Цитаты из книги «Ольга Берггольц. Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы»

Ведь что оскорбляет, что деморализует, что отнимает дар речи и обезволивает, и вызывает жажду заниматься рамочками и стряпней? То, что тебе непрерывно втолковывают (Всем! Постановлениями, статьями, речами, “К. и Ж-ного”), что сам ты – ровно ничего не значишь, что ты имеешь право на существование лишь потому, что с грехом пополам выполняешь чьи-то указания, что, наконец, ты не сам даже, по своей воле, их выполняешь, а тебя заставили их выполнять. Ты – никто, все – там. Ты не сам так захотел, а тебя “воспитали”, тебе указали, тебя заставили. Даже то, что я делаю по собственной воле, превращается т.с. как бы в результат принуждения, отбирается у меня. А главное – клич: “Нам дела нет до того, что ты хочешь, делай то, что мы приказываем…” Великий Инквизитор, съел бы зубы от зависти».

Каждое бытовое действие превращалось в священнодействие, в спасительный ритуал. Жизнь в блокадном мире – это сумма иногда самых простых действий. Но именно они делали процесс Жизни отчетливым и осознанным.

Все распадалось, смещалось, переосмысливалось; стремительнее всего обваливались надстроечные украшения и шелуха, оставалась жизнь и смерть в чистом виде.

Знаешь, свет, тепло, ванна, харчи – всё это отлично, но как объяснить тебе, что это еще вовсе не жизнь – это СУММА удобств. Существовать, конечно, можно, но ЖИТЬ – нельзя.

О да, я иная, совсем уж иная! мы знаем с тобою – о чём.

Мы строим прекрасный мир, наши цели благородны, мы опираемся на лучшие человеческие качества, – но почему же вокруг голод, репрессии, доносы, самоубийства, тюрьмы и расстрелы? Ответа не было не только у Ольги, но у всего ее поколения.

Причинить вам боль может каждый твердый предмет. Но длинней всякой боли – боль души.

А Николай Молчанов за время испытаний понял суть советской партийной идеологии гораздо глубже и тоньше. Всеобщая ложь как принцип жизни, публичное отречение и отказ от прошлого, от родственников и друзей – вот что будет открыто предложено в обмен на выживание.

Конец всезнайству, конец тщеславию, почти конец честолюбию, конец слепой доверчивости, конец преклонению перед авторитетами и ценностями мнимыми – человек находит, с трудом, правда, ценности действительные, заключенные в нем самом. А отсюда до счастия – рукой подать. Нам уже не нужно блистать, не нужно чаровать, не нужно думать – талантливы мы или неталантливы. Нам уже нужно просто познавать жизнь, без дураков, без трепотни.

Говорил Авербах энергично, напористо, но речь его была соединением пустот. Он жонглировал мнимыми понятиями, заговаривая слушателей. Он сбивал с ног своей уверенностью, что общими усилиями они создадут новых Шекспиров, научат писать, как Федин.