Смерть черным выжигающим вихрем прокатилась сквозь меня, обхватила немощное тело старика и поглотила, выплеснув новую душу в Ледяное Озеро. Реальность снова схлопнулась, вывернулась наизнанку, и глаза мне залил белый свет. Повсюду, вокруг и над головой, висело неподвижное молочно-ясное марево. У ног алмазной крошкой переливался крепкий лед, а под ним с закрытыми глазами и умиротворенной улыбкой застыл седовласый Николай.

Я прошлась по Озеру. Жертвы Хельги по-прежнему смотрели в небо с ужасом и тоской. У тех, кого успела забрать я, лица застилал покой. Я прикрыла глаза ладонью. Хочу домой. Обратно в мир людей. Хочу снова сделаться Верой. Даже если первые секунды в реальности выжмут мне остатки души до сухих спазмов.

Антон.

Я почувствовала, как он поднял голову, уставился перед собой. Он видел меня сквозь пространство так же, как я его. Мой якорь. Связь с внешним миром.

Слуга.

– Я жду тебя, Вера.

Он протянул руку раскрытой ладонью вверх. Она была широкая и шершавая, с загрубевшими бугорками у основания пальцев. Я точно знала, какая она наощупь, – именно эта ладонь вытаскивала меня в мир живых.

Я тоже протянула руку, и сильные пальцы сомкнулись вокруг моих. Свет мигнул, и белоснежный мир схлопнулся за моей спиной. Я выставила вперед руки, по опыту зная, что реальность собьет с ног. Но Антон успел поймать меня – точнее, смягчить удар. Благодаря ему колени не стукнулись о плитку, а тихо на нее опустились.

Убедившись, что я не собираюсь падать вперед, Антон тут же отступил. Пока я уговаривала себя подняться, борясь с приступом тошноты, он стоял рядом, по-армейски сцепив руки за спиной.

– Все в порядке. Я тут.

Тошнота постепенно улеглась, осталась только ноющая боль в центре груди. Остаткам моей души не нравилось пропускать сквозь себя смерть – каждый раз я чувствовала, что внутри что-то сгорает, как от электрического тока, и остается только съежившийся комочек с обгоревшими ошметками.

Я глубоко вздохнула. Сама виновата. Не было бы души – нечему было бы сгорать.

Со второй попытки я поднялась на ноги, с трудом выпрямилась и огляделась. Я стояла на знакомой кухне с бежевыми шкафчиками и табуретками вокруг стола – за столько лет Фрося не заменила их на стулья. На улице уже стемнело, и под потолком горело несколько плафонов, расплескивая по поверхностям нежно-оранжевые отблески.

На столе лежала маленькая розовая гитара.

– Ты… Кхм. Играешь на гитаре? – спросила я, украдкой оглядывая себя.

Одежда была та же, что с утра: плотные колготки, кожаная юбка и свитер. Даже сапоги не пострадали. Как-то я вывалилась от Озера вообще без ничего, и Антону пришлось срочно искать одеяло, а Аскольду – везти найденные в шкафу на скорую руку вещи.

– Это укулеле. Фрося купила Милане на день рождения, а разбираться мне. Как обычно, – уголок губ дрогнул, и Антон едва заметно усмехнулся. Черты его на мгновение смягчились, как всегда бывало, когда он говорил о дочери. – Будешь чай?

Я прислушалась. В квартире бывшей Весенней Девы было подозрительно тихо.

– А где все?

– Ванька с Миланой в кино. Фрося на маникюре.

Я доковыляла до табуретки и опустилась на самый краешек.

– Сколько времени?

– Восьмой час.

– Ага…

– Чай?

– Да, спасибо.

Пока я успокаивала себя неглубокими вдохами, Антон бесшумно перемещался по кухне. Судя по черному пиджаку поверх водолазки, он собирался на работу. Ну да, все сходится: суббота, вечер. Клуб открывается в девять. Хорошо, что я успела раньше…

Антон залил пакетики кипятком и поставил передо мной розовую чашку.

– Ты потом на работу? – спросила я, наблюдая, как за окном вечер растворяет очертания дымчатых облаков. По ощущениям в мире ничего не изменилось. Весна не наступила.

– Да. – Антон снова взялся за укулеле, провел пальцами по струнам. Пара нежных аккордов боязно тренькнула и растворилась в тягучей тишине пустой квартиры. – Кто был сегодня?

Я коснулась чашки – горячо. Подула на поверхность темной жидкости – пар ушел почти мгновенно.

– Пожилой человек. Умирал один у себя в квартире. Что-то с легкими.

– Ясно.

Антон молчал, пока я маленькими глотками пила крепко заваренный чай. Он никогда при мне не ел и не пил. Сначала я чувствовала себя неловко, но потом поняла, что иначе он не мог. Антон много лет служил Хельге – строгой женщине в красном платье, которая раз в полгода замораживала ему сердце.

Теперь этой женщиной была я.

– Как дела у Вани? – осторожно спросила я.

Струна дрогнула под неосторожными пальцами.

– Учится.

– А у Миланы?

– Она не учится, – сухо ответил Антон, наблюдая за мной через стол.

Я поставила чашку на тщательно вычищенную поверхность.

– Вызовешь мне такси?

– Угу. – Антон достал телефон из кармана, но вдруг отложил. – Кстати, Вера. Пока ты тут…

Я сглотнула. Наверняка он узнал, что я периодически забираю Милану с танцев вместо Вани. Интересно, она сама рассказала или Ваня прокололся?

– Слушай, это не повторится! – выпалила я.

– Нет, ты вообще не должна помнить о таких вещах, это моя забота…

– Ты же не можешь сам все успевать! Фрося работает полный день, а мне совсем… – Я встретилась с ним взглядом, и слова замерли на губах. В глубине карих глаз тлели угольки недоверия. – Ты не это имел в виду, – тихо закончила я.

Антон отложил укулеле.

– А ты что имела?

– Ничего. – Я снова взялась за чашку, но чая в ней уже не было. – Ты что-то хотел сказать?

Антон молчал какое-то время, разглядывая сушилку с чистыми тарелками у мойки. Потом приглушенно спросил:

– Можешь заморозить мне сердце? По-моему, уже пора.

* * *

Кожа всегда была горячая, когда я прикладывала ладонь к обнаженной груди – словно тело Антона отталкивало меня, сопротивляясь самой моей сути. Но я все равно это делала: прикрывала глаза, слушала размеренный ритм и осторожно стирала чувства, обходя участок, где теплилась любовь к дочери. Долго такая заморозка не держалась, а каждый сеанс превращался в квест «Найди любовь к Милане». Один раз я случайно стерла все, и из заботливого папы Антон превратился в подобие робота. Следующие три месяца Милана только и делала, что истерила, а Фрося потребовала, чтобы он окончательно переехал к ним, – не может любить, так пусть хоть будет на подхвате.

Антон сидел спиной ко мне, без водолазки и пиджака. Плечи его за последние месяцы еще больше раздались, под кожей обозначились косые мышцы – видимо, когда не работал и не сидел с Миланой, он круглосуточно качался. Я приложила одну руку к его груди – пальцы коснулись темных курчавых волос, – другой накрыла каменную спину. Сердце под ладонью бешено загрохотало, словно вознамерилось сбежать из-под моих пальцев.

– Все? – спросил Антон через минуту.

– Подожди.

Ритм был рваный, дребезжащий, как звук мчащегося вдалеке поезда. Я прикрыла глаза – измученное бесконечными заморозками сердце словно к чему-то готовилось и искало выход.

Я убрала руки.

– У тебя ничего не болит?

– Нет.

– Не бывает резкой усталости? Боли?

Антон обернулся и приподнял скошенный подбородок со следами отросшей щетины. Тусклый свет люстры тенями расчертил его лицо, сделав суровую складку меж бровей заметнее.

– Со мной все в порядке, – отчетливо произнес он.

– В грудной клетке не колет?

Антон развернулся уже всем корпусом. Сцепил руки между широко расставленных коленей – на бицепсах обозначились вены.

– Вера, прости, я не заметил: в какой момент ты из психолога переквалифицировалась во врача? – сдержанно спросил он.

– Ни в какой, – буркнула я. – Я слышу, что твое сердце не хочет биться.

Антон тихо хмыкнул.

– Куда оно денется.

Я отошла к столу, демонстративно отвернувшись.

– Можешь одеваться.

– В смысле?

– В смысле сначала пройди обследование у кардиолога.

– Издеваешься?

Хотя я стояла спиной, воображение быстро нарисовало, как побелели костяшки на сжатых кулаках.

– У нас договор, – мрачно напомнил Антон.

– Я от него не отказываюсь. Всего лишь прошу тебя сходить к врачу. С твоим сердцем что-то не так.

– Почему ты не можешь просто сделать то, о чем мы договорились?

– А почему ты не можешь потерпеть пару дней? – возразила я.

– Что это изменит? – Голос был сухой и бесстрастный, будто из него выкачали все эмоции.

– Я уже слышала такой стук сердца. Оно так бьется незадолго до…

– И что?

По шороху ткани я поняла, что он натянул водолазку.

Когда я обернулась, Антон стоял уже полностью одетый, даже пиджак вернул. Прищуренные глаза темнели вызовом. Если бы мог, наверняка кинул бы мне в лицо: «Не твоего ума дело».

Но он не смел.

– У тебя… – я хотела сказать «у тебя есть дочь», но осеклась. Какая разница, кто у него есть – хоть мини детский сад. – Я не собираюсь тебя убивать, – закончила я.

Антон молчал. Он по-прежнему стоял на почтительном расстоянии, руки опущены, кисти обманчиво расслаблены, пальцы неподвижны.

– Не хочешь марать руки? – негромко спросил он.

На кухне стало так тихо, что я услышала, как повернулся ключ в замке входной двери. Сердце человека, который готовился войти в квартиру, билось спокойно и беззаботно. Рядом с ним билось еще одно, маленькое и бойкое.

Я быстро сократила расстояние между нами и шепотом сказала:

– Принеси мне справку от кардиолога, и я все сделаю.

– Антон, ты дома? – крикнула Фрося из коридора.

– А если он скажет, что сердце не в порядке? – спросил Антон. Он смотрел на меня сверху вниз безнадежными темными глазами, и я почему-то вспомнила Господина А. с сегодняшнего практикума. Сколько этот психолог с ним работала? Полгода? Год? Надо было слушать внимательнее…

– Если не в порядке, – я тщательно подбирала слова, – если очередная заморозка убьет тебя… Нужно будет научиться жить без нее.

– Антон, ты где?

– А если я не захочу? – Антон не двигался, лицо застыло, как глиняная маска.

– Есть психотерапия. Лечение.

– Фигня.

– Не фигня. Это помогает.

В кухню вплыл цветочный запах с примесью химии. Через несколько мгновений на пороге появилась Фрося, а за ней ворвалась Милана.

– Папочка!

– Черепашка моя.

Антон подхватил дочь на руки. Только я, кажется, заметила секунду промедления, прежде чем он поднял Милану в воздух.

– Привет, Вера, – кисло поздоровалась Фрося.

– Привет. Я уже ухожу. – В дверях я обернулась к Антону: – Хотя бы просто подумай.

Вера, год и два месяца назад

Зима наступила резко, в начале ноября. Подготовиться я не успела, что делать, не знала. Спросить было не у кого. Антону я звонить зареклась, Аскольд помочь не мог, к Смотрящим я соваться не решалась. Погода так чутко реагировала на мое настроение, что это могло бы пугать до чертиков, будь я еще способна на страх. Ощущение было такое, словно меня лишили половины мышц. Или половины туловища. Какая-то часть чувствовала, какая-то – нет. Какая-то двигалась, какая-то оставалась в покое. Я точно знала, что не могу плакать и бояться, но еще в состоянии кому-то сопереживать. Хотя плаксивые фильмы меня не трогали – я нарочно пересмотрела с десяток по запросу «сентиментальный фильм слезы разбитое сердце».

К Аскольду я перебралась через пару дней после оживления Тёмы. Пыталась привыкнуть, что в квартире есть другой человек. Я сталкивалась с ним по утрам у огромной кофемашины на кухне и по вечерам в гостиной. Странно было жить с кем-то, про кого я знала: однажды мне придется его убить. Иногда я не видела его по несколько дней – Аскольд уезжал в офис рано утром и возвращался, когда я без сна лежала в своей широченной кровати.

Он сразу сказал: я могу пользоваться всем, что вижу, денег у него столько, что хватит до конца жизни, и если я не хочу работать, то это не проблема. А если хочу – работу нетрудно организовать. Я попросила его не вмешиваться. Повторила это дважды, внимательно глядя в глаза, и скрылась за дверью своей комнаты.

Скоро начались первые вызовы. Я слышала глухие шепчущие голоса, короткие, отчаянные вскрики, но не понимала, что с этим делать, и поначалу пыталась их просто игнорировать. Тогда и позвонила Фрося.

– Вера, ты можешь приехать? – спросила она без предисловий.

– Сейчас?

– Да.

– Что-то с Миланой?

– Просто приезжай, ладно? Или, если умеешь… Вроде Хельга умела перемещаться.

Я задумалась.

– Я не знаю как.

– Кто-то должен позвать тебя.

– По имени?

– Нет.

Она замолчала. И я молчала, размышляя, что слышала в последние дни чаще всего.

– Возможно… – начала я, чувствуя, что, если произнесу это, назад дороги уже не будет: мне придется признать, во что я превратилась. – Кому-то нужно подумать о смерти. Очень сильно… пожелать смерти.

В трубке послышался шорох – видимо, Фрося куда-то шла.

– Ты можешь подумать о том, что тебе плохо? О смерти? – тихо спросила она. – Позови ее, иначе она не появится.

Я вдруг отчетливо поняла, к кому она обращается.

Мы так и не поговорили. Да и разговаривать было не о чем. Я же сама его попросила. Сама предложила это сделать со мной.

Прежде чем в голове прозвучал знакомый голос, шепчущий «Забери меня», предплечья обхватили тугие пластины. Лоб стянул стальной обруч, кожу огладил теплый бархат, и реальность схлопнулась.

Я стояла в комнате с низкими потолками и искусственным желтым светом. Стол в углу, ряд шкафчиков с рассохшимися от влажности дверцами, повсюду раскиданы игрушки. У мойки сидел Антон – прямо на полу, замотав правую кисть в окровавленное полотенце, – и наблюдал за мной из-под опущенных ресниц.

– Пришла, – хрипло сказал он и вымученно улыбнулся.

В дверях стояла Фрося в домашнем розовом платье. Плечи у нее напряглись, настороженный взгляд перебегал с меня на Антона. Из-за ее колена выглядывала Милана – златокудрая и голубоглазая, как кукла.

– Милаша, иди в комнату. – Фрося подтолкнула дочь вглубь коридора, но сама не двинулась с места.

Я глубоко вдохнула – на кухне пахло молоком и подгоревшим хлебом. Пахло застарелой болью, горечью и близкой смертью.

– Что случилось?

Милана вцепилась в колено матери, молча наблюдая за мной.

– Он опять бил стену, – пожаловалась Фрося, словно Антона здесь не было. – Вчера подрался с какими-то гопниками. Я не могу оставить с ним ребенка!

– Ты хочешь, чтобы я забрала его в Озеро?

Голубые глаза расширились.

– Нет! Просто сделай, чтобы ему не было так больно. А то невозможно!

Я взглянула на быстро пропитывающееся кровью полотенце. Не так давно Антон тоже колотил стену. Но тогда меня еще волновало, больно ли ему.

Я опустилась перед ним на корточки.

– Ты звал меня.

– Милаша, пойдем. – Фрося взяла Милану за руку. – Не мешай папе.

Они ушли.

Антон смотрел на меня темными отрешенными глазами. На щеке у него лиловел синяк, лицо вытянулось и осунулось, будто он не спал двое суток.

– Веры больше нет, – наконец с трудом выговорил он, и я заметила, что нижняя губа у него разбита. – Ты не она.

Что-то шевельнулось в груди. В обличье Зимней Девы я чувствовала совсем мало, мир виделся иначе: люди походили на скелеты, обтянутые плотью, а под ней билась их главная драгоценность – жизнь. Но эти слова затронули что-то так глубоко во мне, что я склонила голову, прислушиваясь к ощущениям.

– Нет, я тут. – Я накрыла окровавленное полотенце ладонью. – Что ты хочешь?

Антон замотал головой и откинулся назад, стукнувшись затылком о плитку.

– Помнишь, как я в первый раз заморозила тебе сердце? – спросила я.

После паузы он кивнул.

– Я могу сделать это снова.

На этот раз пауза длилась дольше. Наконец он прохрипел осипшим голосом:

– Ты не она.

Я осторожно склонилась к нему. Одной рукой обхватила за плечо, другую пристроила поверх свитера на груди.

– Я все равно могу заморозить твою боль, – шепнула я. – Не бойся. Сейчас все закончится.

Холод потек от моих пальцев ему под кожу, обернул истерзанное сердце, пропуская сквозь него незримые щупальца. Когда тело в моих объятиях расслабилось, я его отпустила.

Антон слабо пошевелился. Здоровая рука дернулась к моему плечу, но тут же упала.

– Спасибо, – голос прозвучал уже более уверенно. Антон прокашлялся и сел прямее. – Ты позволишь снова служить тебе, Зимняя Дева?..