарищ умер или радоваться: закончились его мучения?" – но как-то всё тревожно.

Судили бывалые, глядя в затянутое небо: "Так-то Сия недолго морился перед линькой". – "Он из тринадцатого – не привыкать". – "Это цветочки – ягодки впереди, там". – "Ягодам не бывать: всегда одни цветы по кругу". – "Ладно о грустном – венки отменяются".

"Нам втирали Дарвина, и мы на верном пути. Эх, сейчас бы прошмыгнуться одним махом", – Дима окинул простор.

"А не пойти бы тебе в ваганимы?.. На них обычно не наезжают", – ноль-пять-шесть – язык без костей, вместо утренней зарядки.

Диме послышался намёк на недружественный посыл: "Куда, куда?" – что думать новичку: очередное незнакомое слово по части женской физиологии, либо низшей тюремной касты или прочих низменных моментов?

Ноль-шесть-два в прострации молвил: "Побудь плутающей душой, пока тело спит".

"То-то я смотрю, как-то "слабо" верхние реагируют, – не выдавая недавний сон, – жесть".

"Учись управлять сном, но с прогулками не переборщи".

Ноль-шесть-девять поспокойней, но в карман за словом не лез: "Чем отличается ночной гуляка от мертвяка, у?"

Ноль-шесть-два на облака: "…Тяжёлый вопрос…"

После вечернего приёма пищи, невдалеке от кафоки своей, на пустыре, сдаётся под фундамент, стянулась дружная компания, оседлала капаметы, – давно стояли без дела. И ластился по лицам дуновей; при освещении дежурном, на безмятежность и мечтам, ночных летучих насекомых бы, да звуков разных из травы.

"Там… пацаны, девчонки остались… – Сладков умиротворённо на темнеющую даль, с безвольно опущенными руками меж колен. – Толком ничего не успел сделать".

А Дима побалтывал ногами, упёршись руками по бокам, будто к соскоку готовился: "Как у тебя дела с подругами обстояли?" – "Одна нравилась". – "Ты с ней чики-чики зажигал?" – "У неё на меня игнор". – "Ничего, нагонишь". – "Возможно… каким образом?" – "Бежать".

"На пол тона тише. Кругом десики", – Пухов упёрся подбородком в задранные колени, объятые руками.

"Кто?" – переходя на шёпот.

"Стукачи в пальто".

"Как бежать? Куда бежать?" – ладонь Сладкова для подаяния ответа.

Димин палец вверх: "Фить!" – "Ага. В Тропсигал и обратно". – "Сколько вы уже здесь?" – "Здесь года не считаются – только количество шкур… сменяемых тел".

"Некоторым скоро на третье тысячелетие, – Пухов прищёлкнул языком. – Один мнит себя рыцарем, другой фараоном". – "Значит из психушки".

"Непохоже, – Пухов головой на бок. – Вон Крот… Наполеона в хвост и гриву, чего-то в деталях рассказывал". – "Крутой эксперимент по выращиванию идиотов". – "А с кем ты пашешь – "дятлы" вообще мясники".

На скепсис Димы Сладков: "Смерть не соврёт. Джак, из двенадцатого, – палач по профессии. Гате, из четырнадцатого, – каннибал по рождению. Рам, из тринадцатого, – поедатель трупов по религии". – "Как аппетитно. Хорошо перекусил до".

Пухов: "Кстати… ты, Димыч, – рекордсмен…Самая короткая шкура – стодневка".

Витала меланхоличная безнадёга: дыши – не рыпайся.

"Привет. Как жизнь симидимская?" – Сладков окликнул проходившего мимо ноль-семь-шесть.

"Как вольная саванна", – подошёл к компании.

"После царя зверей счастливый ходит", – подсуфлёрил Пухов.

"Знакомься, Чуквуэмека, африкашка, загрызенный львом, не загрызенная совесть".

"Чук". – "Димыч". – "Ты, как наш вождь племени, храбро сражаешься с не хорошими симидимами". – "Это он о чём?"

Сладков напомнил: "Буй…"

Но в вечерние посиделки нагло вклинился: "Отбой!"

Разбрелись в полутемноте, улеглись, судя по лицам, с тоской о земной жизни, кто не забыл.

Вслед ночи примчалось утро, – с пяти часов Дима ассистировал "дятлам".

"Где аспикар? Без башки хочешь остаться?" – ноль-два-один из-за спины одёрнул грубый тоном.

"Ща сделаю, – обернулся возмущённо-испугано-виновато, а отойдя, откинул синасико в глухом коротком шмяке, и не жалко: на ней третья, самая удобная, ручка из четырёх подсобных поперечных на металлическом черенке отломана. – Докопался, анорик по жизни".

"В глаз попал, по теме пашет", – ноль-пять-шесть уловил момент для перерыва, и остальные, когда припроглоб удалился.

"Златон говорит, "Копаюсь в шахте, у себя в Моравии, раз… слиток… выковыриваю, бац, сверху камень, тюк… встаю, отряхиваюсь, а башка сплющена в стороне", – завершил жестикуляцию сюжета ноль-шесть-девять, схлопнув ладони, и на бок. – Знает толк, без башки хаживать".

"И это тебе говорит знаток, – ноль-шесть-два палец вверх, – самый опытный".

"Ой, ой, у-у, – закривлялся ноль-шесть-девять, – не мы такие – жизнь такая… была".

"Э… папуасина… голов сто успел отмандуцить, пока самого на пальмовый лист не разложили?"

"А сколько ты наотсекал? Домахался, итальяшка, топориком, пока не снесли твой тупой кочан".

"Не возникай, Джак, – ноль-шесть-два в монашеских повадках гасил разрастающийся обмен "любезностями". – Не ради потехи же – Гате ради единения со Всевышним".

"Сохни, Рам… грязный индус… трупоедник, тошнит!" – отлаивался Джак.

Перепалка легко доходила до внутренних ушей на расстоянии: два проходивших анорика чуть шеи не свернули от интереса.

Дима смотрел-смотрел, но буднично: "Весёлые вы ребята, я гляжу, богатые биографии".

"А ты, невинное дитя, чем дышишь?" – Рам втискивал Диму в коллектив.

"Неудачно упал. Ща приду", – пошагал, отчасти впечатлённый историей.

Вдогонку слышался разбавленный смех Джака: "Башку береги, носить нечего будет… падун".

Отработав пару часов, Джак юморно взмолился: "О Господи, даруй нам отдых, – перекрестился. – Всё. Привал, – махнул рукой: – За мной".

Под небом разлеглись, расселись, молчанкой набираясь сил.

Дима смотрел в сторону, вдаль, на аккуратные насыпи безжизненной панорамы: "Чё там за ботва?"

Сосед передёрнул плечами, другой сплюнул: "Заброшенная выработка". – "Первый ливаор… тухлое местечко". – "Сыздавна двоих не досчитались". – "С концами… ". – "Вой странный… многие слышали". – "Дурной предвестник". – "И хомики туда не суются".

"Чё, и эти ссут?.. Гоните, сказители", – включил Дима "старого воробья": ишь привыкли над новичками подтрунивать.

Продолжили втыкаться "дятлы" в пласт породы, повыше твёрдости, – Джак: "Хорош. Задолбался. Раструхлявимся. Привал".

"Я – за!" – Рам окутуты поднимая, глазами радостными из тупика на выход с инструментами.

Гате: "Эй! Помощник!.. Стену размягчи".

Дима: "Чем?.. Лбом?"

"О… нормальная идея".

"Пойпемой ороси", – Рам на трубопровод с противоположной стороны.

От подковырок улучшалось настроение, – Джак: "На себя не лей – развалишься".

"Не учи отца рыбачить, – Дима присоединённый шланг подтянул, струю не рассчитал – от камня рикошетом брызнуло в глаза кофемолочнолипковатым: защитные очки-то не соизволил прицепить: – А-а!" – закрыл вслепую вентиль, бросил шланг, руками кожу растирал до чеферота угорелым: расступись народ!

"Рыбак", – и ржали проходившие анорики.

Под кран, спасительный, с ардипкой, минут на пять, – моргал веками, желтеющими зеленцой, равно кисти рук намывал, рот прополаскивал от горечи кислотной…

Напротив чеферота распределительный энергоблок, дверь на засове. В стене, из трубок слева капал конденсат, рубильник – справа, с помощью него замыкающий ноль-семь-ноль одарил мраком ливаор.

Анорики с работы возвращались. Привычным делом – маски-шоу: лица негроидной расы и светлая макушка, прямиком в перинип, под тёплые струи смывать усталость, превращаться в чистокровного симидима, предвкушая вечернюю кормёжку. И голые задницы: стесняться-то нечем, поблёскивая каплями конденсата, шлёпали арыпалами за чистой одеждой по кафокам.

По три комплекта с личными бирками висели в каждом имармисане. Но Димин пуст – отправился голыш отыскивать костюмчик в инделют.

В больших машинах столь ритмично юджопеоры исполняли сальто в пене. А горки чистого – в углах напротив: штаны, надстройка до полукомбеза, куртка, достаточный функционал карманный продумано пристёгивались вместе. Полкучи перелопатил, первый найден, облачился: сыроват. Другой комплект ещё минуток …цать, родные единички на поясе штанов и орденской планкой на куртке: "Ну хва пока", – в обнимку шасть. Но путь-то был не долог: нога поехала – на влажный пол затылком бац и ни полслова – минута забытья. Открылись веки, с растёками "косметики" пойпемы, такими же руками лоб пощупал – "красавчик". Хорошо, без очевидцев, – следов падения ноль, окромя гудящего черепа. Поднялся, пошагал, внимание пути.

В заевшей пластинке дом-работа выпадали положительные моменты, – считал сам Дима, на лице писались: слиняет в кузове февамы в Эпикрахор к Сладкову, покрасоваться лазутчиком-путешественником, минуя надзиральцев, и тем же рейсом обратно, зрачки на ветер, обводы клоунские: ожоги после размягчителя породы заживали. Сквозь пальцы "дятлы" посматривали на отлучки… пока: лишний раз под ногами не путался – при появлении работу догонял. Выстраивался некий баланс личного и общественного, как летописцы-математики для лёгкого процесса не хочешь хочешь дробили год лишь по декадам. Вот и сегодня, в сорокодневку "дятлования", с прямоугольным люкаброй, из ремонтной оснастки, подвешенным на поясе, прячась за валунами, перебежками добрался до заброшенного ливаора: "Тьфу ты", – главный вход завален.

Разбушевалась бицепсная масса и растащил нагромождение, протиснулся в проход. Люкабра осветил высокие арочные потолки с трещинами, выемками. Отвалившиеся камни, лоскуты одежды, примятую оцарапанную пукупру прах времени слоями покрывал. На стенах символы, обрывки кабелей. Гуляло эхом шарканье подошвы. Порою слышался вой приглушённый, – подсвистывал сквозняк, наверное.

Задравши голову, и не заметил – споткнулся о булыжник мордой в пыль. Люкабра кувырнулся под истошное, беззвучное для пещеры: "Сука!" – подсветив криво выцарапанное, выше пола: "Адъ! Бѣгите!".

За диверсанта впрямь сойдёт: измазанным лицом заворожённо уставился на надпись. Приподнявшись, охая на ушибленное колено, взял люкабру, – благо тот не пострадал в антиударном корпусе, и настороженно осмотрелся. Шагая дальше, свернул в ответвление – пахнуло сыростью. На стенах застывшие подтёки, но и местами сочилась жидкость, бликуя в свете мутной бирюзовостью.

Следующий проём вывел в широкий коридор… Сбоку громоздился перекошенный металлический шкаф, подвергшийся суровому воздействию когда-то. По пути обрезки труб и прочих предметов. За спиной раздался характерный стук упавшего камня – напрягся, повернулся, посветил – никого…

Внимание привлекла массивная дверюга, с лишайными разводами на треть, химических образований грязно-бурых. Без прелюдий попробовал открыть – никак. Поставил люкабру и невдалеке отряхнул кусок арматуры.

Поддевал, корячился так-сяк – дверь не сдавалась: "Ладно. Потом", – аккуратно приставил импровизированный ломик и, прихватив путеводный прожектор, отправился дальше.

От однообразия пейзажа завернул в очередной рукав и бац: две грязные кости. Присев на корточки, брезгливо шевельнул поднятым камушком находку – под стать руки, ноги.

В предосторожности осветил направления – внимал следующей: продолговатое полуметровое устройство: разъёмы, штуцеры наружу, внутрь: "Вонючие кракозябры, – протирая оцарапанную поверхность с символами мельче, крупнее. – Местный букварь надыбать бы".

И постепенно свет тускнел: "Э… только не сейчас, – на кнопки тык – понизил мощность: не проверял зарядку на поход. – Надо вертаться", – предполагая другим ответвлением попасть на основной коридор.

Будто со свечой плутал средь тайны древних подземелий. Нашёл костей поболее, в разброс, частей скелета разных: "И здесь мясокомбинат, – постоял, почтил память и двинулся дальше. А луч тем временем слабел – ускорил шаг – нехоженые закутки, и нервно: – Блин, – конца и края не видать дороги. – Шкафулик, ты мой дорогой, ну наконец-то. – Фонарь потух – кромешный мрак накрыл – рукой слепца касался стен, по памяти шажочком, ловя малейший звук желаемого неба. – Давай родной, – щипали руки в слизи. – Кажись, здесь был", – по запаху прохода, и стук глухой раздался за спиной.

Повесил на бок сдохшее светило: "Малёха зренья кошака бы", – на ощупь семеня, втыкался головой, плечами, не вписываясь в повороты, ногами запинался обо что-то.

И с горем пополам на выход, в ночное зверем из норы: "Фу! Без путеводца и не разгрестись". Встряхнулся, озираясь, а ночи-то – хоть глаз коли, считай, не вылезал из первого ливаора, но люкабру спрятал в булыжниках, недалеко от места работы. А добраться до постели незамеченным – пародия на крадущегося хищника – симидим на цыпочках!..

По факту подобие ночного зрения с рождения имелось: на сумрачной планете за века глазищи научились выхватывать в темноте мизерный процент контуров, – у Димы ещё не разработалось.

Тяжёл подъём, – на утреннее тормошенье друга: "Чего тебе?"

"Дуй на ковёр к Дугласу… и умойся".

Обитатели покинули кафоку и Дима в камутал. Вдоль стен ряды кранов, – покапывала пара, – у крайнего пристроился, пред зеркалом: "Да-а…" – башка, одежда – вылез из одного места и не почистил перья, и под струю, по шею намываться.

Ступил без стука на порог в жилище хомидимское, поменьше остальных: по численности-то не ахти – предметы мебели размером боле, облагороженней. Под потолком закос под герб: шар огненный, копьём проткнутый насквозь. Под ним, ну… с метр, на полу, большая кисть руки головку лысую сжимает, глазёнки закатились вверх, – знать, муки ада высечены в камне.