Глава 3

Без малого два месяца Герман с упорством религиозного фанатика-неофита изображал заботливого старшего брата для Ярины. Происходящее всё больше и больше выводило из себя. Загнанные желания грозили, как хищники, разорвать покровы внешних приличий, вырваться наружу. Герман же продолжал держать себя в руках, контролировать каждый шаг, взвешивать каждое слово, следить за собственными взглядами. И тянуться, тянуться, тянуться к девчонке с невозможно синими глазищами, чёртовыми ключицами, которые хотелось целовать.

Ярина отказалась покупать квартиру, объясняя экономической нецелесообразностью. Она действительно не была уверена, что останется в этом городе в ближайшие пять-десять лет. Недвижимость, которой и без того было много, связанные с этим расходы – лишнее. Убийственная рачительность для наследницы состояния Глубокого. Впрочем, вполне объяснимая. Девчонка двенадцать лет жила в семье со скромным доходом, два года в детском доме. Учитывая обстоятельства, последние пять лет не могли кардинально изменить сознание.

Гонимый беспросветным идиотизмом, Герман предложил остановиться в его жилье в центре города. Относительно небольшая трёхкомнатная квартира, с просторной гостиной, совмещённой с кухонной зоной, которую можно смело считать четвёртой комнатой. С историческим, недействующим камином, покрытым старинными изразцами. С окнами, выходящими в тесный двор с высокими тополями.

Когда-то эта квартира принадлежала Дмитрию Глубокому. В восемнадцать лет, когда Герман поступил в институт, ему позволили её снимать. Именно снимать. К той поре он несколько лет трудился в компании Глубокого на незначимых должностях. В пятнадцать стирал ноги курьером. В восемнадцать болтался возле финансового директора в роли мальчишки на побегушках. Выполнял поручения от значимых до бытовых, не гнушался отвезти постельное бельё в прачечную, забрать детей из детского сада. Главное – мотал на ус происходящее в компании, впитывал знания как губка.

Дмитрий сдал квартиру не по рыночной стоимости, тогда Герман зарабатывал лишь на аренду относительно годной однушки в черте города. Квартира в центре была непозволительной роскошью для бюджета студента. Однако, скромные деньги «за съём» Дмитрий взимал с щепетильностью старухи-процентщицы исключительно в воспитательных целях.

Герман находил это справедливым. Он вообще считал Дмитрия Глубокого дельным, справедливым человеком ровно до событий пятилетней давности, последовавших сразу после его смерти. Случившиеся до сих не укладывалось в голове, он сумел принять, но понять… Понять так и не смог.

В то время, в восемнадцать-девятнадцать лет Герман был по-настоящему счастлив. Жил, полный сил, амбиций, желаний, уверенности, что схватив за хвост птицу-удачу, не выпустит яркое оперение никогда в жизни. Всё сложилось. Не выпустил. Держал изо всех сил. Разбивал в кровь руки, ноги, голову. Спотыкался, ошибался, наступал себе на горло не один, не сто раз, а значительно больше. Стиснул зубы и шёл вперёд.

По пути растерялись иллюзии, рассеялось чувство необъяснимого, пьянящего счастья. Остались амбиции, что произрастали из глубины натуры, умножилась на тысячу уверенность в собственных силах. Выросло понимание – за его плечами не просто желание значить в этой жизни больше волнистого попугайчика, но и тысячи рабочих мест, благополучие людей, которых он не знал и вряд ли узнает лично. Ответственность за близких. Сначала за единственного оставшегося родного человека – Нину. Потом – за свалившуюся, как снег посредине пляжного сезона, «сестричку». С первых мгновений понимания, что это не дебильная шутка покойного, хотелось вырвать Ярину из своей жизни, смять, как кусок исчирканной бумаги. Чёртова совесть, отчего-то жившая и здравствующая, не позволила.

Впоследствии Герман квартиру выкупил. Ему нравился дом, расположение, факт того, что именно здесь жил Глубокий в самом начале своего пути. Лишь совсем недавно Герман переехал в пентхаус с огромными панорамными окнами, из которых виден, казалось, целый мир. Наступил момент, когда стало непрестижно жить в обыкновенной трёхкомнатной квартире. Пусть в центре города, с высокими потолками, лепниной, восстановленным паркетом, помнящим времена расцвета Российской Империи. Рассеялся флёр Глубокого, пришло понимание, Дмитрий – просто человек. Не лучше других, хорошо, если не хуже.

Нельзя сказать, что Ярина приняла предложение с энтузиазмом, она выглядела настороженной, когда слушала Германа, будто чего-то от него ждала: слов, действий, подтверждений. Коротко, в духе биологического отца, сказала, что подумает. Он уже хотел отказаться от идеи, начал подыскивать варианты съёма жилья, пригодного для наследницы самого Глубокого, как «сестричка» всё-таки согласилась. Знал бы он причину, когда в душе ликовал, как самец марала перед спариванием.

Царевич Елисей! По сей день чудом живой, с уцелевшими конечностями! Елисея Ярина звала «другом». В дружбу между парнем и девушкой Герман верил в бытность просмотра мультиков по воскресеньям в девять утра, с приходом полового созревания иллюзии развеялись. Грёбаный Царевич постоянно крутился вокруг Ярины, околачивался рядом днём и, черт возьми, ночью. В последнем Марков был уверен так же, как в неизбежности собственной эрекции по утрам.

Елисей действительно был «Царевичем». Младшим сыном высокопоставленного чинуши, связанного с банковской сферой. Старшие дети оного трудились по профильному направлению родителя, Елисею была отведена такая же роль. По неизвестной причине отпрыск благородного семейства не отправился учиться в Гарвард или Оксфорд, как полагалось по праву рождения и толстого кошелька предков. Остался на родине, поступил в престижный, но всё-таки российский университет. Впрочем, причина сияла на лице парня, когда он смотрел на Ярину.

Елисей поселился рядом, всего-то через пару домов. В недавно построенном элитном жилом комплексе, косившим под старину. Сладкая парочка решила не расставаться.

Ярина перебралась в квартиру заботливого, мать его, старшего брата, искренне поблагодарив за участие. «Брат» в свою очередь широко улыбался, отвечая дежурным: «не за что», мечтая однажды свернуть башку приятелю «сестрички». Сцена, достойная Оскара, честное слово! Леонардо Ди Каприо не сыграл бы лучше.

Ежеминутно, как ядерные вспышки, рождались мысли – Ярина ему не сестра. Ни по юридическим законам, ни по биологическим. Человеку девятнадцать лет, она совершеннолетняя. Если Герман предпримет попытку сблизиться, показать свои чувства, открыться, он не нарушит ни один закон из существующих. И тут же, наотмашь, врезалось напоминание о законах человеческих. По ним тридцатитрёхлетнему мужику, считавшемуся «братом», нечего делать в жизни, а тем более в постели девятнадцатилетней «сестрички».

Грёбаной влюблённостью необходимо переболеть в одиночку. Перебеситься, дать гормонам наиграться, схлопнуться мыльному пузырю несбыточных желаний, чтобы, наконец, свободно выдохнуть и продолжить жить своей жизнью.

Итак, Ярина осваивалась с жизнью девятнадцатилетней беззаботной студентки. Перебралась из особняка Глубокого в центр города, дав возможность Нине вздохнуть полной грудью. Встречалась с Елисеем, вместе парочка проводила уйму времени. Герман изображал душечку «старшего брата», ежедневно повторяя себе, как мантру, необходимость выбросить из головы всё, что связано с девчонкой, кроме официальных отношений. И каждый день думал, вспоминал, купался в жгучих желаниях, как мазохист в боли от ударов кнута.

Порой он заезжал за «сестричкой», чтобы отвести её с грёбаным Елисеем в приют для бездомных животных, обманывая, что просто ехал мимо. Один раз даже прошёл за сладкой парочкой, посмотрел на сидящих в вольерах собак, крутящихся ужами кошек. На попечении приюта был облезлый бесхозный енот, воняющий на версту вокруг хорёк – хозяйка богодельни для животных сказала, что парню требуется кастрация. Большая красноухая черепаха, которая обитала в ванночке для купания младенца, ворон с перебитым крылом.

Человек – самый безжалостный хищник на земле, только он способен убивать ради забавы или вовсе не думая. Завести в качестве игрушки зверьё, а потом выкинуть в непригодную для выживания среду. Герман перевёл приличную сумму и больше на пороге заведения не появлялся. Благотворительность – не его стезя.

Сегодня Герман обещал отвезти фольклорную парочку в приют. Из-за этого с самого утра было паршивое настроение, не покидало желание кого-нибудь придушить, разорвать на тряпки. Первой под руку попалась любовница, оставшаяся накануне на ночь. Почему нельзя отсосать, когда велят, переночевать, если позволили, и свалить утром до того, как мужчина откроет глаза. Для чего эти бестолковые, бессмысленные игры в семью?

Её звали Алла, имя, которое никак не шло худой, высокой блондинке, по её же мнению, естественно. Германа вполне устраивало имя Алла, да хоть Гертруда, лишь бы функции свои выполняла. Алла представлялась всем, как Ангелина или Анжелина. Герману сказала: Ангелина. Не Геля, Лина или Эля, а только и только Ангелина.

Первое время он с трудом сдерживал смех, произнося: готовь-ка попу, Ангелина. Потом привык. Всё, что необходимо, готовили, предоставляли, подставляли, оказывали, на остальное плевать. Попросит горшком называть – назовёт.

Алла была такой же фальшивой Ангелиной, как и худой блондинкой. Герману казалось, она не ест совсем, чтобы поддерживать стройность. При этом широкая кость и едва заметные следы от подтяжки груди безжалостно выдавали – родилась Ангелина девушкой в теле. Карие глаза, смугловатая кожа, характерные черты лица говорили о том, что она вовсе не блондинка. Натуральное в Ангелине было лишь умение оказывать услуги определённого толка – этого Маркову вполне хватало для сносного сосуществования.

Утром Ангелина топталась на кухне, дерьмово отыгрывая роль хозяюшки. Готовить любовница Марков не умела. Предел – подгоревшая яичница и кривобокие бутерброды. Сейчас она старательно выкладывала куски ветчины на хлеб, придавливая сверху листьями салата. Конструкция разлеталась, Ангелина, не теряя оптимизма, продолжала вдавливать пальцами с кроваво-красными ногтями зелень в несчастный куски ветчины.

– Собирайся домой, – Герман попытался быть вежливым. Плата за секс – не причина смешивать женщину с отходами жизнедеятельности. Каждый зарабатывает как может.

– Но зайчик, – проныла Ангелина.

Зайчик, зайчик твою мать! Белая, пушистая, зубастая тварь с хвостом-помпоном на заднице!

– Ты свободна.

– За-а-а-ай-чик!

– Чего ты хочешь, Ангелина? – Он упёрся о столешницу, устало посмотрел на любовницу.

Какого чёрта он терпит? Желание секса? Герман давно перерос юношеское нетерпение, когда напрочь отказывали мозги при виде женской груди. Потребность оставалась, как и у всякого здорового мужика, не обделённого темпераментом, необходимость сбросить напряжение проявлялась каждый божий день, но от отсутствия женщины в постели он точно не сдохнет. Проще передёрнуть на сон грядущий, чем терпеть такие последствия бурной ночи.

Или пришло время поменять Ангелину на Изольду или Даздраперму? Смотря в какое имечко придёт в голову переименоваться урождённой Маше или Наташе. Нет, менять шило на мыло Герман точно не желал.

В любом из существующих миров была лишь одна девушка, которую он искренне хотел видеть в своей жизни и постели, без оговорок и условий. Девушка, чьё имя буквально сводило с ума – Ярина. От воспоминаний о которой хотелось выть, лезть в петлю, идти убивать. Та, которая считает его старшим братом, а он не станет пачкать её искренность в грязи собственных желаний. Перетерпит влюблённость, как зубную боль.

– Сумочку из новой коллекции, – Ангелина назвала знаменитый бренд, без которой ни одна экскортница не могла считаться успешной по их, шлюшечьей, градации.

– Сколько? – уточнил Герман стоимость, которая, впрочем, не вызвала удивления.