– Я буду очень-очень стараться, – залепетала Ангелина, тут же становясь на колени перед Германом, готовая показать прямо здесь и сейчас, как именно она будет стараться.

– Тебе пора, – отодвинулся он, одёргивая руку с алым маникюром от резинки домашних штанов.

– Зайчик!

– Будет тебе сумочка, на этом всё до конца месяца, поняла меня?

– Хорошо, – как болванчик закивала Ангелина, мгновенно подскочила и счастливым мотыльком поскакала вглубь пентхауса одеваться.

Чёрт! Ни один минет не стоил таких денег! Однако, Герман платил не только за секс, но и за верность, чистоплотность, уверенность в том, что не обнаружит никаких сюрпризов ниже пояса. Никаких инфекций, незапланированных беременностей. Платил за умение держать себя на людях, подавать в лучшем виде, как запечённого кролика под соусом из чернослива.

Ровно в оговоренное время Герман остановился на знакомой узкой улочке, позвонил «сестричке», сказал, что ждёт. Охренеть, какой хороший, мать его, старший, черт его раздери, брат!

Давно спала оглушающая июльская жара, и несмотря на близость осени, погода всё ещё стояла летняя. Ярина выскочила из подъезда в светлых брючках, обтягивающих стройные, при этом сформировавшиеся, бёдра, и широкой футболке с забавным принтом, заправленной одной стороной за пояс. За плечами кожаный рюкзачок, на ногах кроссовки, неизменные разные носки, в этот раз с блёстками. Что и говорить, роковая дама сердца во всей красе.

За руку она тащила Царевича свет Елисея, одетого, как типичный восемнадцатилетний пацан. Узкие, короткие джинсы, заставляющие Германа содрогаться каждый раз, когда он видел обтянутые тканью, тощие ноги, и толстовка. Выделяла Елисея причёска, вернее, цвет волос. Розовый! Короткие волосы торчали равномерным ярким ёжиком, вызывая желание сбрить его к чертям. Справедливости ради, не так и много видел Герман выпускников школ, может, они сейчас все как один шокируют окружающих яркими красками на бестолковых головах.

Ярина забралась на заднее сидение. Елисей успел оглядеть её сзади, плотоядно улыбнуться, нервно облизнуть губы, жадно сглотнуть, пока та устраивалась, только потом уселся сам. Герман с методичностью ребёнка с отставанием психического развития считал до пятидесяти и обратно, лишь бы не размозжить розовую голову наследника благородного семейства.

Герман отлично понимал, Елисей – парень Ярины, имеет право смотреть сколько угодно, тем паче – никто не возражает. Отдавал себе отчёт, что розоволосое недоразумение не только смотрит, но и делает массу других вещей, возможно, таких, до которых извращённый опыт тридцатитрёхлетнего мужика не доходил.

Когда пускаться в тяжкие эксперименты? Герман отлично помнил себя в восемнадцать. У него срывало крышу просто от факта дозволенности секса. Хотелось попробовать всё, испытать на собственной шкуре все виды и вариации, хоть сколько-нибудь укладывающиеся в понятие «нормы». Фольклорная парочка должна пройти тот же путь понимания, принятия собственной сексуальности.

Благие мысли, самовнушение не помогали. Каждый раз, когда Герман бросал взгляд через зеркало заднего вида, возникало с трудом контролируемое желание вдавить тормоз, выскочить из автомобиля, вытащить розовоголового и размозжить его череп о капот.

Нужно заканчивать с этим дерьмом! Хватит играть в добренького братика, надоело представлять, как убираешь с дороги тщедушного «соперника», совсем мальчишку. Вдавливаешь в себя на удивление ладное тело Ярины, впиваешься в губы ненасытным, жадным поцелуем, а потом любишь, любишь, любишь её до головокружения, потери дыхания, прекращения активности головного мозга, асистолии, попросту – смерти. Потому что после такого рая жизнь на земле не нужна.

Он ещё раз посмотрел на заднее сидение. Ярина, подвинувшись к окну, рассматривала знакомые пейзажи, дула на стекло, водила пальцем, оставляя какой-то рисунок. Елисей пытался пересесть ближе, перебирался по сантиметру на правую сторону, протянул руку, чтобы обнять. Не тут-то было, Ярина увернулась.

Герман давно приметил, девушка не позволяла Елисею никаких публичных поползновений, демонстраций близости, кроме детсадовского держания за руки. Ничего удивительного. Ярина до двенадцати лет жила в Приэльбрусье. В небольшом городишке, где основная часть населения придерживалась консервативных взглядов. Насколько Герман знал, там не принято выражать свои чувства публично. Никто не станет целоваться на глазах спешащих прохожих, не будет ходить обнявшись. Традиции, в которых человек рос, так или иначе оставляют след в подсознании. Тому, что «сестричка» ускользала от объятий своего парня, Герман не удивлялся. Скорее бесился, что розовая башка не понимает особенностей собственной девушки. Идиот! Какой же идиот! Мозги внутри черепушки такие же розовые, как торчащие снаружи волосы.

– Не заберу, дела, – коротко бросил Герман Ярине, когда та выбиралась из авто. – Доберёшься сама?

– Конечно, – кивнула «сестричка». Герман оценил задорно покачнувшийся хвост и попу в светлых брюках, сквозь которые просвечивалось крошечное бельё, почувствовал характерную тяжесть в паху.

Всё! Хватит! Достаточно с него! Чаша терпения переполнена. Он взрослый мужик, со своими интересами, проблемами, бесконечными делами, потребностями. Представлениями о жизни, куда не вписывалась девятнадцатилетняя пигалица, занимающаяся сексом с мудозвоном с розовыми волосами.

Твою мать! Ярина, его Ярина трахается с игрушечным, тощим Кеном! В голове звучало: «I'm a Barbie girl, in a Barbie world. Life in plastic, it's fantastic! You can brush my hair, undress me everywhere.»^[1]

Хватит представлять одну картинку отвратней другой! Пора перестать думать об этом. Нужно сменить Ангелину на Даздраперму – разнообразие утихомирит разбушевавшуюся фантазию, отвлечёт от снедающих мыслей.

В тот день Герман ничего менять не стал, от встречи со счастливой, горящей желанием рассчитаться за подарок, Ангелиной отказался. Мысль, засевшая с самого утра – отправить любовницу в бессрочный отпуск, – не давала ему покоя. Насквозь фальшивый суррогат переставал удовлетворять его потребности.

Производственные проблемы закрутили почти до одиннадцати вечера, Марков выходил из офиса одним из последних, не вызвав удивления у охраны. Привычная картина – глава и владелец компании стабильно задерживался на рабочем месте до ночи несколько раз в неделю. Особенно часто в последние месяцы.

Дела шли хорошо, никаких авралов не было, дедлайны остались в прошлом. Компания двигалась по устойчивым рельсам, организм функционировал, как швейцарские часы. Герман спасался работой от собственной уничтожающей его влюблённости.

Выйдя, жадно, полной грудью вдохнул запах уходящего лета. Случаются особенные осенние вечера, когда ещё пахнет беззаботным августом, что пробивается сквозь надвигающиеся туманы. Долго смотрел на город, устроившись в салоне машины, который стоил неразумных денег – дань имиджу успешного делового человека. Мелькали бесконечные огни автомобилей, ночная иллюминация, бьющая по глазам реклама. Раздался рингтон и отвлёк от вязких раздумий, слепящих фантазий. Снова, в очередной, тысячный раз – о ней.

– Герман, простите, пожалуйста, за поздний звонок, – услышал он в динамках автомобиля голос Ярины. Каждый нерв в организме натянулся как струна, готовая лопнуть от любого движения, звука, нечаянного колебания воздуха.

– Ничего страшного. Что случилось? – ответил он будничным, спокойным голосом, полным участия. Едва не блеванул от собственных интонаций.

– Здесь… Вода льётся с потолка, с верхнего этажа.

– В квартире? – Почему Герман удивился, он и сам не понял. Рядовая ситуация, не прилёт инопланетян, в самом деле.

– Да. Я вызвала аварийную помощь, внизу в подъезде нашла объявление, позвонила соседям, они не открыли, а что делать ещё, не знаю.

– Жди, – всё, что ответил Герман и надавил на газ.

Сумасшествие. Наверняка прорвало трубу отопления, обыкновенные испытания перед отопительным сезоном. Старый фонд не мог похвастаться хорошими коммуникациями. Старинной лепниной – мог, паркетом из ценных пород древесины, некоторые даже занесены в Красную книгу – мог, приличными трубами – нет. Ничего страшного, зальёт квартиру, страховая выплатит компенсацию, со временем сделает ремонт. Никто никак пострадать не может, однако Герман давил на газ с такой силой, будто в его квартире по стенам не вода стекала, а полыхает огонь.

Подъехал, когда бригада сантехников перекрыла стояки. Размокшие обои отклеивались от стен под натиском последних струй, паркет был покрыт ровным слоем воды, которого хватило бы для комфортной жизни японским карасям. Ярина старательно собирала воду в ведра, бойкая старуха с нижнего этажа таскала их в туалет, стремясь быстрее убрать потоп, чтобы как можно меньше натекло к ней.

– Посмотрите, что делается! – взвыла старуха, увидев хозяина квартиры. Герман вспомнил, её зовут Зинаида Николаевна, и фамилия похожа на Гиппиус – Брабурс. – Хорошо, Рина дома была, сообразила вызвать сантехников, а то бы… Эх! – в сердцах кинула почти Гиппиус. – На кого теперь в суд подавать? На жилконтору?

– Скорей всего, – попытался отмахнуться Герман и посоветовал, чтобы чем-то занять мозг разъярённой пенсионерки: – Сначала составьте независимый акт о нанесённом ущербе.

– Вы будете составлять?

– Непременно, – растерянно выговорил он, не отводя взгляда от фигурки не то трикотажном домашнем костюме, не то в пижаме.

Нечто совсем коротенькое, фривольное, в то же время целомудренное, почти детское. Голубые шорты с изображением жизнерадостных слонов, едва прикрывающие ягодицы, и майка, под которой не было бюстгальтера. Зато грудь была…

– Я вам позвоню, когда буду вызывать, – спешно попытался он отмазаться от соседки и ловко забрал у неё ведро. – Зинаида Николаевна, давайте я сам, быстрее будет, а вы идите домой.

– И то правда, – всколыхнулась соседка. – Вы уж не забудьте позвонить!

– Обязательно.

Вдвоём они устраняли последствия потопа. Ярина в своих шортиках, из-под которых время от времени мелькали белые трусы с кружевной тесьмой – невинно-провокационные, соблазнительные до одури, до боли в глазах и в паху. И Герман – без носок и обуви, без пиджака, с закатанными рукавами брендовой рубашки. На стоимость брюк итальянского дома мод ему было плевать.

– Всё, – подытожил Герман, когда работа была закончена, последнее ведро с остатками воды отправилось в канализацию. Скинул влажную рубашку и отшвырнул её, остался лишь в брюках.

– А? – тут же переспросило чудо в голубой пижаме, отбрасывая половую тряпку, сделав шажок в сторону говорящего, будто не расслышало простое слово «всё».

Ярина споткнулась на ровном месте, не отводя взгляда от стоявшего у межкомнатного дверного проёма Германа, и полетела прямо в его сторону. Как в мелодраме. Встреча разгорячённого тела с такими же разгорячённым, дыхание с дыханием, взгляда со взглядом.

Герман подхватил свалившийся на него нечаянный соблазн, крепко вцепился, не в силах отпустить. Ярина замерла, и он разглядел, насколько на самом деле синие у неё глаза. Невероятные, космические, с прожилками ярко-голубого, с ободком цвета индиго.

Не контролируя себя, перехватил сильнее, опустил руку на тоненькую талию, не отдавая себе отчёт, что вторая ладонь тянется ниже черты, за которой заканчивается приличие и начинается соблазн или соблазнение, как посмотреть. Совсем рядом, близко-близко перед глазами маячили изящные ключицы, открытые благодаря тонким тесёмочкам майки. Чёртовы ключицы, которые хотелось поцеловать, пройтись языком, нырнуть в ярёмную ямку, очертить круг, продолжить путь, остановившись у области за крохотным ухом. Напоследок сжать губами мочку.

Герман ощутил, как девичье тело в его объятиях напряглось. Липкое до тошноты ощущение неправильности заставило тут же отпустить руки:

– Собирайся… – Всё, что он сумел произнести.

– Куда? – Ярина виновато прятала взгляд.

– Ко мне, конечно. Здесь оставаться нельзя.

– К вам?..

– Искать гостиницу некогда. Собери самое необходимое, и поехали, – отдавал он короткие распоряжения, боясь, что голос дрогнет, выдаст его состояние.

Впрочем, если Ярина не дурочка, она прекрасно почувствовало его возбуждение собственным животом.